О времена соблазнов, горьких слез,

Век зависти, гордыни и мученья,

О времена тоски, ушедших грез,

Век, чьим недугам нету излеченья,

О времена конца, ожесточенья

Век, в коем страх и зависть мы познали,

О времена к бесчестному влеченья,

Век нашу жизнь снедающей печали.

В подобном духе сочинял он свои баллады десятками: монотонные, вялые вариации на все ту же унылую тему. В высших сословиях должна была царить сильнейшая меланхолия, чтобы придворная знать заставляла своего поэта постоянно повторять следующие мелодии:

Toute leesse deffaut,

Tous cueurs ont prins par assaut

Tristesse et merencolie[3].

Всем радостям конец,

О сколько ранили сердец

Меранхолия и печаль[1*].

Жан Мешино на три четверти века позже Дешана все еще поет в том же тоне:

О miserable et tres dolente vie!..

La guerre avovs, mortalite, famine;

Le froid, le chaud, le jour, la nuit nous mine;

Puces, cirons et tant dautre vermine

Nous guerroyent. Bref, misere domine

Noz mechans corps, dont le vivre est tres court.

О жалкое, прескорбное житье!..

Война и глад нам гибелью грозят;

Днем, ночью зной иль стужа нас томят;

Блоха и клещ и прочий мерзкий гад

Нас истребляют. Сжалься, Боже, град

Сей отврати от кратких жизнью тел.

Но и он постоянно высказывает горькое убеждение, что в мире все идет дурно: справедливость утрачена, великие мира сего обирают малых, малые же -- друг друга. Извечная ипохондрия доводит его, как он говорит, до грани самоубийства. Вот как он описывает сам себя:

Et je, le pouvre escrivain,

Au cueur triste, faible et vain,

Voyant de chascun le dueil,

Soucy me tient en sa main;

Toujours les larmes a l'?il,

Rien fors mourir je ne vueil[4].

Злосчастный сочинитель я,

Тщета и грусть гнетут меня,

Печалуюсь и не ропщу,

Все горше мне день ото дня:

Нет сил, все боле я грущу,

Одной лишь смерти я ищу.

Все эти выражения настроения знати свидетельствуют о сентиментальной потребности рядить душу в траур. Едва ли не каждый спешит объявить, что не видел в жизни ничего, кроме бедствий, что еще более худшего следует ожидать в будущем и что пройденный им жизненный путь он не хотел бы повторить заново. "Moi douloreux homme, ne en eclipse de tenebres en espesses bruynes de lamentation" ["Я скорбный человек, рожденный во мраке затмения, в густом тумане печалей"] -- так Шателлен представляет себя читателю[5]. "Tant a souffert La Marche" ["О, сколько страдал Ла Марш"] -- такой девиз избирает себе придворный поэт и историограф Карла Смелого; одну только горечь видит он в жизни, а его портрет являет нам те скорбные черты, которые приковывают наш взгляд на столь многих изображениях, относящихся к этому времени[6].

Ничья жизнь в этом столетии не кажется до того полной мирского высокомерия и блистательных поисков наслаждений, до такой степени увенчанной успехом, как жизнь Филиппа Доброго. Но и за его славой таится жизненная усталость его эпохи. Узнав о смерти своего годовалого сына, он произносит: "Если бы Господу было угодно, чтобы я умер в столь раннем возрасте, я счел бы себя счастливцем"[7].

Примечательно, что в это время в слове "меланхолия" сливались значения печали, склонности к серьезным размышлениям и к фантазированию -- до такой степени, казалось, всякое серьезное умственное занятие должно было переносить в мрачную сферу. Фруассар говорит о Филиппе ван Артевелде, который размышляет о только что полученном им известии: "quant il eut merancoliet une espasse, il s'avisa que il rescriproit aus commissaires dou roi de France" ["когда же он померанхолил некую малость, то решил, что отпишет посланцам короля Франции"] и т.д. О чем-то, своим уродством превосходившем всякие изобразительные возможности, Дешан говорит: не найдется ни одного художника настолько "merencolieux", чтобы он мог это выразить[8].

