Наконец Кик сдалась. Тогда я этого не знал, но в ее жизни тоже был некий переходный период. Она порвала с мужчиной, с которым встречалась, сменила место работы — и все это в течение нескольких недель. В конце концов на очередной мой звонок она ответила.

— Что новенького? — спросил я.

— Много чего. Я устроилась на новую работу и очень занята.

— А-а-а, — сказал я и глубоко вздохнул. — А я думал, ты скажешь мне, что одинока.

— Забавно, что ты упомянул об этом. Я действительно одинока. Мы расстались два дня назад.

— Правда? — Я старался, чтобы мой голос звучал небрежно. — Ты свободна?

— Да.

— И что ты делаешь сегодня вечером? — спросил я.

— Что угодно, если с тобой, — ответила она.

С тех пор мы вместе.

Я мгновенно понял, что встретил свою половину. Кик хорошо владела собой; она была напориста, самостоятельна, разумна, рассудительна и неиспорченна. Хотя она росла в богатой семье — ее отец был директором очень крупной компании, — но привыкла сама о себе заботиться и не ждала, что что-то свалится ей с неба. «Кажется, это то, что мне нужно», — думал я про себя.

С ней я чувствовал себя в безопасности. Она полюбила меня лысым и больным, без бровей и без гарантий в отношении моего здоровья и будущего вообще. Кик стала моим парикмахером. Она стригла меня до тех пор, пока я не становился похож на астронавта 1960-х годов.

Я привык верховодить в своих взаимоотношениях с женщинами, но не с Кик. В каких-то случаях вел я, но большей частью я шел туда, куда хотела она. И так продолжается до сих пор. Тем летом Кик планировала отправиться в Европу. Она никогда не была за границей, а тут ее пригласила погостить подруга по колледжу, испанская студентка, учившаяся в Америке по обмену.

— Ты хочешь ехать в Испанию? — сказал я. — Испания — это жара и пыль.

— Заткнись, — сказала Кик. — Не разрушай мою мечту. Я лелеяла ее много лет.

Она собиралась уехать больше чем на месяц, и я счел это совершенно неприемлемым для себя. Оставалось только одно — ехать с ней. Я, кстати, и собирался появиться на «Тур де Франс» в знак уважения к спонсорам и чтобы показать, что я все еще потенциально жизнеспособный гонщик, поэтому решил совместить это с путешествием Кик. Мне было интересно увидеть «Тур» глазами зрителя, и я надеялся, что это оживит мою страсть к велоспорту. Я попросил разрешения поехать с ней, и она согласилась.

Это было как откровение. У меня создалось впечатление, что я никогда раньше не видел Европу: И это, наверное, было правдой. Я видел ее с велосипеда на скорости 60 километров в час, но я не видел ее как турист и не видел как влюбленный. Мы побывали всюду. Мне удалось продемонстрировать свое знание французского, итальянского и испанского.

У меня не было молодости. С пятнадцати лет я был вынужден зарабатывать на жизнь и был лишен возможности делать то, что делали люди моего возраста: развлекаться так, как развлекались Кик и ее друзья по колледжу. Эта стадия выпала из моей жизни, и теперь у меня появился шанс вернуться и пережить ее. Я все еще не знал, что будет с моим здоровьем, не знал, сколько мне осталось жить — день, два года, долгую жизнь. «Carpe diem, — сказал я себе, — лови момент». Все, что мне осталось, я должен прожить красиво. И именно для этого мы с Кик нашли друг друга.

Я никогда не жил полной жизнью. Я чего-то добивался, за что-то боролся, но никогда не испытывал от жизни особого наслаждения.

— Ты много пережил и много видел, — говорила Кик. — Ты можешь научить меня по-настоящему любить жизнь, потому что ты был на самом краю и уже видел ее обратную сторону. Ты можешь показать мне жизнь во всей ее красе.

Но получилось так, что это она мне показала жизнь. Она хотела успеть увидеть как можно больше, и я, призванный стать ее гидом, сам узнавал то, что должен был показать.

В Италии мы сидели за столиком уличного кафе и ели ветчину с тертым пармезаном. Кик пошутила:

— До встречи с тобой я видела тертый пармезан только в банках.

