— Ты вернулся? Ну, и как там Индия? Я умираю от любопытства. Там у них все спокойно? Ночью мне показалось, будто в соседней комнате ходит Пьер, но когда я прибегала, несколько раз, — его не было. Ты встречался с ним в Индии? Аромат магнолии все еще помнит меня?
Блэнфорд растерялся, не зная, что сказать. Понятно, что она тоже безумна, но все же говорила вполне осмысленно, а бледное лицо было невыразимо прекрасным.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, Блэнфорд тщетно пытался найти подходящие для столь необычной ситуации слова. Нежно ему улыбнувшись, девушка по-свойски взяла его под руку и уверенно заявила:
— Конечно же, вы встречались. Иначе и быть не могло.
Не придумав ничего лучшего, Блэнфорд кивнул. Они сделали несколько шагов, и за клумбой он увидел открытое двустворчатое окно, доходящее до пола, а за ним комнату, убранную со старомодной роскошью. На стене висел гобелен, в углу стоял концертный рояль. Ножницы и ваза с цветами на террасе — теперь он понял, чем она занималась, когда ее отвлек звук его шагов по гравию.
— Я все время знала, — вновь заговорила она, — я знала, что ты привезешь мне весточку от него, от Пьера.
Тут совсем низко над их головами пронеслась стайка птиц, и от шелеста их крыльев девушку охватил ужас. Ее лицо помертвело, в широко распахнутых глазах вспыхнул панический страх.
— Это всего лишь птицы, — сказал он, чтобы успокоить ее, но она не сводя с него дикого взгляда, повторяла и повторяла:
— Всего лишь птицы? Что ты такое говоришь?
Плотнее натянув шаль на худенькие плечи, она торопливо зашагала в сторону террасы и открытого окна. А он стоял, не двигаясь, пока не услышал щелчок замка. Продолжая думать об этой девушке, он вернулся назад, к железной дороге, лорд Гален и его коллега, будто две гориллы, ползали по земле, с необыкновенной ловкостью, похрюкивая от удовольствия, они гоняли туда-сюда паровозики.
Прошло целых два часа, прежде чем Гален опомнился; он словно очнулся от глубокого и абсолютно счастливого забытья и сразу двинулся прочь от Имхофа, с полным равнодушием смотревшего, как он удаляется. Когда Гален скрылся из виду, бедняга вернулся к своей игрушке. Манера речи, привитая Блэнфорду частной школой, не пригодилась. Собственно, до речи дело вообще не дошло, настолько гармоничным было общение любителей железной дороги, настолько увлечены они были своими паровозиками. На обратном пути Гален, вздыхая от переполнявших его чувств, посетовал:
— Бедняга Имхоф. Я часто думаю о нем. Одна промашка, и вот что с человеком стало. Роковая ошибка! Рассказать вам? Это случилось, когда в Англии было туго с водой — скандал! Все газеты только об этом и писали, правительство призывало экономить воду. Писаки начали долдонить, будто во всем виноваты английские ванны, напечатали статистические данные о миллионах тонн напрасно изведенной воды. Вот тогда-то Имхоф и надумал скупить все биде — сотни тысяч. Он считал, что если в Англии приживутся биде, то люди начнут обходиться одной ванной в неделю. Экономия воды — потрясающая. Я забыл детали, помню только, что он потратил миллионы на рекламу своей идеи и одновременно не жалел денег на биде, скупал их везде, где только мог отыскать. Огромные партии, ожидавшие на складах своей очереди пересечь Ла-Манш. — Старик печально хмыкнул. — Они и теперь там. Похоже, он не понимал, что бороться с национальными традициями — дело безнадежное. А он — биде!
Припомнив тот визит в лечебницу, Блэнфорд с жалостью подумал об Имхофе. Старик тем временем тщательно обрезал сигару и зажег спичку, затем откинулся на спинку кресла и улыбнулся гостям. Искренним раскаяньем он искупил свою вину, и теперь чувствовал себя намного спокойнее, хотя конечно же ему было грустно и больно из-за всей этой истории. Констанс и Сэм говорили мало, чувствовалось, что до других им нет дела, так же как и до беспредметных разговоров. Однако Констанс терзали апатия и уныние, удивлявшие ее самое.
Они были похожи на людей, живущих на склоне вулкана, Везувия или Этны, готовых к тому, что знакомый привычный мир взорвется под напором сил, неподвластных их воображению. И все же продолжали, чисто автоматически, придерживаться светских правил, как римляне серебряного века, когда готы уже разрушали стены цивилизованного мира. Словно почувствовав ее апатию, равнодушие обреченности, лорд Гален погладил ее руку и тяжело вздохнул.
