– Вот именно! – пылко отозвался мистер Херсхейммер.

Эта пылкость вызвала лукавые искорки в глазах Таппенс.

– Да, кстати, Джулиус, – сказала она стыдливо. – Я… я ведь еще не дала вам ответ.

– Ответ? – повторил Джулиус, бледнея.

– Когда вы… просили меня стать вашей женой, – запинаясь, произнесла Таппенс, скромно потупившись (ну вылитая героиня ранних викторианских романов[97]), – и ничего не желали слушать, я… я подумала и…

– И что? – спросил Джулиус. На лбу у него заблестели бисеринки пота.

Таппенс стало его жаль.

– Ах ты, дурак, – сказала она, – зачем ты тогда это затеял? Я же сразу поняла, что у тебя ко мне ничего нет!

– Это почему же ничего? Я питал… и по-прежнему питаю к тебе огромное уважение, симпатию, восхищение…

– Хм! Грош им цена, если нет еще одного, одного-единственного чувства! Разве не так, старичок?

– Не понимаю, о чем ты! – с апломбом ответил Джулиус, но по его лицу разлилась жгучая краска.

– Ну-ну, расскажи-ка это своей бабушке! – съехидничала Таппенс, со смехом затворяя перед его носом дверь, но тут же снова ее приоткрыла и с благородной скорбью изрекла: – Я всегда буду помнить, как меня вероломно бросили у алтаря!

– Кто это был? – спросила Джейн, когда Таппенс вернулась в их гостиную.

– Джулиус.

– Зачем он приходил?

– По-моему, в надежде увидеть тебя, но я этого не допустила. И не допущу до вечера, пока ты не явишься во всей славе своей, как царь Соломон[98], чтобы поразить всех! Собирайся. Мы отправляемся по магазинам!

Для подавляющего большинства двадцать девятое, грозный «Профсоюзный день», о котором столько кричали, прошел без примечательных событий. В Гайд-парке и на Трафальгарской площади произносились речи, по улицам довольно бесцельно бродили не слишком стройные колонны, распевая песню «Красное знамя»[99]. Газетам, намекавшим на всеобщую забастовку и начало террора, пришлось снять уже готовые заголовки. Наиболее дерзкие и находчивые принялись доказывать, что мир был сохранен исключительно благодаря их советам. В воскресных выпусках появилось краткое извещение о кончине сэра Джеймса Пиля Эджертона, знаменитого адвоката. В понедельник были напечатаны хвалебные некрологи. Причина его внезапной смерти так и осталась загадкой для общественности.

Томми правильно предсказал ее последствия. Организация держалась на указаниях покойного. Лишившись дирижера, она тут же развалилась. Краменин спешно отбыл в Россию, он уехал утром в воскресенье. Заговорщики в панике бежали из Астли-Прайерс, в спешке оставив там множество бумаг, безнадежно их компрометирующих. Имея на руках эти доказательства, а также найденный в кармане покойного дневник, в котором кратко излагались цели и механизм заговора, правительство успело в последнюю минуту созвать конференцию. Руководители профсоюзов вынуждены были признать, что их использовали в качестве пешек в чужой игре. Правительство пошло на некоторые уступки, которые были охотно приняты. Все завершилось не войной, а миром.

Кабинет министров знал, как близка была катастрофа. А в памяти мистера Картера навсегда запечатлелось то, что произошло накануне поздним вечером в некоем доме в Сохо.

Когда он вошел в грязную комнатушку, великий адвокат, его старинный друг, обличенный собственными признаниями, лежал мертвый. Из бумажника мертвеца он извлек договор и тут же в присутствии четырех свидетелей сжег его… Англия была спасена!

И вот теперь, вечером тридцатого, Джулиус Херсхейммер принимал гостей в отдельном кабинете «Савоя».

Первым после Томми и Таппенс с Джейн приехал мистер Картер. С ним был холерического вида старец, при виде которого Томми покраснел до корней волос. Он сделал шаг вперед.

– Ха! – сказал старец, уставившись на него слегка выпученными глазами. – Ты ведь мой племянник, а? Выправки никакой, но, кажется, в деле ты себя показал недурно. Так что мать тебя все-таки воспитала не так уж скверно. Ну, да кто старое помянет… Согласен? Как-никак ты мой наследник, и теперь я назначу тебе содержание… и можешь считать Челмерс-парк своим домом.

