И опять тельфер, опять скрежет, опять опасное раскачивание на цепях…
В гравировальной Саня выкладывал латунные плашки с буквами, часто переспрашивая Платонова: «Так, что ли? Так? Ты смотри! Порежем — потом не заполируешь! Вечная история! То имя перепутают, то фамилию!.. Так, что ли?» Платонов, нервно поглядывая на блестящую, черную, без единой царапинки поверхность, под которой блуждали сочные фиолетовые огни, без конца повторял про себя: «Платонов Юрий Александрович… Платонов Юрий Александрович…»; шевеля губами, букву за буквой раз за разом проверял набранный текст. «Смотри! — напрягал Саня. — В случае чего — не поправим! Это намертво!» Наконец заработал станок, и шарошка пошла по камню, повторяя очертания латунных букв…
Рано утром Махмади погнал туда трактор. Платонов ждал у ворот кладбища. Часам к десяти привезли блистающую на солнце глыбу. Кое-как, едва не поуродовавшись, спустили ее с «Беларуси», положили на землю возле переплетения оград и ветвей. Потом, орудуя черенками от лопат, хрипя и мешая друг другу, вздымали по бесконечному, крутому, скользкому склону, по узким проходам между тесно стоящими оградами. Камень вырывался из рук, кренился, норовя обо что-нибудь ушибиться полированным боком. Позволять ему это — боже сохрани! — было никак нельзя, но однажды он по вине Платонова все-таки почти упал на острый угол стальной ограды — и тогда Саня подставил ногу и долго затем шипел и матерился, растирая ладонями голень. В конце концов они доволокли камень до нужного места… потом таскали песок, цемент, кирпичи… Возились с раствором, стяжкой… прилаживали арматуру…
Теперь солнце садилось, камень крепко стоял, а к утру цемент должен был схватиться вмертвую, и Махмади утверждал, что после этого памятник уже никакими силами не своротить с могилы.
Они сидели на косогоре, и все, что Платонов предусмотрительно захватил с собой утром из дому, было разложено и расставлено на вчерашней газете.
— Нет, хороший камень, хороший… Вообще, черный камень больше любят, — толковал Саня. От водки он как-то расправился, даже глубокие морщины справа и слева от носа чуть сгладились. — Черный камень есть черный камень. Черный камень, он тверже. Его работать приятней. Мрамор-то ведь что? Мрамор-то ведь чуть что не так, он крак — и готово, волоки на свалку! Потому что трещины в нем бывают. Так-то вроде не видно, а распилил — и развалилось. Особенно если просят тонкий… у-у-у-у, это вообще! Не напилишься! — твердил он свое, и пепел с чадящей сигареты падал куда попало.
Махмади тоже был доволен и расслаблен. Когда камень встал на свое место, Махмади вдруг утратил говорливость — может быть, признавая тем самым, что Платонову больше не нужны слова.
— Как я его заметил… — Платонов блаженно улыбался и преданно смотрел то на Саню, то на Махмади. — Не, я просто иду вот так… Гляжу — вроде как лабрадорит! Грязь смахнул — точно!.. Здорово мы его поставили, а! Здорово! Я вот так именно и хотел! Вот именно так!.. Именно так!.. Так что спасибо вам, — сказал он, вздохнув. — Спасибо. Давайте помянем отца напоследок… чего уж… И всех.
Солнце скрылось, и розовые лучи разбежались из-за горизонта веером по сиреневому небу.
Они неторопливо спускались по дорожке вниз, к выходу.
Платонов шагал молча. Он испытывал сладостное успокоение. Ему хотелось без конца повторять про себя: и как это я его углядел? как я его углядел? Вот ведь знал, что должно повезти — и повезло! Камень лежал плашмя, оперевшись краем о какой-то обломок. Видимая его сторона была бугристой, грязной… Платонов прошел бы мимо, да вдруг упал на камень луч — как будто расчетливо направленный чьей-то заботливой волей, — и сверкнула фиолетовая вспышка!
— Что? — переспросил Платонов, невольно оборачиваясь.
Нет, никого не было за спиной.
Глава 9. Первый из пяти
1
Низом-постник толкнул дверь, и она скрипнула. В углу горел масляный светильник, едва рассеивая темноту красноватым огнем. В другом… но нет, Черный Мирзо уже не спал: полулежал, опершись на локоть, и пистолет, выхваченный из-под подушки, смотрел Низому прямо в лоб.
— Свои, командир! — негромко сказал Низом. — Без пяти шесть. Связь с Негматуллаевым…
— Слышу, слышу, — Мирзо сел, сунул оружие в кобуру, потер ладонями лицо. — Чай есть?