Мы побывали в Сан-Себастьяне, где во время моей первой профессиональной гонки шел такой сильный дождь и где я под хохот толпы финишировал последним. На этот раз, глядя на черепичные крыши этого города, раскинувшегося на берегу Бискайского залива, и окружавшие его степи, я решил, что, вопреки моему прежнему утверждению о жаре и пыли, ничего прекраснее старой Испании нет.

В Памплоне мы видели бой быков. Кик сказала:

— Давай не спать всю ночь.

Я спросил:

— Зачем?

— Для прикола. Тебе что, никогда не приходилось бодрствовать всю ночь и приходить домой на рассвете?

— Нет, — сказал я.

— Ты правду говоришь? Тебе никогда не приходилось не спать всю ночь? — переспросила она.-

Ты что, ненормальный!

Мы не спали всю ночь. Мы обошли все ночные заведения и танцевальные клубы Памплона и вернулись в отель, когда солнце уже поднялось и осветило серые улицы, мгновенно ставшие золотыми. Кик, казалось, считала меня чувственным и романтичным — хотя мало кто из моих друзей отозвался бы обо мне так. Разве что Крис Кармайкл, который всегда считал меня похожим на айсберг — «видна верхушка, но гораздо большее скрыто под водой». Кик в этом не сомневалась.

В Монако я сказал ей, что люблю ее.

Мы одевались к ужину в своем гостиничном номере, когда оба вдруг замолчали. До того момента нас влекло друг к другу неосознанно. Но теперь, глядя на нее, я вдруг отчетливо понял, что я чувствовал к ней. Только в отношениях с Кик для меня все было ясно; во всем остальном я жил в состоянии полного замешательства; я не знал, умру я или буду жить, и не представлял, что мне делать со своей жизнью. Я не знал, вернусь ли когда-нибудь в большой спорт. Не знал, чего я хочу — то ли гонять на велосипеде, то ли поступить в колледж, то ли стать биржевым маклером. Но я знал одно: я любил Кик.

— Кажется, я люблю тебя, — сказал я.

Кик замерла перед зеркалом и спросила:

— Кажется или уверен? Мне нужно, чтобы ты знал точно. И чтобы я знала.

— Знаю.

— Я тоже знаю, — сказала она.

Если ты надеешься кого-то встретить и полюбить, это должно случиться именно так, как случилось с нами — как блаженство, как само совершенство. Наши отношения проявлялись не столько в словах, сколько во внимательных взглядах и сложных переплетениях чувств. Забавно, что мы никогда не обсуждали мою болезнь — впервые мы вспомнили о ней, лишь когда заговорили о наших будущих детях. Я сказал Кик, что очень хочу иметь детей, и поведал о своей поездке в Сан-Антонио.

Но наши отношения одновременно и пугали нас. Кик любила говорить: «Я никогда ничего не сделаю ради мужчины. Я не стану менять свою жизнь по его прихоти». Она была похожа на меня, такая же сдержанная в проявлении эмоций, независимая, не дающая себя в обиду, ничего ни от кого не ожидающая, слишком гордая для этого. Но эта наша самооборона таяла на глазах. Как-то ночью она сказала мне: «Если ты захочешь погубить меня, то легко сможешь это сделать. Потому что я полностью беззащитна перед тобой и уже не смогу тебя остановить. Так что будь осторожен в том, что делаешь».

Мы поехали на «Тур де Франс». Я пытался описать ей эту гонку, эту шахматную партию между велосипедистами с миллионами болельщиков, выстроившихся вдоль дорог. Но когда она увидела пелотон сама, эту палитру красок, движущуюся на фоне Пиренеев, ее восторгу не было предела.

У меня были там некоторые дела — нужно было повидать спонсоров, поговорить с репортерами. Но я был так увлечен Кик и так наслаждался своей второй жизнью., что мне стало уже совершенно безраз — лично, смогу ли я когда-нибудь вернуться в велоспорт.

«Я утратил свой былой боевой дух, — сказал я репортерам. — Я уже не спортсмен, а так, велосипедист-любитель, катающийся в свое удовольствие. Даже если я вернусь в велоспорт, то лишь как участник, а не конкурент. Участие же в «Туре» кажется мне чрезвычайно маловероятным. Я уже не рассматриваю велоспорт как свою основную работу, — продолжал я. — Да, это была хорошая работа. Я занимался ею пять или шесть лет, объездил всю Европу. А теперь у меня есть возможность больше времени проводить в обществе друзей и родных и делать то, чего я был напрочь лишен в юности».