– Благодарю вас, сэр. Вы очень добры.

– А где барышня, про которую мне все уши прожужжали?

Томми подвел к нему Таппенс.

– Ха! – сказал сэр Уильям, меряя ее взглядом. – Девушки нынче совсем не те, что в дни моей молодости!

– Вовсе нет! – возразила Таппенс. – Одеваются они по-другому, не спорю, а в остальном такие же!

– Ну, может, и так. Были кокетками, кокетками и остались.

– Вот-вот, – согласилась Таппенс, – я и сама жуткая кокетка.

– Охотно верю, – посмеиваясь, сказал старец и одобрительно ущипнул ее за ухо. Обычно молодые женщины отчаянно боялись «старого медведя», как они его называли, и находчивость Таппенс понравилась этому закоренелому женоненавистнику.

Затем вошел робкий архидьякон, несколько стесняясь общества, в котором вдруг оказался. Он был рад, что его дочка, по-видимому, отличилась, но поглядывал на нее с явным беспокойством. Однако Таппенс вела себя безупречно: ни разу не закинула ногу на ногу, следила за своей речью и стойко отказывалась закурить, когда ей предлагали.

Следующим появился доктор Холл, а за ним американский посол.

– А не приступить ли, нам? – сказал Джулиус, когда все гости были друг другу представлены. – Таппенс, прошу… – И он указал на почетное место.

Но она покачала головой.

– Нет. Это место Джейн. Она так замечательно держалась все эти годы, что заслуживает быть сегодня царицей праздника!

Джулиус ответил ей благодарным взглядом, и Джейн смущенно направилась к предложенному ей месту. Джейн всегда была очень хороша собой, но сейчас она была просто обворожительна. Таппенс отлично справилась с данным ей поручением. Вечерний туалет, творение знаменитого модельера, назывался «тигровая лилия»: переливы золотистых, алых и коричневых тонов оттеняли белую шейку Джейн и сверкающую бронзу пышных волос, увенчивавших ее головку. Все собравшиеся восхищенным взглядом следили за тем, как она шествует к почетному месту.

Вскоре застучали ножи и вилки, зазвенели бокалы, и от Томми потребовали подробных объяснений.

– Ну и мастер ты наводить тень на плетень! – упрекнул его Джулиус. – Наговорил мне, что собираешься в Аргентину, я понимаю, у тебя, конечно, были на то причины. Но меня смех разбирает всякий раз, как вспомню, что ты и Таппенс, не сговариваясь, записали меня в мистеры Брауны!

– Эта мысль не сама пришла им в голову, – очень серьезно сказал мистер Картер. – Ее им внушил, точно отмерив дозу яда, несравненный мастер. План этот ему подсказала заметка в нью-йоркской газете, и с ее помощью он сплел паутину, в которой чуть не запутал вас.

– Мне он никогда не нравился, – объявил Джулиус. – Я с самого начала чувствовал, что тут что-то не так. И всегда подозревал, что именно он заставил миссис Вандемейер замолчать в решающую минуту. Но что он у них главный заправила, я понял только, когда выяснилось, что приказ убить Томми был получен почти сразу после нашего с ним разговора в то воскресенье.

– А у меня вообще никаких подозрений не было, – скорбно призналась Таппенс. – Я всегда считала себя умнее Томми, но он обошел меня по всем статьям.

Джулиус согласился.

– Конечно, если бы не Томми, у нас ничего бы не вышло! Так что нечего краснеть и молчать как рыба. Пусть все нам рассказывает.

– Просим! Просим!

– Да ведь и рассказывать-то нечего, – отозвался Томми, чувствуя страшную неловкость. – Я был круглым идиотом до той минуты, пока не нашел фотографию Аннет и не сообразил, что она и есть Джейн Финн. Тут я вспомнил, как настойчиво она повторяла имя «Маргарита», подумал про гравюры и… Ну, и вот… Конечно, я сразу начал вспоминать, как все было, чтобы разобраться, в какой момент я свалял дурака.

– Продолжайте! – настойчиво попросил мистер Картер, заметив, что Томми снова собирается умолкнуть.