Келеф взглянул на Хина, плавно взмахнул рукой и указал на кресло. Мальчишка вжал голову в плечи, быстро пересёк пустое пространство и забрался с ногами на своё место. Паук торжественно воздел белую палку. Чудища, не заговаривая, исполнили диковинный ритуал. Черви и чешуйчатое семейство подняли любопытные багровые диковинки и положили их горизонтально на плечи (а черви — на вздувшиеся под накидкой, припухлые кольца), держа левыми лапами. Отвечая поднятой белой палке паука, все занесли над странными вещами свои длинные волшебные палочки.

Паук взмахнул лапами, пальцы чудовищ прижались к длинным металлическим нитям, натянутым во всю длину багровых вещиц, палочки припали к ним, и тишину разорвал торжественный звук, испугавший мальчишку: неожиданный, громкий. Белая палка паука качнулась в другую сторону, звук стал тише, распался на множество голосов, каждый из которых пел свою песню, но все они удивительным образом стремительно двигались куда-то вместе, казались одной мелодией.[10] Хин начал вслушиваться: то одни голоса — высокие — звучали отчётливее, то вдруг пробивались низкие, до того лишь подчёркивавшие движение: они вступали размеренно, словно барабаны, отбивавшие ритм на деревенских праздниках.

Громкая песня закончилась, голоса зазвучали тихо, тепло. Мальчишка подпёр щёку кулаком, слушая их неторопливый рассказ, поглядывая то за движениями волшебных палочек и перемещениями пальцев вдоль нитей, то за взмахами лап паука. Тот колдовал, творя плавные, округлые движения. Вдруг, его лапы стали двигаться точнее, но всё так же аккуратно, и тотчас музыка забилась волнующим пульсом. Хин напрягся, ожидая появления чего-то враждебного, но вместо этого вновь зазвучала прежняя широкая и светлая мелодия, и когда громкие звуки возвратились, он уже не испугался их — то была гордая и торжественная поступь неведомых духов или людей, услышавших однажды в голосе ветра эту песню.

Музыка потекла легко и шутливо. Теперь мальчишке даже нравилось, когда голоса волшебных вещиц звучали громко: тогда он чувствовал в крови дрожащий, гулкий отзвук и всё тянулся вперёд, рискуя выпасть из кресла. Ему хотелось последовать за мелодией, стать одним из её голосов.

Тишина наступила неожиданно. Чудища поднялись, стали расходиться. Незнакомый голос что-то говорил на чужом языке, ему отвечали, а Хин только моргал, ошеломлённый. Рядом с креслом замерла высокая фигура уана.

— Уже всё? — тихо, чтобы не мешать чужой беседе, и робко, оттого, что никак не мог придти в себя, спросил мальчишка.

Сил'ан ответил ему долгим взглядом, а потом жестом поманил за собой и поплыл к выходу из залы. Хин вскочил, поклонился шумным чудовищам, обступившим короб деловито суетившегося паука, и побежал следом за уаном. Им не пришлось далеко идти. Келеф подплыл к двери, у которой не так давно Хин отыскал Вельрику. Он сложил вместе ладони, развёл их в стороны, будто разгладил невидимую ткань, витавшую над полом, и дверь сама отворилась. Мальчишка только разинул рот.

В небольшой и светлой комнате за прозрачными дверцами высоких шкафов лежали разные диковинные вещицы. Иные из них напоминали дудочку, на которой умел играть сторожевой, но были куда больше и сложнее устроены. В углу, куда Солнце не заглянуло бы и на закате, стояла блестящая багровая громада — с человеческий рост, а то и больше. Хин бросился к ней, оглядел со всех сторон. Толстые бока, отливавшие бронзой тугие нити, фигурные прорези и ароматный запах, доселе незнакомый мальчишке, вызвали у него трепетное уважение к таинственной вещи. Уан что-то произнёс. Хин не понял его слов, но тотчас обернулся к нему.

Келеф стоял у красиво раскрашенного стола, по форме напоминавшего птичье крыло. Драгоценные камни в его отделке искрились и переливались, мозаика на крышке изображала чёрно-зелёную воду, туманные лики двух Лун и фигуру на берегу. Хин осторожно подошёл ближе и, встав на цыпочки, пригляделся к фигуре, опасаясь дышать. Ему показалось, что изображена женщина, и она простирает руки к небесам в мольбе или, может быть, торжествуя.

