Ульрих стартовал на 3 минуты раньше меня. Как только он сорвался со старта, толпа взревела, и мне показалось, что болельщики не замолкали ни на секунду в течение всего часа. К тому моменту, когда подошла моя очередь стартовать, шум стоял такой, что его можно' было буквально пощупать. В нашей техничке ехал сам министр почт США, Билл Хендерсон.

Поначалу я ехал, постоянно поглядывая на кардиомонитор и заботясь о том, чтобы не выйти за пределы физических возможностей и не потратить слишком много сил. Затем Йохан сообщил, что после 11 километров у нас с Ульрихом одинаковое время. Йохан дал мне зеленый свет, и я устремился за победой.

Я увеличил каденс и постепенно начал отыгрывать время у Ульриха. Йохан непрерывно поставлял информацию через мой наушник: после 15 километров я опережал Ульриха на 2 секунды, после 20 километров — на 5 секунд, после 33 километров — на 15 секунд. На отметке 52 километра я увеличил преимущество до 29 секунд. Ульрих пытался сопротивляться, но я держал слишком неистовый темп и приближался к легендарному рекорду Грега Лемонда — 54 километра в час, который он установил на разделке в 1989 году.

Я пересек линию финиша с преимуществом в 25 секунд. Я показал второй результат в разделке за всю историю «Тур де Франс». Рекорд Лемонда устоял. Зато в первый раз за весь «Тур-2000» я наконец почувствовал себя настоящим победителем. Мне было неприятно это признавать, но, если бы я приехал к подиуму «Тура» без единого выигранного этапа, в моей победе явно чего-то не хватало бы.

Самый длинный этап «Тура» все еще был впереди, но команда «Postal» отмучила его благополучно, и в тот вечер мы наконец позволили себе отпраздновать это событие. За ужином мы потребовали пиво и мороженое. Мороженое показалось нам таким вкусным, что мы, как безумные, ели прямо из бочонков. В тот же самый вечер Кик приехала в Париж с родителями и Люком. Они тоже наконец уверовали в победу и решили это отпраздновать. Они организовали частную вечеринку в отеле «George V» и устроили ужин для моих друзей, которые начали прилетать из Остина.

На следующее утро команда погрузилась в Восточный экспресс и отправилась в Париж, чтобы проехать формальный торжественный этап.

Я снова пересек линию финиша в окружении бушующего моря американских и техасских флагов. Мы были единственной командой, которая добралась до Парижа, не потеряв ни одного из девяти человек, что само по себе было выдающимся достижением, если принять во внимание степень тяжести маршрута. У скептиков больше не осталось никаких козырей. Когда я стоял на пьедестале, Кик преподнесла мне сюрприз: она одела Люку желтую майку. Кик передала сына мне, и я посадил его себе на плечи.

В тот вечер для нас снова организовали прием в Музее д'Орсе. Столы на 250 человек были накрыты в отдельном зале с расписным потолком. Когда зашло солнце, я снова провозгласил тост за своих товарищей. «Мы научились это делать, — сказал я им. — Теперь мы знаем, как это делается». Но самый лучший тост произнес актер Робин Уильяме, страстный велосипедный болельщик, который прилетел в Париж, чтобы увидеть финиш гонки, и захотел разделить радость победы с нами. Робин сказал ребятам нашей команды: «Вы поразили меня в самое сердце», чем все мы были чрезвычайно тронуты.

Как выглядит победа 2000 года по сравнению с 1999-м? В физическом плане выиграть эту гонку было труднее. Сидя там в тот вечер, я чувствовал себя более уставшим. Мне кажется, все участники гонки были рады, что она закончилась. Для спортивных соревнований три недели — это целая вечность, и, когда ты приходишь к финишу, все равно — первым или сто первым, твои ощущения описать просто невозможно. Чувство полной самореализации изменяет гонщика и всю его последующую жизнь в спорте.

Другая существенная разница заключалась в том, что мой рак перестал быть главной темой разговоров — о нем упоминали разве что вскользь. Мне это не нравилось; я хотел, чтобы эту тему продолжали обсуждать, потому что она больше всего помогает понять суть моей миссии на этой земле.

