Бэл объявил привал, когда все мы изрядно извалялись в снегу и устали. Мы уже сошли с белого поля цирка и спустились по контрфорсу вниз. Перепад высот между Ледовой базой и местом нашего привала составлял более километра. Здесь дышалось легче, и снег не был так сильно спрессован жестокими морозами.

Тенгиз первым начал разгружать рюкзак. Он вытащил оттуда банку сгущенки, галеты и шоколад, а Бэл пустил по кругу флягу с водой. Мы молча жевали, глядя на окружающие нас полукольцом ослепительные горы. Мэд почти ничего не съела, лишь выпила воды, встала, скинула с себя рюкзак, сняла с поясного карабина веревку, которой мы были связаны, и пошла к скальной гряде, наполовину засыпанной снегом.

Тенгиз, наблюдавший за ней, на всякий случай крикнул:

– Эй, фрау! А ну-ка, цурюк на место!

Мэд не обернулась.

– Пусть идет, – сказал Бэл. – Даме положено.

– А, черт! – выругался Тенгиз. – С этими дамами только одни проблемы.

Когда Мэд скрылась за скалами, он проворно вскочил на ноги, отошел на шаг в сторону и принялся ковыряться в сложных замках и пуговицах пуховых брюк.

– Умрешь тут, пока доберешься, – бормотал он, поливая струей снег.

Еще несколько минут мы лежали на рюкзаках, глядя в небо. От солнечного света, многократно усиленного зеркальной поверхностью гор, пощипывало кожу лица и рук. Если не прикрыть физиономию платком – сгореть можно в считаные минуты.

Вдруг со стороны скальной гряды раздался короткий крик. Мы вскочили со своих мест и замерли, прислушиваясь к тишине.

– Ну-ка, переводчик, – кивнул мне Бэл, – сходи, посмотри, что там случилось.

Я сплюнул и отвязал от рюкзака веревку, смотанную в бухту. Случиться могло только одно – Мэд свалилась в трещину.

– Гельмут! – крикнул я. – Мне может понадобиться ваша помощь!

– Иди сам! – рыкнул Тенгиз.

По следам, напоминающим отпечатки страусиных лап, я добежал до скал и едва успел свернуть за ребристый угол, как едва не сбил с ног Мэд. Она схватила меня за края капюшона и прижала палец к своим губам.

– Тихо!.. Ты бегаешь, как маленький слон, – сказала она.

– Чего ты кричала?

Мэд сделала гримасу, будто я задал наивный вопрос, взяла меня за рукав и повела вдоль гряды, постепенно опускаясь вниз. Я заметил, что она успела вытоптать ступени.

– Здесь нас не увидят, – сказала она, показывая на узкую расщелину, вход в которую наполовину был занесен снегом.

Мы втиснулись в холодное и казавшееся совершенно темным убежище и некоторое время лишь тяжело дышали. Наконец Мэд сказала:

– Хорошо, что взял веревку. Скажешь, что вытащил меня из пропасти. Так будет убедительней.

– Зачем ты это сделала?

– Нам надо поговорить. Не знаю, удастся ли еще… Слушай меня внимательно, – зашептала она, почти прислоняясь губами к моей щеке. – Перевал Местиа, ледник Лехзыр, пик Доллакора – все эти места, про которые они говорили, мне хорошо известны. Я была там, когда мы командой ходили на Ушбу.

– Ты мне об этом не говорила, – начал было я, но Мэд меня перебила:

– Пусть ведут нас, насколько у них хватит сил. Тенгиз уже выдыхается, а Бэл один с нами не справится. Только ты, ради бога, не перечь им, не спорь, не зли и не пытайся завладеть оружием. Рано или поздно они угодят в ловушку. Там много мест, куда легко зайти, но выбраться может только альпинист.

Она говорила достаточно быстро, но главное из того, что она хотела мне сказать, я понял.

Мэд, оказывается, была жестокой девочкой. Она стянула зубами рукавицы, двойным узлом привязала конец веревки к карабину на своей обвязке, подняла подбородок, сдвинула очки на лоб.

– Поцелуй меня, – попросила она.

Если бы мы не вляпались в эту скверную историю, я никогда бы не узнал, насколько талантлива Мэд как артистка. К группе она шла медленно, сильно припадая на «больную» ногу и при этом очень натурально вздыхала и постанывала. Несчастный гроссфатер, не ведая об игре, всерьез воспринял виртуальные страдания внучки и, завидев ее, кинулся к ней, тотчас провалился сквозь фирновую доску, упал плашмя, снова поднялся на ноги.

