Eu lieu de bleu, dame, vous vestez vert[3].

Вы зеленью сменили синь одежд.

Кольца, шарфы, драгоценности, подарки возлюбленным имели свое особое назначение, с тайными девизами и эмблемами, которые нередко были довольно замысловатыми ребусами. В 1414 г. дофин устремляется в битву со штандартом, на котором изображены золотые буква "К", лебедь (cygne) и буква "L", что значило: Касинель -- имя придворной дамы его матери Изабо[4]. Еще столетье спустя Рабле высмеивает "glorieux de court et transporteurs de noms" ["придворных бахвалов и словоплетов"], которые в своих девизах, желая обозначить "надежду" (espoir) -- изображали сферу (sphere)[2]*, "кару" (peine) -- птичьи перья (pennes d'oiseaux), "меланхолию" (melancholie) -- водосбор (ancholie)[5].

Были также амурные игры-состязания в остроумии, такие, как Le Roi qui ne ment, Le chastel d'amours, Ventes d'amour, Jeux a vendre [Король, что не лжет, Замок любви, Фанты любви]. Девушка называет цветок или еще что-нибудь, а кавалер отвечает в рифму, высказывая при этом комплимент даме:

Je vous vens la passerose.

-- Belle, dire ne vous ose

Comment Amours vers vous me tire,

Si l'apercevez tout sanz dire[6].

Вам хочу продать лилею.

-- Милая, сказать не смею,

Как сильно к вам любовь томит:

О том весь вид мой говорит.

Chastel d'amours был подобной игрой вопросов и ответов, восходивших к персонажам Романа о розе:

Du chastel d'Amours vous demant:

Dites le premier fondement!

-- Amer loyaument.

Or me nommez le mestre mur

Qui joli le font, fort et seur!

-- Celer sagement.

Dites moy qui sont li crenel,

Les fenestres et li carrel!

-- Regart atraiant.

Amis, nommez moy le portier!

-- Dangier mauparlant.

Qui est la clef qui le puet deffermer?

-- Prier courtoisement[7].

Любви чтo Замка, мне б спросить,

Основа и живая нить?

-- Душой любить.

Из стен -- которая главней,

А он -- тем краше и прочней?

-- Умно таить.

Что башни там во все концы,

Бойницы, квадры и зубцы?

-- Очами обольстить.

И кто же охраняет вход?

-- Лишь Опасение: мол, станут говорить.

Но что за ключ врата мне отомкнет?

-- Любезнейше молить.

Со времен трубадуров значительное место в придворных беседах занимает казуистика любви. Это было как бы облагораживающим возвышением любопытства и пересудов до уровня литературной формы. Помимо "beaulx livres, dits, ballades" ["светских книг, сказаний, баллад"], трапезе при дворе Людовика Орлеанского придают блеск "demandes gracieuses" ["изящные вопросы"] [8]. Разрешить их должен прежде всего поэт. Компания дам и кавалеров приходит к Гийому де Машо; следует ряд "partures d'amours et de ses aventures"[9] ["случаев с разлуками и приключениями любовников"]. В своем Jugement d'amour [Судилище любви] Машо отстаивает мнение, что дама, у которой умер ее возлюбленный, меньше заслуживает сострадания, чем та, возлюбленный которой был ей неверен. Каждый казус такого рода подвергается обсуждению в соответствии со строгими нормами. -- "Beau sire, чего бы вы более пожелали: чтобы люди дурно говорили о вашей возлюбленной, а вы знали бы, что она вам верна, -- или же чтобы люди говорили о ней хорошее, а вы знали бы за нею дурное?" -- И ответ в согласии с высокими формальными понятиями нравственности и неукоснительным долгом отстаивать честь своей возлюбленной перед окружающими не мог звучать иначе, нежели: "Dame, j'aroie plus chier que j'en oisse bien dire et y trouvasse mal" ["Мадам, лучше бы для меня слышать, что о ней говорят хорошее, и зреть дурное"]. -- Если дама, которой пренебрегает ее первый возлюбленный, заводит себе второго, более преданного, -- должна ли она считаться неверной? Дозволяется ли рыцарю, утратившему всякую надежду свидеться с дамой, ибо она содержится взаперти ее ревнивым супругом, в конце концов обратить свои помыслы на поиски новой любви? Если рыцарь, оставив свою возлюбленную, устремляется к даме более знатной, а затем, отвергнутый ею, молит о милости ту, которую он любил прежде, может ли она простить его, не рискуя нанести урон своей чести?[10] От подобной казуистики лишь один шаг до того, чтобы обсуждение любовных вопросов приняло форму судебного разбирательства, как в Arrestz d'amour [Приговорах любви] Марциала Оверньского.