Сил'ан поднял крышку спереди, продемонстрировав длинную и узкую чёрную ленту, разбитую на равные отрезки и прорезанную белыми выступающими полосами: то двумя, то тремя. Неожиданно, он стал намного ниже, будто сел на невидимый стул, снял перчатки и положил руки на тускло блестящую лаком тёмную гладь. Хин узнал звонкие серебристые звуки, вмиг наполнившие комнату. Широко открыв глаза, он смотрел, как чёрные или белые полоски, уступая силе нажатия, погружаются в ровное полотно, а потом сами поднимаются вверх, сразу же возвращаясь на место. Оказалось, что совсем не Лирия, а чёткие прикосновения тонких бледных пальцев с перламутровыми пластинами коротко остриженных ногтей рождали чудесную лунную музыку.[11]

Он слушал, не понимая, что с ним происходит. Сводило живот, тело становилось сухим и лёгким, казалось полым корпусом, откликающимся на гул басовых струн. Дыхание перехватывало, и тогда он тянулся вперёд, приподнимаясь на носках, наклонял голову.

Сил'ан играл долго, а потом неожиданно поднялся и стремительно выплыл из комнаты. Хин прижал руки к груди, огляделся и осторожно потянулся к чёрной полосе, надавил. Та откликнулась упруго, зазвенела, и мальчишка испуганно отдёрнул руку.

Тотчас в комнату протиснулась коричневая тварь, тащившая в зубах высокую подставку, на которой недавно сидела сама. Подтянув её близко к Хину, она взглянула на крыловидный стол, поправила подставку, отошла чуть в сторону, убедилась, что та стоит прямо напротив середины лакированной полосы и выкатилась прочь. Келеф вернулся, сменил перчатки на плотные и с довольным видом похлопал рукой по сидению. Хин озадаченно уставился на него, недоверчиво нахмурился, шагнул ближе. Сил'ан слегка опустил веки, удовлетворённый. Мальчишка взобрался на подставку и уселся лицом к нему. Келеф подплыл ближе, развернул его к столу. Сам устроился рядом, взял ребёнка за правую руку, заставил собрать ладонь так, будто он накрыл ею небольшой шарик, и, удерживая указательный палец, с красивым взмахом опустил его на одну из чёрных полос.

Ченьхе, осадив динозавра посреди площади, удивлённо крутил головой, оглядывая покинутое селение. Йнаи догнал его, тоже остановился и нахмурился.

— Не понимаю! — воскликнул беловолосый. — Где все люди? Эту деревню я помню, мы приехали правильно. Крепость стоит пустая, в деревнях — никого. Что за шутки такие? Может они перебили друг друга уже, но тогда где трупы?

— В другой деревне мы нашли десяток, — мрачно сказал советник.

— Этого мало, — резонно заметил Ченьхе. — Я ничего не понимаю.

— Раз здесь их нет, значит они ушли, — Йнаи был раздражён.

— Куда они могли уйти без приказа? — изумился сын Каогре. — Ладно, спешивайся. Ящерам надо отдохнуть.

Советник, не возражая, открепил поводья от перчатки и спрыгнул на землю.

— А нам надо поискать еду, — спокойно добавил Ченьхе, подходя к нему. Оба направились к ближайшему дому, силач продолжил на ходу: — Йнаи, ты же умный. Скажи мне, что такое творится, а то это уже на проклятие тянет. Я вчера, когда засыпал, подумал даже: ладно проиграть поединок — нет, ты представь себе, я о том позоре подумал «ладно, дескать». Но приехать командовать гарнизоном приграничной крепости и потерять людей…

— Никого вы не теряли, — убеждённо и хмуро промолвил советник, выбивая плечом хлипкую дверь. — Они сами ушли. Мы можем и в третью деревню съездить, только там их тоже не будет. Неужто сами не понимаете: по эту сторону границы их нет.

Ченьхе почесал спину, пригнулся и тоже вошёл в хижину.

— Твоё, значит, мнение, — таким густым голосом, точно десяток лет просидел в болоте, сказал он, — что я тут ничего сделать не могу.

Йнаи опустился на колени, спиной к нему, и зашарил в горшках.

— А что вы можете сделать? — спросил он.

— Коли я с такими вестями вернусь, отец сочтёт меня вовсе бесполезным.