Когда им вручали вымпел, в клубе набилось народу — не протолкнуться. А тут еще секретарь обкома комсомола предоставил слово нашему бригадиру.
Лёва поднялся на сцену, прокашлялся в кулак и объявил ни к селу ни к городу:
— Извиняюсь… — Виновато посмотрев со сцены в нашу сторону, он сказал: — Можете убить меня, ребята, или — ещё хуже — выгнать из бригадиров… Я сам отдал чертеж своего автомата Косте Бондарчуку. Только не могу понять, почему они все-таки нас обставили?
Костя засопел и встал с места.
— Спасибо тебе, что присылал кубинца. Как только наступал вечер, он к нам в бригаду являлся на подмогу с твоим автоматом и до света вкалывал. Вот как.
Лёва широко разинул рот, но ничего не сказал, только ошеломленно взглянул на Федерико.
А Федерико расхохотался. Он показал пальцем на Костю, потом на Леву, потом ткнул себя в грудь.
— Полка-тройка. Соревнованя. Дружба, мир!
В зале засмеялись, Громко зааплодировали, потребовали, чтобы на сцену поднялись и Костя, и Федерико,
Они поднялись на сцену. И стояли там и смотрели друг на друга — Костя довольно, Лёва сердито, а Федерико весело. Так их вместе и сфотографировал корреспондент «Комсомольской правды».
Наш друг Федерико Баррера теперь уже вернулся на Кубу. Он частенько присылает нам письма, и мы отвечаем ему коллективно. Костя Бондарчук и Лёва Королевич соперничают до сих пор. Но Катя Куликова тут уж совсем ни при чем: у нее оказался жених в погран-частях. После демобилизации он приехал работать к нам в совхоз. И самые закоренелые сплетники не смогли ему сказать про Катю ничего худого, потому что Катя, Лёва и Костя всегда гуляли только вместе. Они даже и танцевали втроем. Есть такой танец — полька-тройка.
Контрольная по химии
«Химия — не просто наука сама по себе; ее нельзя отрывать от жизни», — вот любимые слова нашего агронома Григория Савчука. Григорий Викторович на общественных началах преподает нам химию. Хорошо преподаёт, ничего не скажешь. Я бы даже сказал: самоотверженно преподает. Ведь не очень простое это дело — загнать за школьную парту бывалых трактористов и шоферов, вроде тугодума Кости Бондарчука или, к примеру, нашего Лёвы Королевича, у которого рост сто восемьдесят девять, и вбивать им в выветренные степным ветром мозги то, что проходили еще «на заре туманной юности» в восьмом классе.
С девчатами — с теми Григорию Викторовичу было полегче; головы у них, что ли, иначе устроены по части памяти. Взять хоть медсестру Катю Куликову. Та, представьте себе, еще не забыла про лакмусовую бумажку и про всякие там ангидриды. Да и штурвальная Вера, и животновод Галя Борисова тоже не отставали от Кати Что же касается наших парней, то, когда в совхозе организовался «химический» семинар, у нас в котелках по этой части царила полная пустота. Но разве можно было осрамиться перед девчатами? Да еще такому хвастуну, как одессит Лёва Королевич! Лёва сказал:
— Вы, уважаемая Катерина Ильинична, вашей лакмусовой бумажкой не фасоньте. Я насчет химии тоже не пижон. Аква дисциллятум — пожалуйста; аш два-эс о четыре—будьте любезны; плюмбум о — и точка. Что вы на это скажете?
Катя прищурила красивые насмешливые глаза, кокетливо поворошила светлые волосы и сказала Леве:
— Эти глубокие познания меня не удивляют. Ведь из перечисленных тобою элементов состоит аккумулятор на твоем автомобиле. А что ты скажешь, ну, хотя бы про перекись водорода? Что она собою представляет?
— Вам это лучше знать, — сказал Лёва. — Если не ошибаюсь, вы еще только в прошлом месяце были жгучей брюнеткой.
— Ах, так… — сказала Катя, — Язвишь! Ну, посмотрим, что дальше будет.
А чего смотреть? Смотреть было нечего. Катя вскоре стала первой ученицей, а Лёва, хотя и тянулся изо всех сил, плелся в хвосте. Не давалась ему химия — и все тут. Правда, Катя однажды попыталась было помочь ему, но ничего хорошего из этого не вышло. Потому что Катя сказала:
— Давай, Лёва, я возьму тебя на буксир.
