Это был наш момент истины – или он скоро должен был наступить. Глаза Кэла были прикованы к дороге, а я смотрела на проплывающие мимо пейзажи.

Через несколько недель начинались занятия в школе, а до этого нам предстояло решить, как поступить с Китти.

Я невольно сравнивала эту летнюю поездку с той, которая состоялась зимой, два года назад. Все, что тогда производило на меня впечатление, теперь казалось банальным. Меня больше не занимали золоченые арки «Макдональдса», а гамбургеры я перестала считать за вкусную еду, особенно после посещений лучших ресторанов Атланты. Как теперь Кэл собирается вести себя со мной? Сможет ли он отказаться от своей любви и страсти, как Китти смогла отказаться от себя самой? Вздохнув, я заставила себя думать о том будущем, когда смогу жить своей жизнью. Я уже сдала квалификационные экзамены по педагогическому профилю и подала заявления на поступление в шесть различных университетов. Кэл сказал, что тоже поедет со мной и, пока я буду учиться на первых курсах, успеет получить ученую степень.

Когда мы проехали полпути до Уиннерроу, я поняла, почему мисс Дил приехала в наши горы: она хотела отдать свой талант тем, кто в нем больше всего нуждался. Мы жили в самом заброшенном и забытым Богом угольном районе. Давным-давно я как-то в шутку сказала Тому, что пойду по стопам мисс Дил, и теперь, глядя по сторонам, я точно знала, что хочу быть именно такой одухотворенной учительницей.

Теперь, когда мне исполнилось семнадцать, Логан, должно быть, учится в колледже, сейчас приехал на летние каникулы и скоро собирается уезжать. Догадается ли он по моему лицу о моей вине и моем стыде? Поймет ли он, что я потеряла невинность? Бабушка всегда говорила, что способна отличить чистую девушку от «нечистой». Я не смогла бы рассказать Логану о Кэле, как не смогла бы рассказать и никому другому, даже Тому. Словно придавленная тяжестью своего позора, я продолжала отрешенно сидеть.

Проносились миля за милей. Началось предгорье, и дорога стала извиваться и подниматься вверх. Расстояния между бензозаправочными станциями увеличивались. Пропали крупные мотели, пошли мелкие постройки, ютящиеся в густых тенистых лесах. Вот в стороне от разбитой дороги показался и вскоре остался за спиной городишко с неприглядными некрашеными домиками. В Уиллис не ведут автострады. Как мрачно воспринималось сейчас это название!

Местность предстала передо мной в том же виде, как ее могла наблюдать семнадцать лет назад моя родная мама. Ей исполнился бы сейчас только тридцать один год. Ох, какая же жалость, что ей выпало умереть такой молодой. Нет, она не должна была умирать. Ее убило невежество и глупость обитателей этих гор.

Как это у матери хватило ума выйти за Люка Кастила? Какое помешательство заставило ее уехать из такого высокоразвитого города, как Бостон, и обосноваться здесь, где всегда презирали образование и культуру, а общепринятые принципы отношения к жизни выражались во фразах: «Да кому это надо», «Жизнь коротка», «Хватай что можешь и быстрей сматывайся». Здесь все пытались сбежать от бедности, скотства и жестокости, но безуспешно.

Я оглянулась и посмотрела на Китти. Похоже, она спала.

Впереди показалась развилка. Кэл свернул направо, и это увело нас в сторону от грязной грунтовой дороги, которая поднималась в сторону нашей крошечной и жалкой лачуги высоко в горах. Как знакомо мне все здесь было, будто никогда и не уезжала. На меня нахлынули воспоминания, ноздри защекотало знакомыми запахами жимолости, земляники и спелой малины.

Я почти что услышала звуки банджо, услышала скрипку дедушки, увидела бабушку в ее кресле-качалке, носящегося по траве Тома, снова услышала плач Нашей Джейн и стоящего рядом с ней Кейта, с любовью посматривающего на сестренку. Среди всего этого невежества и глупости появлялись дары Божьи – дети, вовсе не отягощенные дурной наследственностью, как можно было бы подумать, а даже благословенные во многих отношениях.

С каждой пройденной милей я становилась все более нетерпеливой, все более возбужденной.

Вскоре показались аккуратные фермы предместий Уиннерроу, на просторных зеленых полях которых созрел летний урожай и скоро начнется уборка. Потом пошли дома бедняков из долины, которые жили немногим лучше нас, горного отребья. Чуть повыше расположились сараюшки шахтеров, а среди них затесались халупы тех, кто промышлял самогоноварением.

Самый низ долины находился во владении зажиточного населения. Там оседала самая богатая земля, смывавшаяся со склонов гор обильными весенними ливнями, чтобы попасть затем в сады богачей Уиннерроу, чтобы обеспечить плодоносной почвой тех, кто в ней меньше всех нуждается, чтобы цвели сады и цветники богатых и они могли окружать свои особняки красивейшими тюльпанами, нарциссами, ирисами, розами и прочими цветами, призванными подчеркнуть достоинства викторианских строений. Неудивительно, что городок назвали Уиннерроу.[11] Удачливые люди городка жили на главной улице, а неудачники – в горах. В прежние времена владельцы угольных шахт, а также золотодобытчики, которые давно свернули свою деятельность, понастроили тут роскошные дома. Теперь в них жили владельцы текстильных фабрик и их управляющие.

Кэл не спеша ехал по главной улице Уиннерроу мимо окрашенных в пастельные цвета домов богачей и уступающих им размерами домов людей из среднего класса, тех, которые занимали руководящие должности на шахтах. Уиннерроу был также благословлен или проклят тем, что в нем находились прядильноткацкие фабрики, выпускавшие бельевую ткань, скатерти, толстые узорные покрывала, ковры и дорожки. Фабрики, где хлопковая пыль проникала в легкие рабочих, которые, как горняки, рано или поздно отхаркивали свои легкие с кашлем, и тем не менее никто никогда не пробовал судиться с хозяевами фабрик или шахт. Считалось, что это в порядке вещей и бороться с этим бесполезно. Нужно было зарабатывать на жизнь, а дальше – как повезет.

Предаваясь этим мыслям, я разглядывала красивые дома, которыми так восхищалась в детстве. В некотором смысле, надо признать, они и сейчас производили впечатление. «Ты смотри, какие террасы, – возникал в моей памяти голос Сары. – Нет, ты только посчитай по окнам этажи: первый, второй, третий. А башенки какие, гляди. На некоторых домах даже по две, по три, по четыре. А дома какие красивые – как на открытках!»

Я обернулась посмотреть, как там Китти. На этот раз ее глаза были открыты.

– Китти, ты как, нормально? Тебе что-нибудь нужно?

Она повела на меня своими бледными водянистыми глазами.

– Хочу домой.

– Ты почти дома, Китти, почти дома.

– Хочу домой, – повторила она как попугай, который знает только одну фразу.

Я в смятении отвернулась. Почему я ее по-прежнему боюсь?

Кэл притормозил и свернул на извилистую дорожку, которая вела к изящному особняку, выкрашенному в нежно-желтый цвет с белой отделкой по краям. Построенный где-то на рубеже века, этот похожий на узорчатый пряник величественный дом имел три этажа с открытыми верандами на первом и втором этажах и балкончиком на третьем, видимо, чердачном, этаже. Кэл пояснил, что веранды окружают дом с четырех сторон. Он остановил машину, вышел и открыл заднюю дверь. Подняв Китти с сиденья, он понес ее к ступенькам веранды, где в ожидании гостей молча собралось семейство Китти.

Почему они не поспешили навстречу дочери? Почему стояли кучкой и наблюдали, как Кэл нес ее на руках? Китти рассказывала мне, что они были рады, когда Китти убежала из дому и в возрасте тринадцати лет вышла замуж. «Они никогда меня не любили, никто», – вспомнила я слова Китти, которые она не раз повторяла. Судя по тому энтузиазму, с которым они встречали Китти, радости от ее приезда, тем более больной и беспомощной, никто не испытывал. Но разве я смогла бы упрекнуть их? Если она со мной выделывала такое, то почему она не могла так же вести себя и в отношении родных? С их стороны и так было довольно благородно согласиться вновь принять ее в свой дом, более чем благородно.