– Девочка моя! – кричал он. – Что с тобой?! Ты цела?! Ты сильно ушиблась?!

Мэд упала ему на руки. Я, невольно включаясь в игру, помог Гельмуту донести ее до нашего временного бивака. Мы опустили девушку на рюкзак.

– Черт возьми! – заворчал Тенгиз. – Что с ней? Куда она свалилась?

– Дайте пить! – попросила Мэд, облизывая губы, которые минуту назад я целовал.

– Что она говорит? – спросил Бэл, толкая меня в плечо.

– Она просит пить.

– Глубокая трещина? – поинтересовался Бэл.

– Метров десять, – не моргнув глазом, ответил я.

– Странно, что вообще жива осталась. Будешь ей помогать, понял? Можешь переложить ее вещи себе.

Удружил, сука! Мэд, к счастью, не воспользовалась ситуацией и сказала:

– Не надо. Я способна нести рюкзак сама.

– Вольному – воля, – ответил Бэл, когда я перевел ему слова немки. – Но идти будем быстро.

Опираясь на мое плечо, Мэд встала, вялыми движениями отряхнула с пуховика снег. Я снял рукавицы и помог ей надеть рюкзак. Незаметным движением девушка поймала мои пальцы и крепко сжала их, словно хотела поблагодарить и напомнить, что мы теперь союзники.

– Вперед, потомки Тевтонского ордена! – крикнул Тенгиз и подергал за веревку, словно впереди него стоял не Гельмут, а конь. Это, конечно, было совпадением, но вслед за его словами до нас донесся раскатистый гул, словно горы начала бомбить гроза.

Тенгиз затих, подняв палец вверх.

– Это что еще такое? – спросил он. – Неужели мое эхо?

– Это сошла лавина, – сказал я, застегивая на поясе опорный ремень рюкзака. – Из-за того, что ты орешь, как бегемот.

– Кончай пургу гнать! – не поверил Тенгиз.

– Ну-ну, – зловещим голосом предупредил я. – Ты в этом еще убедишься.

Во второй половине дня мы начали подъем по гребню и снова вышли на рубеж четырех тысяч. Бэл уступил мне место во главе связки, и я, щадя Глушкова, старался идти как можно медленнее, и все-таки к вечеру неприметному герою стало совсем худо. Мы встали на привал в плотной тени, которую бросал на склон пирамидальный пик. Здесь было холодно и ветрено.

– Ты можешь идти дальше? – спрашивал я Глушкова, растирая ему щеки и массируя шею.

– Да… Наверное… – с трудом отвечал он, едва разлепляя болезненно порозовевшие губы и пытаясь оттолкнуть мои руки. Его пальцы были ледяными, как сосульки, зрачки «плавали», и мне никак не удавалось поймать его взгляд.

– Подыхает? – спросил Бэл.

– У него началась горная болезнь, – ответил я, поднимаясь на ноги.

– Ты понимаешь, что мы его бросим здесь, если он не сможет идти?

– Понимаю, – ответил я.

– Тогда его жизнь остается на твоей совести.

Мы стояли вокруг Глушкова. Некоторое время молча смотрели на сидящего на снегу жалкого человечка и прислушивались к тонкому вою ветра.

– Мы должны идти, – повторил Бэл. – Если опоздаем, сам понимаешь, ждать нас никто не станет.

– Плевать, – махнул рукой Тенгиз. – Доберемся до базы сами.

– Ой ли? – с сомнением покачал головой Бэл и, заметив, что я, Мэд и Гельмут внимательно прислушиваемся к разговору, прервал сам себя: – Ну все! Хватит болтать. Всем встать, пристегнуться к веревке!

– Мы никуда не пойдем, – упрямо повторил я. – Глушков болен. До утра, как минимум, он должен отдыхать.

И снова толчок кулаком в спину. Я повернул голову, вопросительно взглянув на Мэд. Лицо ее было напряжено. Она покусывала губы и смотрела на Глушкова как на пропасть, в которую кто-то намеревался ее столкнуть. Тенгиз заметил мое движение.

– Что там? Наша юная подруга тоже хочет высказаться? Битте, фрау, мы вас очень внимательно слушаем.

Мэд повернулась ко мне и, делая паузы между словами, словно ей, как и Глушкову, не хватало воздуха, сказала: