И ты отсыпаешься, отъедаешься, отмываешь и ремонтируешь мотоцикл, и ты еще думаешь о сиюминутных нуждах, о том, что надо бы заменить замок на цепи, он ненадежен, что надо поменять масло и воздушный фильтр, и что неплохо было бы выкинуть дорожную сумку и сшить себе новую, потому что эта маловата. А мысль о дальней дороге уже начинает есть тебя изнутри. И она долго будет не больно, но чувствительно откусывать от тебя по кусочку, тревожить, и ты будешь беспокойно перебирать дорожные карты, и будешь не спать по ночам, и испытывать то чувство голода, то чувство досады, и будешь мучиться, и жизнь начнет казаться тебе тоскливой и ненужной, пока в один из зимних вечеров ты не скажешь вдруг вслух о том, куда же ты едешь летом. Это произойдет внезапно, и твой собеседник вряд ли в первое мгновение поймет, о чем речь. Но это и неважно. А еще в этот момент неважно, что у тебя нет денег — потому что ты знаешь, когда подойдет время, деньги будут. И неважно, что тебе не дают отпуск на работе — ведь ты всегда можешь уволиться. И много еще чего становиться неважным. Важно одно — конечная цель путешествия. Магадан или Мурманск, Владивосток или Барнаул. Ты должен там быть. Должен.
В последний раз мы чувствовали эту радостную дрожь, это предвкушение давно — прошлым летом. Почему—то было совсем мало денег, и почти не было времени, и мы решили поехать недалеко — в Хакасию. Вы только послушайте: Ха—ка—с–сия. Словно котенок розовым язычком лижет. Поездка оказалась короткой — всего на две недели, по—своему яркой, но оставила ощущение какой—то недоговоренности. Ведь всего — две недели. А нам, чтобы просто соскучиться по белым простыням, надо было дней двадцать пять. Но Андрей начал строить дом на даче. С чего он вообще начал строительство, ни он, ни я так и не поняли. Он говорил, что дом захотела я, а я ему в сотый раз объясняла, что дом—то я, конечно же, хотела, но только не дачный. В общем, это был классический пример того, как, по словам Бернарда Шоу: «Один из супругов тянет на север, второй — на юг, и в результате оба сворачивают на восток, хотя на дух не переносят восточного ветра». В результате прошлым летом мы ездили только в Хакасию, этим — смогли лишь перегнать «Тенере» из Новосибирска, значит, следующим летом нужно было придумать что—нибудь эдакое, иначе мы могли окончательно закиснуть и превратиться в дачников. Мне такая перспектива не льстила. Я было начала задумываться о чем—то грандиозном, но тут перед моим носом оказался натруженный, крепкий кулак Андрея.
— Ага! Сейчас! У нас половина фундамента не закрыта, подвал заливает! Так что хочешь — не хочешь, а придется строить веранду! Говоришь, ну и пусть заливает? А если у нас подвал обвалиться? А вместе с ним и фундамент? И вся работа и деньги — коту под хвост?
Да, вот так вот и рушатся все мечты и все фантазии, тщательно выстроенные и взлелеянные долгими зимними вечерами. Ну что ж, я смирила свои амбиции:
— Тогда на оставшиеся деньги мы можем съездить только снова на Алтай. А куда еще? В Читу, что ли, ехать?
А что было поделать? Мы жили среди тайги: одна дорога шла на восток — через Улан—Удэ и Читу до океана. И не было там ничего кроме самой дороги. Вторая дорога шла на запад — через Красноярск и Новосибирск к Уралу и дальше. И не было больше никаких других направлений, разве что штурмовать бездорожье в тайге. То еще удовольствие, особенно вдвоем и без ружья.
— Значит, поедем на Алтай, — строгим тоном сказал Андрей. Он всегда говорил таким тоном, когда хотел, чтобы я с ним согласилась. И я согласилась. А у меня, что, был выбор?
— Прокатимся по Чуйскому тракту, — продолжил Андрей. — Может, на этот раз доедем и до Колыванского озера. Увидим, наконец, что такое эти чилимы.[7]
Не очень—то и хотела я видеть эти самые чилимы, тем более что я их уже видела в Новосибирске. Правда, не в воде, а на книжной полке в комнате, но это уже мелочи. Спорить было бессмысленно. Он всегда был прав. Так что я начала готовиться к путешествию на Алтай. В конце концов, дорога — это всегда дорога. Даже знакомая. Но перед этим надо было расплатиться с кредитом и, следовательно, продать мой «Кавасаки». О том, что невозможно было с Андреем покупать мотоциклы, я уже говорила, теперь я в первый раз увидела, что и продавать мотоцикл с ним тоже было невозможно. Он был честным. Таким честным нормальный человек быть не может — он считал, что будущий даже не владелец, нет, претендент на покупку мотоцикла должен знать о нем абсолютно все: и то, что в паспорте указан 1989 год выпуска, а на ободе стоит истинный — 1988 год, и то, что он плохо заводиться на холодную, и то, что карбюратор ремонтировали… В общем, через месяц я почти увидела над его головой святящийся нимб, а мотоцикл мы продали себе в убыток, потому что Андрей стоически соглашался со всеми претензиями покупателя — толстого парня, приехавшего на «RAF–4». Я дергала Андрея за рукав и шипела, но это никак не повлияло на сделку, потому что парень оказался ушлым, знающим, почем рубль, и воспользовался всеми преимуществами, которые предоставил ему Андрей. Дело в том, что Андрей вдруг ни с того ни с сего решил, что перед ним такой же, как он, сумасшедший мотоциклист. Забегая вперед, скажу, что парень отъездил на мотоцикле два месяца, хлопнулся на нем где—то в Иркутске, вылетев на трамвайную остановку и зацепив кого—то из пешеходов, и продал мотоцикл обратно в Ангарск, налепив на него наклейки и срубив на сделке триста баксов.
Если не считать некоторого убытка, я не жалела, когда моего черненького коника уводили из стоила. Это был не мой мотоцикл. Нет, он был покладист, довольно прыток, ни разу не подвел меня на дорогах Хакасии, и мог обогнать на трассе «Тенере», но не было в нем ни грамма того, что все мотоциклисты гордо именуют «драйвом». Если бы мне было пятнадцать лет, и вес мой был бы килограммов сорок — это было бы по мне. Но мне нужен был мотоцикл побольше. Такой, как «Артесия».
Я увидела «Артесию» в первый раз в сервисе знакомого коммерсанта, который торговал мопедами. Мотоцикл, конечно же, был не этот, такой же. Его продавали. У мотоцикла сильно шумела цепь ГРМ, и была отличная ходовая. Это был тот единственный раз, когда я клещом вцепилась в Андрея и настояла на том, чтобы он успокоился и присмотрел себе другой мотоцикл. Он ходил точно шалый, и ни о чем не мог думать, кроме этого синего «коня», и далеко не сразу пришел в себя. Дело в том, что ему дали прокатиться на «Артесии». Он слез с мотоцикла счастливый. Я поездить не решилась, просто посидела в седле и сразу же поняла, что мне нужен такой мотоцикл — большой и довольно тяжелый. Его нужно было покорять, на нем нужно было научиться ездить. Здесь можно было сражаться не только с дорогой, но и с мотоциклом. Это было то, чего мне так не хватало на «Кавасаки» — ощущение ежесекундной победы над мотоциклом, а, значит, и над собой.
Когда мы получили «Артесию» из Новосибирска и в гараже разобрали брусья упаковки, и мотоцикл, еще грязный, неухоженный, выкатили на бетонный пол, он показался мне большим. Первая же поездка показала, что мои ноги еле касаются асфальта.
«Как я буду ездить?» — ужасалась я, но все оказалось просто. Отличная развесовка, легкость в управлении делали мотоцикл послушным. Он прекрасно маневрировал на малой скорости, и мне вполне хватало того, что я могла дотянуться до земли носками.
К своему разочарованию, я быстро выяснила, что за «Тенере» мне не угнаться: четыреста кубов — не шестьсот. Но этот недостаток мотоцикла немного компенсировался тем, что Андрей, как я уже говорила, любил ездить неторопливо. Так что я вполне успевала. Приходилось кое—где кочегарить мою «сивку—бурку», что есть мочи, особенно на обгонах, но это лишь добавляло остроты в пресные поездки до дачи. В общем—то, мотоцикл представлял из себя давнюю мечту Андрея — мощь ураловского движка была втиснута в неплохую японскую ходовую. Жесткости рамы, правда, не хватало. Но мотоцикл и не был рассчитан ни на шоссейные гонки, ни на гонки по грязи. Это была рабочая лошадка. Надежная, неприхотливая. С ним я снова почувствовала себя в седле.
