Все трое мгновенно поднялись с дивана. Борис от неожиданности даже уронил свисток, быстро поднял его и спрятал в карман.

В дверях стоял невысокий худощавый подполковник. И хотя на вид ему было не больше сорока пяти, волосы на его висках уже заметно серебрились. Некоторое время он смотрел на смущенных студентов серыми (да — черт возьми! — именно серыми и внимательными) глазами, потом сделал общий полупоклон, коротко назвав себя:

— Данилов. Располагайтесь, пожалуйста. — Сел за свой стол, достал из ящика уже набитую трубку, щелкнул зажигалкой и окутался облаком табачного дыма.

Студенты переглянулись. Рая, еле сдерживая смех, прикрыла рот уголком пестрой косынки.

Но Данилов не заметил этого: он смотрел на маленький столик слеза от себя.

— Вот бездельник…

Он снял футляр с пишущей машинки. Под этим футляром оказалась вовсе не пишущая машинка, а портативный магнитофон; его катушки беззвучно вращались.

— Вот бездельник! — повторил Данилов и выключил \агнитофон. — Это мой Петя решил, видно, записать

ваш разговор, пока вы тут были одни. Извините, я сейчас же ликвидирую… — Он снова включил магнитофон и стер запись на пленке.

— Да мы ничего особенного не говорили, — сказал Борис. — Просто строили предположения насчет вашей наружности и привычек.

— Ну и как?

— Извините, но насчет вас прогноз оправдался полностью. А вот что касается вашего Пети… Ну, тут мы дали маху: приняли его за простака.

— Кстати, он курящий? — спросила Рая.

— Нет, — сказал Данилов. — И непьющий. Конфеты и пирожки с капустой — это он любит.

— Осечка, — сказал Миша и сочувственно посмотрел на Раю.

— Наружность обманчива, — заметил Данилов. — В нашем деле ей доверять нельзя.

— Вот то же самое говорит и наш старик… То есть я хотел сказать…

— Леонтий Федорович, — подсказал Данилов и усмехнулся. — Ну, как он поживает? Небось советует вам иногда перечитывать Шерлока Холмса, а? Мне в свое время он это же советовал.

— Ну и как? — иронически спросил Борис — Перечитываете?

— Угу, — сказал Данилов, пятерней разгоняя облако табачного дыма и внимательно глядя на студента. — Скажите, Борис, когда вы, наконец, купите звонок и поставите его на свой велосипед? Ездить без звонка не очень-то удобно.

Наступила короткая, но выразительная пауза. Студенты удивленно смотрели на Данилова.

— Черт возьми! — сказал Борис. — Я же… Как вы узнали мое имя?

— Очень просто. У вас на запястье имеется татуировка — буква «Б». Наколка, видать, старая, совсем бледная. В мальчишестве многие занимаются такими глупостями, а потом жалеют, пытаются вывести. И тогда от применения домашних средств кожа вокруг татуировки становится сухой и пористой, вот как у вас на запястье — вроде бы ожог.

— Да, но ведь это могла быть и начальная буква имени какой-нибудь девушки, — запальчиво сказала Рая.

— Конечно, — сказал Данилов. — Берта или Бетти, например. Но это маловероятно. В общем, русских женских имен на эту букву нет, а мужское — только одно, вот я и назвал его.

— Ну что ж, один — ноль в вашу пользу, — сказал Борис и исподлобья глянул на Данилова. — А как вы догадались насчет велосипеда?

— Ну, это ясно! — вмешался Миша. — Ты же не снял зажима, вон он висит у тебя на штанине.

— А звонок? — напомнила Рая. — Ведь у Бориса действительно нет звонка на велосипеде.

— Зато есть свисток, — сказал Данилов. — Борис его уронил, когда я вошел в комнату. Спортивный свисток в сочетании с велосипедным зажимом создает такую картину: едет по улице парень на велосипеде и держит в зубах свисток. Конечно, я мог и ошибиться, но как видите…

— Два — ноль в вашу пользу, — сказал Борис. — Но учтите, вы на самом деле могли ошибиться: судейский свисток может оказаться у любого парня, который занимается спортом.

— Безусловно, — сказал Данилов и прищурил серые глаза. — Однако, насколько мне известно, для тенниса свисток не нужен, а вы, как я догадываюсь, занимаетесь именно теннисом, молодой человек,

— Интересно… — сказал Борис,

— Вот это да! — сказал Миша, А Данилов сказал:

— Значит, я опять угадал.

Рая смотрела на него блестящими, прямо-таки влюбленными глазами.

— Объясните, пожалуйста, как вы это делаете?

— Перечитываю иногда Шерлока Холмса.

— Нет, без шуток.

— Какие уж тут шутки. Один мой знакомый закройщик частенько жаловался мне, что шить костюмы на теннисистов — сплошное горе, потому что одно плечо у них сильно выдвинуто. Теперь взгляните на правое плечо вашего Бориса; оно выдается вперед по отношению к левому на добрых три-четыре сантиметра. Кстати, какой разряд у вас по теннису, молодой человек?

— Второй, — угрюмо сказал Борис. — И три — ноль в вашу пользу.

— Не в мою. В пользу старика Леонтия Федоровича. — Данилов рассмеялся. — Между прочим, профессор рекомендовал мне вас троих для участия в интересующем нас деле как практикантов.

— В каком там деле! — с горечью воскликнул Миша. Его смуглое подвижное лицо с выступающими скулами и большие карие глаза выражали откровенное недовольство. — Товарищ подполковник! Ведь мы почти целую неделю вместе с дружинниками болтались по музыкальным магазинам, вылавливали этих бегунков, таскали их в пикеты. А что толку? У него спросишь: «Где взял пластинки?» А он отвечает: «Здесь в магазине купил, у какой-то тетки».

— «А зачем продаёшь?» — «Надоели, запись неинтересная». — «А почему — по три рубля?» — «А сам столько платил». И так отвечают все. И больше от них ничего не добьешься. Правда, Борис?

Борис промолчал, только пожал плечами. Он стоял у окна—высокий, стройный, светловолосый, типичный теннисист — со скучающим видом поглядывал на часы.

Рая сердито сказала:

— Я бы всех этих «бегунков» на вашем месте, товарищ подполковник, пересажала бы — и делу конец.

— В том-то и суть, что не конец. И не в этом наша задача. — Данилов легонько забарабанил пальцами по столу, скользнул взглядом по безучастному лицу Бориса.

Наступила длинная пауза.

Борис машинально вытянул из кармана свисток и принялся раскачивать его на цепочке. Миша смотрел в окно. За окном в чистом небе сияло солнце. Сколько весенних дней потеряно! И было бы из-за чего… Сначала и он и Рая обрадовались, думали — живая оперативная работа, борьба с умным преступником, поединок мысли, романтика. Не тут-то было! Поручили вылавливать мелких спекулянтов кустарными пластинками, сопляков… Практика, нечего сказать.

— Наша задача в том, — заговорил наконец Данилов, — чтобы, образно выражаясь, добраться до корней того анчара, на котором вырастают ядовитые плоды. Ведь какая получается картина? Приходит человек в магазин купить пластинку. Кто-то трогает его за локоть, шепчет: «Есть Лещенко, роки, твистик, известный американский дуэт Луис энд Келли. Отойдем в сторонку…» Вот так и продают из-под полы всякую пошлятину, записанную на костях, то есть на старых рентгенограммах.

— А кто записывает? — воскликнула Рая. — И где? Ведь для этого нужна целая лаборатория!

— Да, — сказал Данилов. — Сложная и довольно громоздкая аппаратура, микрофоны, резцы, снабжение сырьем и сбыт готовой продукции. Одним словом — фирма.

— Торговая марка «Музыка на костях» — череп и две скрещенные берцовки, — уныло сострил Миша. — Пока что знаем только мелких представителей сбыта этой фирмы, а за ними все ниточки обрываются.

— Не совсем обрываются, — сказал Данилов. — и напрасно вы думаете, что ваша кропотливая работа проделана зря. Из нескольких задержанных «бегунков» одного мы вызвали вторично. Уже не в штаб дружины, а сюда. И побеседовали с ним по душам. Представьте, он оказался десятиклассником. «Сроду таким делом, — говорит, — не стал бы заниматься, да вот Катюша…» Он, видите ли, одну свою подружку вздумал по театрам да по кафе поводить. Парень чуть не плачет: «Уж вы, пожалуйста, товарищ подполковник, не сообщайте в школу, выгонят меня из комсомола как пить дать. И Катюша узнает. Позор… Я вам по-честному все расскажу, только я и сам ничего не знаю». Борис насторожился.