— Что? Меня, шофера первого класса — на буксир?!
И они опять поссорились. И Катя «взяла на буксир» Костю Бондарчука. Костя тоже первоклассный шофер, но не задается. Не то что этот хвастун!
Что Лёва хвастун — все знают. Но что он работяга и настоящий товарищ — этого тоже от него не отнимешь; в беде человеку последнюю рубашку отдаст. И не только рубашку… Вот, помню, однажды такой случай произошел: есть тут у нас речка, Белухой называется. Ну, известно, степная речонка, смотреть не на что, летом ее курица пешком перейдет. Зато весной она словно с цепи сорвется; кажется, будто талая вода со всей степи прет в эту Белуху — льдины друг на дружку лезут, шум, грохот, волна, как на Иртыше, грузовики переворачивает. В эту пору через нее ни на чем не переправишься, почти месяц на станцию на попасть. Так что если с продуктами плохо — соси лапу. Ну, у нас в ту весну с запасами не так плохо обстояло, соленья, копченья — это было, а вот картофель… Зима холодная была, много его поморозило. А без картошки рабочему человеку, известное дело, труба. Пришлось в район$7
Потом Лёва об этом нам так рассказывал:
«…Устал я зверски, сплю без задних ног. Сплю и просыпаюсь на рассвете от страшного шума. В чем дело? Оказывается, эта пижонская река уже несется, как угорелая! Кроме этого, я еще вижу на дороге пустой грузовик и его шофёра, который стоит на берегу, смотрит на реку и чешет в затылке. Я вылез из кабины, подхожу, спрашиваю:
«Чешешься?»
«Чешусь», — отвечает.
«Надо было раньше чесаться», — говорю.
А он смотрит на картошку в моей машине, и глаза у него при этом такие печальные, как у распятого Христа на картине известного художника Микеланджело.
«У нас, — говорит, — в «Молодежном» картошка кончилась. Зима холодная была, много ее поморозило».
А я молчу. А он говорит:
«На меня люди надеялись. Учительница сказала: ты хоть для детсада привези в первую очередь…»
А я молчу. А он махнул рукой и пошел к своей пустой машине.
А я сказал:
«Эй, Христос, слушай сюда. Ты знаешь Лёву Королевича?»
«Нет, — говорит, — не знаю».
«Ну, так вот знай: если через месяц не вернешь одну тонну картошки, Лёва Королевич за тебя под суд пойдет».
А он вылупился на меня и ничего не понимает. А когда понял, так даже икать начал,
«Я… Я… Я…» — говорит и больше ничего сказать не может.
А я говорю:
«Хватит, высказался. Подгоняй свой драндулет…»
Вот как объяснил по возвращении в совхоз недостачу одной тонны картофеля Лёва Королевич. Директор на него тогда ногами топал, кричал: «Я тебя в милицию отправлю!» А Лёва ему на это:
— Отправляйте, пожалуйста, Егор Фомич. Только учтите: чтобы попасть в милицию, надо переправиться через Белуху. Но раньше чем через месяц это физически невозможно. А тогда и картошку вернут.
Картошку ребята из «Молодежного», конечно, вернули в срок. Да и директор к тому времени остыл: ведь эта картошка пошла в первую очередь детсадовским шпингалетам. Леву все хвалили, даже Катя Куликова, и это ему было, кажется, особенно приятно. Впрочем, они с Катей постоянно ссорятся, и всегда по пустякам. Как, например, на «химическом» семинаре.
Между прочим, Лёва зря отказался от Катиной помощи. Приближалась контрольная по химии, а он — ни в зуб ногой. Григорий Викторович даже перестал его к доске вызывать. Крест, как говорится, на нем поставил.
Сидел себе Лёва в углу, засунув кое-как свои длинные ноги под парту, и никто на него внимания не обращал. Только Катя нет-нет оглянется и покачает головой. Помню, как-то на одном занятии Григорий Викторович поводил глазами по классу — кого бы вызвать, — задержал было взгляд на Леве, но потом махнул рукой: пустое, мол, это дело, и вызвал Костю Бондарчука. Лёва вспыхнул от обиды, но промолчал. Что, между прочим, на него совсем не похоже. А Костя топчется у доски, сопит.
— Что же ты молчишь, Бондарчук? — спрашивает Григорий Викторович. — Расскажи нам про домашнее задание. Что ты сделал сегодня по химии?
