Анабель ощущала: что-то происходит. Какие-то нити рвались в её руках, как паутина, оставляя на пальцах липкие следы. Земля под ногами крошилась и таяла. Она не знала, она ничего не знала — лишь ощущала могильный холод и упругие удары в самое сердце, распятое, словно морская звезда. Какие-то силы вступили в игру — силы, с которыми были навек сплетены её корни. Корни, неумолимо тянувшие вниз — в никуда — в бездну, где плавился чёрный холодный огонь, и зарождались неизъяснимые вечные тайны, открытые лишь Энедине.

Она проснулась.

Или она не спала. И кто смог бы ответить — что в этом мире сон, а что явь?

Всё равно. Ей нужно идти. Он её ждёт.

Она шла в дурмане своим обычным путём — по веренице слепых тёмных зал, раздвигая руками тьму, как бархатные мягкие портьеры.

Вот, наконец, та зала. Всё как всегда. Она зажмурилась. Она уже вдыхала терпкий морозный воздух и запах сырой земли из того, другого, далёкого мира. Конечно, это была иллюзия. Но…

Что-то коснулось её плеча. Ледяные цепкие когти. Она обернулась.

За ней, словно тень, которой она не имела, стоял неподвижно Люций. О, Тьма. Проклятие. Снова Люций.

— Куда ты идёшь… Анабель? — спросил он; и даже её, такую же тёмную сущность, вдруг охватил щемящий страх.

Она посмотрела ему в глаза. И не увидела в них ничего.

— На этот раз ты не назвал меня маленькой, Люций.

Он промолчал. Его взгляд заскользил по её напряжённому телу. По опавшей неловко руке, по острому плечу и, наконец, по дрожащему узкому горлу, отливавшему молочно-голубым.

— Ты смотришь так, — негромко сказала она, — как будто хочешь выпить всю мою кровь — а затем сбросить вниз с самой высокой башни. Я была бы очень лёгкой, Люций, не так ли? Легче, чем капля крови. Легче пера с твоего берета.

Он продолжал молчать. Затем повернулся и тут же исчез. Исчез, как звезда за косматой тучей.

Она на секунду сжала горящие веки, ощущая, как режет мучительно грудь собственный вздох. Затем, не колеблясь, шагнула туда.

Она вошла в церковь.

И вновь ощутила то, что встречало её всякий раз ещё на пороге, ещё на границе между двумя мирами. То, что витало над алтарём, словно запах давно позабытых курений. Оно притаилось, как ядовитое жало, в каждом камне, облепленном мокрицами, в каждом осколке от разбитых витражей.

Что это было? Откуда ей знать. Она знала лишь то, что оно — чужое, бесконечно чужое Чёрному замку, Чёрному роду… и ей.

Может быть, именно это она и хотела разбить, уничтожить, испепелить в тот день, когда позволила собственной силе ураганом вырваться наружу и метаться по церкви, как бешеный тигр, жаждущий крови?

Она шла босыми ногами по стёклам, как по опавшей хрустящей листве. Скорее. Он её ждёт.

Но он не ждал.

Он стоял на коленях пред алтарём, зажмурив глаза, подставив лицо, как слепой, незримому свету, стиснув молитвенно руки и непрерывно качаясь в безумном непредсказуемом ритме.

Как в ту ночь, как в ту самую первую ночь — и впервые с тех пор.

Впервые с тех пор он не ждал её, не смотрел за алтарь глазами ночной потревоженной птицы — туда, где в скоплении пыли и тьмы невидимый нож отчертил границу, давая проход магическим тёмным лучам из иного, запретного, тайного мира.

Он забыл о ней, забыл обо всём. Но почему?

Наконец, он медленно поднял лицо, разомкнул тяжёлые веки. (Она захотела, чтобы это случилось). Он поднялся с колен — торжественно, словно свершая священный обряд. И только тогда посмотрел на неё, посмотрел ей прямо в лицо.

Из глаз его лился слепой бесцветный огонь. Он смотрел на неё, точно впервые, точно не узнавая.

— Что с тобой, — спросила она. — Что случилось?

— Анабель, — он шагнул к ней, схватил её руки в свои и стиснул, будто желая согреть. Ей стало легче: его грубоватая потная кожа была такой тёплой, такой знакомой. — Анабель, Анабель. Ты и представить себе не можешь… Теперь я всё понимаю… всё.

Он склонился над ней. Её обдало горячим кислым дыханием.

