В середине нашего спора домой вернулся отец мальчика и первым делом попросил полицейских предъявить ордер на обыск. Когда полицейские признались в том, что ордера у них действительно нет, хозяин велел им покинуть его дом. Полицейские уже уходили, и тут один из них, задержавшись в дверях, спросил у отца мальчика: «Почему вы нас выпроваживаете? Почему не избавитесь от этих «Пантер»? Они создают проблемы». Мужчина ответил им так: «До сей поры я недолюбливал «Пантер». Я слышал о них много неприглядных вещей, но сейчас я изменил свое отношение к ним, ведь они помогли моему сыну, когда вы с ним плохо обращались».

После этого полицейские завелись еще больше. Вся их враждебность теперь была направлена на нас. Пока эти трое спустились по крыльцу и прошли в сад, к дому подъехали новые полицейские. Дом был расположен прямо через дорогу от Оклендского городского колледжа, и десяток полицейских машин привлек внимание многих прохожих — около дома собралась толпа любопытных. Выставленный из дома полицейский почувствовал прилив храбрости при виде подкрепления. Он пересек сад и подошел ко мне, бросив: «Вы всегда создаете нам проблемы». Приблизившись вплотную, он процедил сквозь зубы, чтобы никто больше не услышал: «Ты мудак». Это был обычный полицейский прием — так обзываться, я эту их стратегию знал как свои пять пальцев. Он хотел спровоцировать меня, чтобы я оскорбил его в присутствии свидетелей. Таким образом, полицейский получил бы повод для ареста. Но я был уже приучен к осторожности. Обозвав меня, полицейский ожидал немедленного взрыва, но реакция последовала вовсе не такая, какую он ожидал. Я обозвал его свиньей и склизкой змеей — в общем, сказал то, что пришло в голову, но обошелся без богохульства.

Полицейского, казалось, хватит удар. «Ты говоришь мне такие вещи, а у тебя еще и оружие есть. Ты выставляешь оружие в оскорбительной и угрожающей форме, — сказал полицейский». Затем он повернулся к Такеру, а пистолет Уоррена был по-прежнему в кобуре, и добавил, обращаясь к нему: «И ты тоже». Словно по сигналу, пятнадцать стоявших вокруг полицейских нерешительно обступили нас троих и достали наручники. При этом они не заявили, что хотят нас арестовать. Если бы они сказали это, мы с радостью согласились бы на арест в сложившихся обстоятельствах и не стали бы оказывать сопротивление. Нас потащили в машину для перевозки арестованных. Вовсю выли сирены, полицейские машины наводнили улицу. Глядя на все это, можно было подумать, что полиция захватила какого-то крупного мафиози. Нас затолкали в машину и стали обыскивать. У Такера в кармане был перочинный ножи, вроде тех, которым пользуются бойскауты. В итоге полицейские отказались от обвинения в «демонстрации оружия в оскорбительной и угрожающей форме» и обвинили Уоррена в ношении запрещенного оружия. Но, в конце концов, и это обвинение было снято.

Подобные случаи повторялись снова и снова, потому что полиция не оставляла нас в покое. А мы всего лишь сделали свой выбор — реализовали законное право на самооборону и горой стояли за общину. Несмотря на то, что мы действовали абсолютно по закону, нас арестовывали и предъявляли нам всевозможные сфабрикованные обвинения в мелких нарушениях. Полицейские искали способ запугать нас и настроить против нас общину, но их мероприятия производили противоположный эффект. К примеру, после вышеописанного столкновения наша партия пополнилась за счет студентов городского колледжа, которые наблюдали за инцидентом собственными глазами и видели, как все происходило в действительности. Прежде они были настроены весьма скептически, поскольку деятельность нашей партии пресса преподносила в черном свете. Однако увидеть — значит поверить.

Зачинщик этого инцидента свидетельствовал против меня в 1968 году, когда я проходил по делу об убийстве полицейского. Когда мой адвокат, Чарльз Гэрри, проводил перекрестный допрос свидетеля, полицейский признался в том, что испугался «Черных пантер». Он, с его шестью футами роста и 250 фунтами веса, утверждал, что я, который ростом пять футов десять с половиной дюймов и весом в 150 фунтов, «окружил» его. Все дальше отклоняясь от фактов, он заявил, что ничего мне не говорил, что, напротив, боялся открыть рот от страха. «Черные пантеры» якобы запугали его до смерти, потрясая перед его лицом своими мощными ружьями, называя его свиньей и угрожая прикончить. По его словам выходило, что он сильно опасался, как бы я не убил его своим кинжалом, хотя последний все время был в ножнах. Полицейский утверждал, что я подошел к нему вплотную, я был «прямо у его лица», и, как он выразился, я «был повсюду». Довольно говорить про показания полицейских.

Помимо патрулирования и столкновений с полицией, я занимался привлечением новых членов в партию. И я нашел немало желающих вступить в нашу партию, шатаясь по бильярдным залам и барам. Иногда я проводил там по 12–16 часов в день. Я распространял листовки с нашей программой, объясняя каждый пункт все, кто собирался меня послушать. Таким образом я вникал в дела общины и неизбежно втягивался во все, что там происходило. Этот ежедневный контакт с общиной стал важной частью наших организаторских усилий. В Северном Окленде есть бар-ресторан, известный как «Bosn's Locker». Обычно я называл это местечко своим офисом, потому что порой просиживал там двадцать часов кряду, беседуя с приходившими в бар людьми. Почти всегда со мной был дробовик, если владельцы заведения не возражали. В противном случае я оставлял оружие в машине.

В другое время я шел в городской колледж или в Оклендский центр обучения, т. е. в места, где собирались люди. Работа это была тяжелая, но не в смысле, т. е. в места, где собирались люди. Работа это была тяжелая, но не в том смысле, в каком говорят об обычной работе с ее смертельно скучной рутиной и осознанием тщетности пустого труда. Эта работа имела для меня важнейшее значение; весь смысл моей жизни заключался в ней, к тому же она сближала меня с людьми.

Работа по привлечению новичков в партию имела еще одно интересное направление: я пытался изменить многие так называемые криминальные занятия, местом для которых служила улица, стараясь придать им политический характер, хотя на это требовалось время. Я не пытался уничтожить эти явления — букмеккерство, перепродажу краденого, наркотики. Я просто старался перенаправить мелкий криминал в полезное для общины русло. Обычно у любого негра рождается чувство вины, если он эксплуатирует общину. Вместе с тем, если его ежедневная борьба за выживание будет связана с деятельностью, которая подрывает существующий порядок, он чувствует себя гораздо лучше. Приобщение к такой деятельности пробуждает в нем чувство справедливости и усиливает ощущение собственной значимости. Многие чернокожие братья, специализировавшиеся на кражах и принимавшие участие в подобных темных делишках, стали давать оружие и оказывать материальную помощь для обороны общины. В целях выживания они по-прежнему были вынуждены продавать краденое, но в то же время они передавали какую-то часть выручки нам. В этом смысле воровство становилось больше личного дела.

Постепенно «Черных пантер» признали в общине Залива. Общине требовался пример сильных людей, обладающих чувством собственного достоинства, и мы являли собой этот пример, показывая остальным, как надо защищаться. Что было еще важнее — мы жили среди них. Они могли каждый день видеть, как с нами народ становится ведущей силой.