Раз в неделю к Китти приезжала мастер из ее салона красоты, мыла ей голову, делала прическу, маникюр и педикюр. Пожалуй, Китти была самым красивым больным в городе. Иногда меня трогала беспомощность женщины, лежащей на кровати в своей красивой розовой ночной рубашке, с длинными, пышными и уложенными волосами. «Девочки» были, видно, преданы Китти. Они часто приезжали посидеть с ней, поболтать, посмеяться, а я приносила им угощение на фарфоровых тарелках, потом торопилась убраться по дому, помочь Кэлу в его бухгалтерии и, пользуясь чековой книжкой Китти, оплатить счета по дому.

– Ей не понравится, что этим занимаюсь я, – с беспокойством обратилась я как-то к Кэлу, нервно покусывая кончик шариковой ручки. – Это следует делать тебе, Кэл.

– У меня нет времени на это, Хевен.

Он взял стопку счетов со стола Китти и положил их в ящик.

– Посмотри, какой прекрасный сегодня день. Уже почти месяц, как Китти здесь и мы ухаживаем за ней. Надо серьезно подумать, что делать дальше. Платить медсестрам, которые помогают тебе, – дорогое удовольствие. А когда ты пойдешь в школу, потребуется еще одна медсестра для круглосуточного дежурства. Ты ничего не получала от ее матери?

– Я написала ей и сообщила, что Китти очень больна, но она пока что не ответила.

– О'кей. Когда она пришлет ответ, я позвоню ей и поговорю. Она в большом долгу перед Китти. И, возможно, пока у тебя не начались занятия, мы найдем какое-нибудь решение. – Он подписал какую-то бумагу, потом взглянул на Китти. – По крайней мере, ей хоть телевизор нравится смотреть. – Я никогда не видела Кэла таким несчастным, как в этот момент.

Что это, наказание для Китти? Заслужила ли она такой удар судьбы? Она сама напрашивалась на это, и Бог воздал ей одному ему известными путями. Я чувствовала себя измотанной и с удовольствием ответила «да» на предложение Кэла поехать в Уиннерроу, чтобы передать Китти на попечение ее матери. У меня появится возможность увидеть Фанни, навестить дедушку. И поискать Тома. Не говоря уж о том, чтобы увидеть Логана. Без этого невозможно. Но как я посмотрю Логану в глаза?

Наконец пришло письмо от Ривы Сеттертон, матери Китти.

– Мне противно снова ехать туда, – сказал Кэл, прочитав короткое письмецо, в котором не чувствовалось особой озабоченности здоровьем дочери. – Они считают, что я женился на ней из-за денег. Но если мы не побудем у них, то они станут думать, что у нас с тобой какие-то особые отношения.

При этом он посмотрел на меня. Но я и без того почувствовала тоску и желание в его голосе, и опять меня обуяло чувство вины. Я проглотила слюну, поежилась и постаралась не думать о его намеках.

– В конце концов, тебе тоже надо сделать передышку. Ты слишком много работаешь, прислуживаешь Китти, даже когда здесь сиделка. Надо бы отделаться от этих сиделок, на них уйма денег уходит. Но и нельзя позволить, чтобы ты бросала школу ради ухода за ней. Самое скверное в том, что у нее, кажется, ничего нет. Ей просто хочется сидеть дома и смотреть телевизор.

– Вернись к жизни и люби его, пока не поздно, – посоветовала я Китти в этот день, пытаясь дать понять, что она теряет мужа. Это она толкнула его ко мне своей холодностью, жестокостью, вообще неспособностью отдать себя людям.

Когда Кэл пришел домой, я осторожно обратилась к нему:

– Кэл, Китти не хочет оставаться там безвыездно, если это не будет продиктовано состоянием здоровья.

– Я приставил к ней лучших врачей страны. Они провели все исследования, которые только можно придумать, и ничего не нашли.

– Ты помнишь, когда доктора ставили диагноз, они признали, что иногда организм представляет собой для них такую же загадку, как и для нас? Даже если невропатологи сказали, что Китти кажется совершенно здоровой, они все равно не знают, что творится у нее в голове, правильно?

– Хевен, заботясь о ней, мы ломаем собственную жизнь. Я хотел бы, чтобы тебя у меня было гораздо больше, чем сейчас. Вначале я подумал, что ты – это замаскированное благословение. – Кэл рассмеялся. – Надо отправить Китти обратно в Уиннерроу.