— Анабель, мне было видение. О, если бы только ты знала, если бы видела. Пречистая дева в божественном свете. Я её видел, я говорил с ней. Теперь я знаю, что должен делать. Анабель, Господь тебя благословил. Он примет тебя, примет твою заблудшую душу. Нет предела его любви, его состраданию.

Она молчала. Она слушала.

— Я знаю, в чём твоё спасение, Анабель. Я и раньше знал… но теперь, когда я уверен, когда я знаю, в чём воля Всевышнего… Ты исполнишь её, исполнишь его волю, Анабель.

— Какую волю? — тихо спросила она.

— Ты должна избавиться от силы, Анабель. Это грешная чёрная сила, мерзкая дьявольская зараза. Откажись от неё, Анабель, и ты спасёшься.

— Ты не понимаешь, — проговорила она с расстановкой. — Я не сделаю этого. Это невозможно. Моя сила — это часть меня, это я сама. Я могу её ненавидеть, но не могу отвергнуть.

— Конечно, — забормотал он, — конечно. Ты не можешь сама, разве может хоть кто-то спастись лишь по собственной жалкой воле? Только он может спасти тебя, Анабель, только его благодать. Он сделает это, он милосерден. Молись, Анабель.

— Молиться? — Она не понимала.

Она ничего, ничего не понимала.

— Встань на колени пред алтарём. — И он указал на грязные камни искривлённым трясущимся пальцем. — Встань на колени и молись, Анабель. Моли его, чтобы он пощадил твою душу, избавил от скверны, простил тебе все грехи.

— Нет, — она отступила, вырвала руки. — Я не встану на колени. Никогда. Я ни перед кем не встану на колени — тем более перед твоим богом, которого я не знаю.

— На колени! — взвизгнул он. На его губах закипела, пузырясь, слюна. Белый огонь в тусклых глазах стал ещё нестерпимей. — Это Дьявол в тебе говорит…это его гордыня, противная Господу! Встань на колени, покайся, пока не поздно! Моли о спасении, моли о пощаде! Иначе я первый тебя прокляну!

Она смотрела. Смотрела ему в лицо, пока в глазах не блеснули тёмные слёзы; но, стиснув зубы и сжав стальные тонкие пальцы, она уничтожила их, иссушила, загнала туда, откуда они уже не вернутся.

— Я поняла, — сказала она тихим бесцветным голосом. Мёртвым голосом. Голосом тёмной, навеки проклятой сущности. Так шелестят, иссыхая, цветы, в зеве пустого оврага. — Я поняла. Ты не любишь меня. И никогда не любил. Мне хотелось быть хоть кому-то нужной — такой, какая я есть, безо лжи и притворства. А ты… Тебе нужна была моя бессмертная… душа, — она с горькой усмешкой выплюнула это слово, — А я даже не знаю, есть она у меня, или нет. Тебе не нужна была я сама, Анабель, из плоти и крови — из мёртвой плоти и чёрной крови, но это они бессмертны, и в них моя сущность. Ты этого так и не понял — а, может быть, и я не понимала. Но то, что во мне настоящего, то, что я есть, для тебя только грязь и грех. Чем ты лучше тех диких тёмных людей? Им нужна была ворожея, знахарка, а тебе — спасённая бессмертная душа. Ты даже хуже. Они лишь изгнали меня, оплевали, а ты захотел меня изменить, изуродовать, вырвать сердце. То сердце, в котором только и есть подлинный смысл. Я помню. Я никогда не забуду.

— Встань на колени! — если бы в церкви ещё оставались целые стёкла, они бы полопались, — так исступлённо он закричал. — Встань на колени! Исполни волю Всевышнего!

— Нет.

Он обмяк и упал на пол.

— Это Дьявол, — рыдал он, царапая камни ногтями. — Это он стоит за тобой, этого его слова ты всегда повторяла, его…

— Ты немного ошибся.

Это сказала не Анабель.

Они оба подняли глаза.

Она появилась над алтарём; затем начала спускаться по воздуху, как по ступеням, — ступая небрежно, не глядя, без остатка уйдя в себя. Тонкие ссутуленные плечи и неподвижно скрещённые руки. Мужской костюм из простого чёрного бархата. Изысканный мальчик-демон со снежным лицом и точёной фигурой. Высокий ворот и острие подбородка. И глаза. Золотые глаза голодного волка, а в глубине — ничего. Пустота. Пустые провалы в беззвёздную тьму. Глаза, взгляд которых ведёт к преддверию хаоса, где неизвестно, что значит надежда.