Со времени выхода в свет этой книги люди постоянно спрашивают меня, что я хочу сказать, когда говорю, что при наличии выбора предпочел бы называться человеком, пережившим рак, а не победителем «Тур де Франс». Я хочу сказать, что если бы мне не пришлось бороться с раком, то я не научился бы всему, чему научился. Без того опыта, который я получил за время этой борьбы, я не смог бы выиграть ни одного «Тура». В это я верю совершенно искренне. Мне пришлось в полной мере узнать, что такое болезнь, и я не только не стыдился этого, но и ценил этот опыт превыше всего остального.

Например, я и раньше отдавал много сил тренировкам и никогда не был лентяем, но теперь тренировался еще больше. Раньше я пил безалкогольное пиво «Shiner Bock» и любил мексиканскую кухню, а теперь стал чрезвычайно разборчив в еде и похудел до такой степени, что выглядел костлявым. Сначала, во время болезни, я стал уделять больше внимания диете, потому что хотел питаться только полезными продуктами, но сейчас понял, какую важную роль играет питание в спорте.

После такого испытания, как рак, мне потребовалось другое эмоциональное топливо; я больше не хотел и не мог питаться гневом. Рак заставил меня разработать план жизни, а это, в свою очередь, на-» учило меня тому, как разрабатывать планы достижения мелких целей, таких как отдельные этапы «Тура».

Помимо прочего, рак научил меня тому, как следует относиться к проигрышам. Он заставил меня понять, что порой опыт потери каких-то вещей — здоровья, дома или прежнего отношения к себе — тоже играет важную роль в общей структуре жизни.

На то лето у меня была намечена еще одна цель — выиграть золото на Олимпийских играх в Сиднее, — но там мне не удалось добиться такого же успеха. Но и этот опыт тоже оказался по-своему полезным. Четыре долгих года я ждал летних Олимпийских игр, потому что во время предыдущей Олимпиады в Атланте был болен. Сам я тогда не подозревал о своей болезни, но она сказалась на моих результатах. Там я занял двенадцатое место в шоссейной гонке и шестое — в индивидуальной раз — делке. Тогда это стало для меня громадным разочарованием. Только потом я узнал, что выходил на старт с дюжиной метастазов в легких. Но теперь я был здоров. Я хотел, чтобы Игры в Сиднее стали для меня праздником, тем более что заканчивались они 2 октября, в годовщину постановки моего ракового диагноза.

Самое трудное заключалось в том, чтобы найти способ набрать к Олимпиаде оптимальную форму за относительно короткий промежуток времени после «Тура». Вместо того чтобы попытаться удержать свое физическое состояние, я решил сначала немного расслабиться, а потом снова довести себя до нужной кондиции как раз к Сиднею. Мы с Кик съездили на несколько дней домой в Ниццу, после чего я отправился в утомительную поездку за океан, в Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Остин, где мне нужно было появиться перед спонсорами в качестве победителя «Тура». Когда я наконец снова прилетел в Ниццу, возвращение к тренировкам показалось мне чуть ли не отдыхом.

Каждое утро Тайлер Хэмилтон, Фрэнки Эндрю и я отправлялись в горы под Ниццей и находили какие-нибудь длинные безлюдные дороги, на которых было удобно тренироваться. Обычно за шесть часов работы мы проходили три подъема длиной по 15–20 километров. В окрестностях Ниццы можно насчитать около дюжины хороших подъемов, и я изучил все их не хуже, чем подъездную дорожку к своему дому.

Одналсды в августе мы ехали по узкой извилистой дороге, где никогда не было никаких автомобилей. За столько лет жизни и тренировок в этих горах я успел выяснить, какие дороги используются интенсивно, а какие безлюдны и пригодны для езды на велосипеде. На том конкретном участке дороги я никогда не встречал никакого движения — до того злополучного дня.

Когда я подъехал к очередной шпильке, Тайлер шел позади меня. Я ехал в абсолютной уверенности, что за поворотом не будет никаких машин, потому что проходил сотни раз, и каждый раз гудронная лента дороги впереди была пустынной. Я наклонился в сторону, чтобы вписаться в поворот, и увидел, что прямо на меня несется машина. Ни остановиться, ни даже сгруппироваться времени не было. Мы столкнулись лоб в лоб. Меня подбросило в воздух.