— Если это будет продолжаться, — проговорил он, и все поняли, что он имел в виду, — деньги станут не нужны. — Он оглядел стол. — И очень жаль. Они доставляют нам столько удовольствия. В самом деле, в деньгах есть нечто вдохновляющее.
Странный он выбрал эпитет, но было понятно, что имел в виду. Ох уж эти деньги, подумал бедный Феликс, пошевелив пальцами в вечерних туфлях. От ночных прогулок у него все пальцы в мозолях. Увы, все упирается в деньги — вот бы достать немножко. Блэнфорда охватила паника.
— Наверно, от всех вложений ничего не останется? — с тревогой спросил он. Принц кивнул.
— Кто знает, — сказал он. — Кое-какие сохранятся. Если у вас есть акции в военной промышленности…
Лорд Гален попросил Макса завести старый граммофон и поставить его любимый вальс из «Веселой вдовы», которым обычно завершал церемонию обеда. Все перешли на тихую террасу, где уже стояли напитки, и легкие, и покрепче, и был приготовлен табак для трубки Сэма. Забавно, что никто не спрашивал про Ливию, и Блэнфорд вдруг подумал, что им что-то известно о ней — может быть, это тактичное молчание. Но ведь и о Хилари тоже никто не говорил. В бокалах отражался свет луны. Ветра не было, но вдали, над горами, изредка вспыхивали летние зарницы, словно там началась бомбардировка, — зарницы, предвестницы гроз, обычно появляются в конце лета и осенью. Принц спросил Блэнфорда, не желает ли он посетить Египет?
— Я был бы счастлив предложить вам должность моего личного секретаря. Будете жить во дворце и встречаться, так сказать, со сливками общества. У нас очень красиво.
Предложение было неожиданным и заманчивым, будоражило воображение. Он попросил время на раздумье. Поскольку личные проблемы были еще не улажены, так ему казалось, то было страшновато решиться на эту авантюру, весьма интересную, ведь ему предлагали не что-нибудь, а пост личного секретаря принца. Наверняка весьма полезный опыт.
Потом принц обернулся к Феликсу Чатто. Они под руку прошлись по террасе, потом по траве. Феликс был польщен: принц обращался с ним, как с высокопоставленным дипломатом, будто он владел государственными секретами высшей важности. Сначала его высочество кратко изложил свое мнение о нынешнем политическом и военном положении, а после с обезоруживающей почтительностью и вниманием попросил Феликса высказать его соображения. Феликс постарался не ударить в грязь лицом и представил впечатляюще полный анализ, столь милый сердцам дипломатов и эпохальных писателей. Ну, разумеется, все зависело от тех-то и тех-то Если, Когда и Но. Принц пылко его поблагодарил.
— Через несколько дней, — сказал он, — я собираюсь устроить небольшой кутеж. После отъезда лорда Галена. Не обижайтесь, мой дорогой, если я не пришлю вам приглашение. Это будет несколько продвинутый кутеж, а вам в этом мрачном городке необходимо заботиться о своей репутации. Так что не обижайтесь. Вы все поймете, когда поговорите с вашим другом Катрфажем.
Однако Феликс не нуждался в пояснениях, он и без Катрфажа отлично понимал, что принц подразумевает под кутежом.
— Мне надо, скажем так, расплатиться с моими новыми друзьями, — пояснил человечек, и юный консул тут же мысленно их представил: крокодилы, муравьеды и бабуины, наряженные в черные костюмы, невообразимые галстуки, пальцы, поросшие черной шерстью, унизаны перстнями.
— Я понимаю, — вполне серьезно, в тон ему, ответил Феликс, — более того, я чрезвычайно польщен, сэр, тем, что вы сочли необходимым объяснить мне все это.
Принц стиснул его руку и еле заметно усмехнулся.
Разошлись все довольно рано, охваченные унынием и ощущением потери. Лорд Гален чувствовал, что это их последняя встреча, что больше они не соберутся за его столом и, видимо, поэтому постарался придать обеду оттенок прощальной церемонии. Он произнес тост в честь принца и Египта, который все с удовольствием поддержали, принц был тронут, он этого не ожидал. В ответ его высочество предложил тост за его величество короля Англии. Он даже подскакивал от усердия, когда произносил его, очень живо и искренне. При дворе принца принимали с величайшей добротой, которая показалась ему вполне естественной, без тени светского лицемерия. А одна из юных представительниц королевского семейства вызвалась быть его ментором и Музой. Чатто же он признался, что Англия больше всего покорила, тем, что там можно делать практически все что угодно, не попадая при этом на страницы газет. Чувствуешь себя защищенным. А у них в Египте журналисты социалистических и коммунистических газет всюду вынюхивают скандалы.