— Сейчас закипит.
— С Ибрагимом связывался? — хмуро спросил Мирзо, обуваясь. — Что там?
— Тихо, — ответил Низом.
Он мог бы добавить, что по такой погоде через Санги-Сиёх не проберется ни пеший, ни конный, ни черт, ни дьявол и поэтому нет нужды морозить людей на водоразделе. Однако он давно знал Мирзо — с тех еще пор, когда тот был не полковником, а владельцем автомастерской, которую через подставных лиц выкупил в Рухсоре у одного отъезжавшего армянина, — и привык к тому, что тот просчитывает свои действия на три хода вперед; потому и не совался не только с советами, но даже и с вопросами.
— Пошли туда двух ребят на смену.
— Есть.
— А что невесел?
Мирзо сделал вдруг пружинистое боксерское движение и неожиданно толкнул Низома плотным плечом.
— Что невесел? — повторил он, целя кулаком в подбородок. Низом увернулся. — Подожди, еще разберемся со всеми. А?
— Точно, командир, — кивнул и не удержался, расплылся в улыбке. — Разберемся, командир!
— Давай, давай чаю! — поторопил его Мирзо. — Я сейчас вернусь.
Свежий снег влажно хрупал под ногами. В темноте облака безмолвно текли с перевала. Ветер гудел, шумно ворочался в зарослях мокрой арчи, гнул деревья, рокотал, — и можно было подумать, что это шум вертолетных двигателей: вот-вот машина вынырнет из-за водораздела и накренится на вираже…
Ровно в шесть Низом-постник поставил перед ним чайник. Мирзо перелил чай, выждал, чтобы настоялся.
Когда раздался звонок, он придвинул к себе кейс спутникового телефона.
— Слушаю. Это ты, Шариф?
— Я, — ответил Негматуллаев. — Кому еще быть в такое время? Или от какой-нибудь красавицы звонка ждешь?
Голос у него был насмешливый, интонация необязательная. На самом-то деле наверняка всю ночь совещался, то и дело трезвонил в Хуррамабад: каялся, что не уберег журналистов, грозил кому-нибудь расстрелом, получал указания, снова рапортовал… Сейчас сидит на командном пункте как на иголках, а туда же: бодрится. Бодрись, бодрись… Это правильно. Ветер удачи переменчив. Сегодня другому повезло, а завтра — тебе…
Три дня назад Негматуллаеву удалось-таки серьезно прижать Мирзо в районе завода. Тот едва вывернулся: вывел кое-как человек пятнадцать из-под огня и ушел в горы. Казалось, что Шариф обыграл его вчистую: большая часть отряда, неся потери и беспорядочно отступая, свалилась к реке и была плотно блокирована. Но словно козырный туз из прикупа, подвернулись эти шалые корреспонденты, — и теперь уже Мирзо диктовал Негматуллаеву правила игры.
— Давай о деле, — предложил он. — Аккумуляторы садятся, Шариф. А заряжать мне их не от чего. Кончатся аккумуляторы, кончатся и разговоры. Имей в виду…
— Понял, докладываю, — шутливо-бодрым тоном сказал комбриг. Мирзо представил себе его широкую и плоскую, как сковорода, усатую физиономию: узбек — он и есть узбек. Держит марку. Дорого Шарифу стоит докладывать Черному Мирзо о проделанной за ночь бестолковой работе. — Мы готовы идти на твои условия. Готовы. Дело за погодой. Погода нелетная, Мирзо. Что я могу сделать? В такую погоду вертушку не поднимешь.
— Э, опять начинается про погоду… — разочарованно протянул Мирзо. — Что ты как маленький, Шариф! Ты мне вторые сутки голову морочишь. При чем тут погода? Ты не забыл, наверное, как мы с тобой мотались к Кара-хану? Разве лучше погода была? И ничего — завелись и полетели. Ты сам же пистолетом и махал, помнишь?.. — Он хмыкнул. — А теперь рассказываешь мне о погоде. Зачем мне знать о твоих трудностях? Мне это ни к чему. Неужели ты не понял, что мне нужно? Пожалуйста, я повторю. Мне нужны мои ребята — все двадцать шесть человек. Вооруженные. С боезапасом. Вы должны перебросить их сюда. Сегодня. Это последний срок, Шариф. Зачем мы будем это снова пережевывать? Я получаю своих ребят — ты своих. В полной сохранности. — Он помедлил. — Я имею в виду: тех, что останутся. Ты меня знаешь, Шариф. Я тебя никогда не обманывал.
