Хин ожидал, что второй огрызнётся: «Сам скажи», но тот поднял голову и совсем как взрослый — бесцеремонно и деловито — осмотрел Одезри с головы до ног.

— Да он и сам сейчас уйдёт, — заключил второй близнец.

Его слова разозлили Хина, и он потребовал:

— Оставьте камень!

— Ещё чего! — с милым видом возмутился «дух». — Лодак, скажи ему.

— Нас двое, а ты один, — как его и просили, сказал второй близнец. — Впрочем, может ты из тех, кто побежит звать отца?

— У него нет отца, — «дух» пихнул брата под бок.

— Откуда мне было знать, — отмахнулся Лодак. — Я учил родословные, но что-то не припомню там… — он поднял глаза на Хина. — Как там твоё имя рода?

— Одезри! — вмешался «дух». — Но это не имя рода. Он не благородный.

— Да? — живо спросил Лодак. — Какой конфуз. А разодет-то! Что за времена: всякий рядится уаном.

Близнецы захохотали. Хин угрюмо смотрел на камень, который они выкапывали.

— Ты ещё здесь? — весело улыбнулся «дух», отсмеявшись.

— Мать велела мне с вами играть, — мрачно ответил Хин. — Так что я не уйду.

Близнецы переглянулись.

— Какой послушный сын, — усмехнулся Лодак. — Тогда развлеки нас.

— Да, да, развлеки, злюка, — захлопал в ладоши «дух».

— Придумай игру, — предложил второй близнец.

Хин повёл их на стену — сторожевой даже не проснулся — остановился у зубцов, встал на носочки и указал рукой на горизонт.

— На самом деле, — сказал он, — я не здесь. Я — там, на свободе. И я не человек, я — птица. Я могу улететь, куда захочу. Я могу увидеть весь мир. Я чувствую ветер на своих перьях, я чувствую Солнце, и я вижу…

— Что ты дурак, — перебил его Лодак. — И руки раскинул. Давай, прыгай вниз, раз ты птица. А мы посмотрим, как ты полетишь.

«Дух» засмеялся.

— Да всё не так, — разозлился Хин.

— Дурак и есть, — утвердил второй близнец. — А теперь и от слов своих отпираешься.

Мальчишка больше всего не любил совместные трапезы: завтраки и обеды. В унылой столовой на первом этаже не было окон, голые каменные стены подавляли древностью и безразличием. Четыре лампы, в которых роились шарики света, освещали длинный прямоугольный стол и сидевших за ним людей, а вчетверо большая часть комнаты лежала в полумраке за их спинами. Хину всегда казалось, будто столовая что-то замышляет.

В ней жили странные существа, прекрасно изучившие повадки людей — поэтому-то их нельзя было застать врасплох, поймать и разглядеть. И всё же мальчишка часто замечал, как их тени пробегают по полу, стенам, а то и потолку. Всё время трапез он гадал, на что они похожи, и почему живут в столь мрачном месте.

Однажды он обратился к ним мысленно и предложил поселиться в других комнатах крепости, описал, как там хорошо: тепло, светит Солнце, в спальнях есть даже занавеси и ковры. Существа не ответили и даже не показались на глаза. «Почему они не хотят? — раздумывал Хин. — Конечно, ничего особенно заманчивого наверху нет, но как можно отказаться от Солнца?»

Время от времени взрослые прерывали его размышления. Мать как всегда одёргивала: сиди прямо, не клади локти на стол, отвечай, когда тебя спрашивают, не смотри в никуда. Тадонг пытался завязать разговор, но Хин упорно молчал, и даже Надани уже смирилась с таким поведением сына. Мальчишке не нравился покровительственный тон мужчины и его нелепый наряд, выпученные глаза, полные губы, рыжие волосы, короткие пухлые пальцы. У него вызывала отвращение тщательность, с которой Тадонг разделывал пищу, и то, с каким достоинством пережёвывал каждый кусок — будто перетирал меж двумя жерновами челюстей.

Хин пытался понять, разделяют ли обитатели столовой его отношение к мужчине, или же им все люди кажутся чужими и неприятными, но не мог истолковать значения теней. «Каково это: жить в мире без света? — едва его оставляли в покое, как он возобновлял раздумья. — Не нужно думать о смешной одежде, но с другой стороны жить во тьме — всё равно, что быть слепым. Только это не значит быть другим, потому что все люди вокруг тебя тоже слепы».