Все эти формы и обычаи проявления любви мы знаем только по их отражению в литературе. Но все это было в ходу и в действительной жизни. Кодекс придворных понятий, правил и форм не служил исключительно для того, чтобы с его помощью заниматься версификацией, -- он был неотъемлемой частью аристократического образа жизни и, уж во всяком случае, светской беседы. Нелегко, однако, разглядеть жизнь того времени сквозь покровы поэзии. Ибо даже там, где действительная любовь описывается столь правдиво, сколь это возможно, это описание всегда остается в сфере представлений, обусловленных определенными идеалами, с их техническим арсеналом ходячих представлений о любви; остается стилизацией в плане чисто литературного эпизода. Таково весьма пространное повествование о поэтичной любви между престарелым поэтом Гийомом де Машо и Марианной[3*] XIV столетия, Le livre du Voir-Dit[11] (т.е. Подлинная история). Поэту, скорее всего, было лет шестьдесят, когда одна знатная молодая особа из Шампани, Перонелла д'Армантьер[12], будучи лет восемнадцати от роду, послала ему в 1362 г. свой первый рондель, в котором предлагала свое сердце лично ей незнакомому прославленному поэту и просила его вступить с нею в любовную переписку. Послание воспламеняет бедного больного поэта, ослепшего на один глаз и страдающего подагрой. Он отвечает на ее рондель, начинается обмен посланиями и стихами. Перонелла гордится своей литературной связью, с самого начала она не делает из этого никакой тайны. Она хочет, чтобы он всю их любовь, как она протекала в действительности, описал в своей книге, включив туда все их стихи и письма. Он с радостью берется за это; "je feray, a vostre gloire et loenge, chose dont il sera bon memoire"[13]. "Et, mon tres-dous cuer, -- пишет он ей, -- vous estes courrecie de ce que nous avons si tart commencie? (Как могла она раньше?) Par Dieu aussi suis-je (куда как с большими основаниями); mais ves-cy le remede: menons si bonne vie que nous porrons, en lieu et en temps, que nous recompensons le temps que nous avons perdu; et qu'on parle de nos amours jusques a cent ans cy apres, en tout bien et en toute honneur; car s'il y avoit mal, vous le celeries a Dieu, se vous povies"[14] ["во славу и в похвалу Вам свершу я то, что останется на добрую память... И Вы, сладчайшее мое сердце, <...> укоряете себя, что начали мы столь поздно? <...> Клянусь Богом, я тоже <...>; но вот верное средство: устроим нашу жизнь столь хорошо, насколь только возможно, в месте и времени, и наверстаем потерянное, дабы и через сотню лет о любви нашей говорили хорошо и с почтением, ведь имейся в ней что дурное, Вы утаили бы ее и от самого Господа, если б сумели"].

Из рассказа Гийома де Машо, уснащенного письмами и стихами, мы узнаем о вещах, которые тогда вполне уживались с почтительною любовью. В ответ на свою просьбу он получает ее живописный портрет, которому поклоняется, как земному божеству. Перебирая все свои недостатки, в страхе ожидает он предстоящей им встречи, и счастье его безгранично, когда оказывается, что его внешность нисколько не пугает его юную возлюбленную. Под сенью вишни она засыпает -- или притворяется, что засыпает, -- у него на коленях. Она одаряет его все большими милостями. Паломничество в Сен-Дени и ярмарка в Ланди дают им возможность провести несколько дней вместе. В полдень паломники чувствуют смертельную усталость из-за жары (средина июля) и окружающих их со всех сторон скопищ народу. В переполненном городе они находят пристанище у одного горожанина, который предоставляет им комнату с двумя постелями. В затененной для полуденного отдыха спальне на одну из постелей ложится свояченица Перонеллы, на другую -- она сама со своей камеристкой. Между собою и ею велит она лечь нерешительному поэту, который, из страха причинить ей хоть малейшее беспокойство, неподвижен, как мертвый; проснувшись, она велит ему поцеловать себя. К концу путешествия, видя, что он охвачен печалью, она позволяет ему прийти к ней ее разбудить перед тем, как расстаться. И хотя рассказ поэта и здесь пестрит словами "onneur" ["честь"] и "onneste" ["честный"], из его достаточно непринужденного повествования следует, что вряд ли осталось что-либо такое, в чем она могла бы еще ему отказать. Она вручает поэту свое сокровище, золотой ключ своей чести, дабы он тщательно хранил его, однако это может быть понято как его долг охранять от хулы ее доброе имя в глазах людей[15].