Я растерянно смотрела ему в глаза, не зная, что ответить.

Китти лежала в кровати в ярко-розовой ночной рубашке, поверх которой был надет такого же цвета пеньюар с оборками. Волосы у нее отросли, сделались совсем длинными и выглядели весьма ухоженными и здоровыми.

Мышцы не казались такими дряблыми, как некоторое время назад, и глаза не выглядели апатичными и безжизненными. Когда мы с Кэлом вошли, она спросила вяло, безо всякого интереса:

– Где вы были?

Пока мы выбирали, кому из нас отвечать, она уже заснула. Меня охватила жалость к такой сильной, здоровой женщине, обреченной провести в постели все оставшиеся дни своей жизни.

Я испытывала и волнение и облегчение в связи с предстоящей поездкой в Уиннерроу, словно и не перенесла там столько страданий.

– Кэл, временами мне кажется, что она идет на поправку, – сказала я после того, как мы вышли из комнаты Китти.

Кэл нахмурился:

– По каким признакам ты судишь?

– Не знаю. Вовсе не по тому, что она делает и чего не делает. Просто, когда я убираюсь в комнате, протираю вещи на ее столике, я чувствую, она наблюдает за мной. Однажды я поймала ее взгляд и могу поклясться, в нем промелькнули эмоции, а не та безжизненность, которую она обычно демонстрирует.

В глазах Кэла появилась тревога.

– Это лишняя причина действовать побыстрее, Хевен. Любовь к тебе помогла мне понять, что я никогда не любил ее. Просто я был одинок и пытался заполнить пустоту в моей жизни. Ты мне очень нужна, и я так тебя люблю! Не устраняйся от меня, не заставляй меня думать, что я вынуждаю тебя…

Он коснулся моих губ и попытался передать мне свою страсть, а руки делали все, чтобы вызвать во мне возбуждение, которого он добивался так легко. Почему меня не отпускало ощущение того, что я топлю себя? Оно посещало меня каждый раз, когда мы занимались любовью.

Я чувствовала себя во власти его тела, его воли, его желаний в такой степени, что это стало меня пугать, как когда-то меня пугала Китти. Нет, физической боли Кэл не доставлял мне никогда… А вот мысленно и нравственно я страдала безмерно. Не желая того, я влюбилась в него, и во мне появилось чувство голода по его нежным ласкам.

Если я съезжу домой, то это спасет меня, спасет его, спасет Китти – так я убеждала себя.

Я нашла бы Тома, увиделась бы с дедушкой, с Фанни, с Кейтом и Нашей Джейн… Это стало у меня вроде заклинания, которое я повторяла снова и снова. Я сделала для себя из Уиннерроу этакое убежище, которое, как мне казалось, решит все проблемы.

За несколько дней до тридцатисемилетия Китти, в чудесный солнечный день мы вместе с Кэлом уложили ее на заднее сиденье, загрузили наши чемоданы в багажник и тронулись в путь. Уже два месяца Китти была в полной прострации, и, судя по всему, в ее состоянии не должно было произойти перемен.

За день до отъезда ее «девочки» вымыли ей голову, сделали завивку, маникюр и педикюр, а утром я протерла ее влажной губкой, надела на нее красивый розовый лифчик и нарядила в новый летный брючный костюм розового цвета. Я попробовала сделать ей приличную прическу, и она получилась весьма неплохой, а после макияжа Китти стала совсем красавицей. Но впервые за все время поездки она не произнесла ни слова – просто лежала, как неживая, как та кукла, которую Китти так безжалостно сожгла.

Все те слова, которые мы с Кэлом должны были сказать друг другу во время моего возвращения в Западную Виргинию, остались невысказанными. Я сидела вместе с Кэлом на переднем сиденье, где нас разделяло расстояние, достаточное, чтобы посадить еще и Китти, если бы она могла туда пересесть. Скоро Китти и Кэл окажутся в лоне ее семьи, и Кэл больше не сможет обращаться ко мне со своими запросами. Остается только молить Бога, чтобы Сеттертоны никогда не проведали о том, что вышло между нами. Все это давило на меня, самочувствие было отвратительное. Интересно, а Кэл себя так же чувствовал? Жалел ли он о словах любви, с которыми он обращался к девушке из горной деревушки?