Мальчишка грустно отправил в рот кусок жёсткого мяса. Он, и не спрашивая, знал, что мать не позволит ему остаться одному в тёмной комнате, чтобы узнать, как чувствует народ столовой. «У них наверняка есть своё, особое зрение, вместо нашего. И они видят что-то более важное, чем то, что видим мы. Но если я не попробую жить как они, то я никогда не разгадаю их тайну».

Две служанки и Меми внесли перемену блюд. Хин закрыл глаза и прислушался, как шуршит одежда, стучат о стол тарелки, звенят бокалы и приборы для еды. Долго слушать ему не дали.

— Хин! — раздражённо воскликнула Надани. — Ты что, спишь за столом?

Он открыл глаза и увидел, что один из близнецов пытался скрыть злорадную улыбку, а второй сохранял невинный вид.

— Нет, госпожа Одезри, — ответствовал Хин, как его учили.

Мать коротко поморщилась и знаком велела ему заняться едой. Мальчишка помешал кашу, но так и не притронулся к ней. Вопреки обыкновению, Надани не сделала ему замечания, но обратилась к близнецам, озадаченно разглядывавшим содержимое своих тарелок:

— Ларан, Лодак, вы уедете домой раньше, чем мы договаривались прежде. Я уже написала уану Марбе.

— Как вам будет угодно, госпожа Одезри, — вежливо ответили оба близнеца, но не поклонились.

— Хин, — строго сказала женщина, — по окончанию обеда я желаю поговорить с тобой.

Мальчишка поджал губы. Он знал, что должен ответить, и не понимал, отчего не может сказать это своими словами. Двое взрослых и близнецы требовательно смотрели на него:

— Как вам будет угодно, — пробурчал Хин, сдаваясь.

Лодак — мальчишка был уверен, что это именно он — снова злорадно улыбнулся.

Надани смотрела в окно кабинета. Обращённое на север,[4] оно скрывало красоту заката от глаз женщины. Узкая полоса цвета песка над горизонтом постепенно выцветала, небеса темнели пугающе быстро, и всё-таки Надани не поворачивалась к окну спиной. «Как истолковал бы этот знак Хин, — думала она. — Что бы он сказал мне, если бы сейчас стоял рядом? Уж конечно предупредил бы не бороться с грядущим, но подготовиться к нему. Мне кажется, я так и не научилась принимать перемены. Совсем наоборот. Потому ли, что смерть — тоже перемена, всего лишь одна из их числа? И мне страшно представить другие».

Кто-то постучал в дверь. Надани отошла к зеркалу и убедилась, что макияж надёжно скрывает следы слёз, потом села в кресло и лишь тогда разрешила войти. В серую комнату проникла жёлтая полоса света, она обратилась в неровные лоскуты, шириной с дверной проём, — остатки от выкройки человеческой фигуры. Женщина, щурясь, улыбнулась Тадонгу:

— Уже так стемнело. Я даже и не заметила.

Она поднялась было, чтобы снять чехол с лампы на столе, но летень ответил предупредительным жестом и притворил дверь.

— Сидите, — мягко сказал он.

Лампа осветила комнату неярким багровым светом — так что казалось, будто где-то за столом прячется маленький камин.

— Хочешь спросить у меня, почему я отсылаю близнецов так скоро? — поинтересовалась женщина.

— Я доверяю вашему решению и без объяснений, — откликнулся Тадонг.

— К нам приедет гость, — произнесла Надани и запнулась. На её губах появилась усмешка: — Только он не гость, а хозяин этой земли. Так выходит.

— Уан? — медленно выговорил летень и, не веря, уставился на неё.

— Да, — Надани нахмурилась. В присутствии Гебье всё было понятно, а сейчас, когда пришёл её черёд объяснять, мысли запутались в клубок. — Но ты не знаешь его. Он… из Весны.

— Из Весны? — глупо повторил Тадонг. — Но что будет с вами?

— Ничего не будет, — отмахнулась женщина. — Всё по-прежнему. Только… ещё появится этот благородный. Я надеюсь, он не примется устанавливать здесь свои порядки.

Летень долго молчал. Наконец, осторожно спросил:

— Но где же он будет жить?

— Вся заброшенная половина крепости к его услугам, — хмуро откликнулась Надани.