В пессимизме этих пресыщенных, разочаровавшихся и усталых людей есть и религиозный элемент, правда лишь незначительный. Их усталость от жизни -- это своего рода спектакль, скрывающий ожидание близящегося конца света, настроение, которое вновь и вновь пробуждали в душах обращенные к народу проповеди нищенствующих монашеских орденов, полные угроз, предостережений и возвышенных, красочных образов. Мрачные, смутные времена, хронические бедствия войн как нельзя более укрепляли такие мысли. Похоже, что на исходе XIV в. в народе верили всерьез, что с начала Великой Схизмы никто уже более не попадал в рай[9]. Отвращения к суетному блеску придворной жизни самого по себе было вполне достаточно для того, чтобы возникло желание распрощаться с миром. И все же это настроение депрессии в той мере, как его выражают почти все те, кто находился на службе при дворе, да и сами придворные, едва ли религиозно по своей сути. Самое большее, религиозные представления придают некоторую окраску плоской и однообразной картине простого безразличия к жизни. Стремление бранить жизнь и окружающий мир далеко отстоит от подлинно религиозных представлений. Наш мир, говорит Дешан, подобен старику, впавшему в детство; сначала он был невинен, затем еще долго оставался мудрым, добродетельным, благонравным и храбрым --

Or est laches, chetis et molz,

Vieulx, convoiteus et mal parlant:

Je ne voy que foles et folz...

La fin s'approche, en verite...

Tout va mal...[10].

A ныне мерзок, вял и хмур,

Дряхл, алчен стал и злоречив:

Зрю лишь одних глупцов и дур...

Конец уж близок, так и есть...

Все вкривь да вкось....

Это не только усталость, но и страх перед жизнью, боязнь жизни из-за неизбежных огорчений, которые ей сопутствуют, -- состояние духа, которое в буддизме является основой отношения к жизни: боязливое отвращение от тягостной повседневности, страх и чувство брезгливой неприязни при мысли о заботах, болезнях и старости. И этот страх перед жизнью пресыщенные ею разделяют с теми, кто, боясь жизни, никогда не поддавался мирским соблазнам.

Стихи Дешана изливаются потоками малодушного поношения жизни. Счастлив тот, кто не имеет детей, ибо малые дети -- это нескончаемый шум, дурные запахи, труды и заботы; детей нужно одевать, обувать, кормить; того и гляди, с ними что-нибудь да случится, повсюду их подстерегает опасность, то и дело они плачут от боли. Они болеют и умирают -- либо вырастают испорченными, а то и попадают в тюрьму. Словом, ничего, кроме бремени и неприятностей, и никакое счастье не может служить вознаграждением за все заботы, усилия и затраты на воспитание. Наконец, нет хуже несчастья, чем дети, которые безобразны. Поэт не уделяет им ни одного слова любви: у безобразного дурное сердце[2*], вспоминает он соответствующее место Писания. Счастлив тот, кто не женится, ибо скверная жена испортит всю жизнь, а хорошую всегда боишься утратить. В счастье, равно как и в несчастье, таится опасность. В старости же поэт видит не что иное, как плачевный телесный и духовный упадок, он взирает на нее как на нечто злое и отвратительное, достойное насмешек и лишенное вкуса. Люди старятся рано: женщины в тридцать лет, мужчины в пятьдесят; шестьдесят -- это уже предел[11]. Как далеки мы здесь от того светлого идеала, с которым Данте в своем Convivio [Пире] связывает достоинство благородной старости![12]

Благочестивые устремления, которые у Дешана едва ли присутствуют, могли бы придать некоторую возвышенность подобным выражениям страха перед жизнью, хотя, впрочем, основным настроением и в этом случае продолжает оставаться скорее унылое малодушие, чем подлинное благочестие. Во всяком случае, в преисполненных серьезности многократных увещеваниях в пользу святой жизни звучит не столько истинное желание святости, сколько отрицательное отношение к самой жизни. Когда безупречный канцлер Парижского университета и светоч богословия Жан Жерсон обращается к своим сестрам с доводами о преимуществах девственности, его аргументами служит длинный перечень несчастий и бед, неотделимых от замужества. Супруг может оказаться пьяницей, или расточителем, или скрягой. Ну а если он будет человеком мужественным и порядочным, то тогда может случиться неурожай, падеж скота или кораблекрушение, которые лишат его всего состояния. Но любая нищета -- что она в сравнении с беременностью: сколько женщин скончалось от родов! Какой у кормящей матери сон, какие у нее радости и веселье? А вдруг дети у нее окажутся некрасивыми или же непослушными? А что, если она потеряет мужа и останется вдовой, обреченной на прозябание в бедности и заботах![13]