Отец Иеремия ничего не успел ответить, как от распахнутых дверей донесся голос кузнеца Генриха.

— Не надо его искать, — пробасил кузнец, входя в помещение.

Посмотрел хмуро на забившегося в угол бродягу, на отца Иеремию, на взломанные двери и жандарма и добавил:

— У меня он. Только ты туда не ходи, не отдам мальчонку, хватит. И так весь перепуганный.

— Здесь я закон, — напрягся Бауэр. — Я и определяю, куда мне ходить, а куда нет. Под суд захотел? За сопротивление следствию?

Они стояли лицом к лицу — оба здоровые, высокие, плечистые — и не моргая смотрели друг на друга.

— Не отдам, — упрямо произнес кузнец. — Сколько за ущерб должен — выплачу. А сына не отдам.

И, обратившись к отцу Иеремии, произнес:

— Сын он мне, святой отец! Грешен. Всё сплетен разных боялся да думал …а-а-а, не важно это. Что было, то прошло. Мой сын и точка.

И снова взглянув на жандарма, продолжил:

— А ты лучше убийцу ищи, Себастьян тут ни причем. И этот тоже, — кузнец ткнул пальцем в бродягу. — Он за сына заступался, дружат они.

Сказав это, кузнец повернулся и хотел было выйти в дверь, но путь ему преградил Бауэр.

— Интересно ты тут распоряжаешься, Генрих. Не много ли берешь на себя? Мне еще любопытно, где ты был, когда Феликса убивали?

— Я в твои дела не лезу. — снова не отвел взгляда кузнец. — Но за ребенка теперь отвечаю, понял? Понадобится, я к Ерёмину поеду. Он мне не откажет.

— Угрожаешь?

— Предупреждаю.

Некоторое время Иоганну казалось, что они сейчас начнут драться. Бауэр положил руку на косяк двери, закрывая проход, кузнец угрюмо играл желваками — в начале спокойный, он всё больше и больше закипал, отец Иеремия перекрестился и принялся их успокаивать, но тут жандарм убрал руку и произнёс:

— Ладно, ладно… В общем так. Святой отец, посторожите бродягу. Я сейчас за замком схожу, запру его здесь, а затем с Генрихом в кузницу — проверить-то Себастьяна мне все одно нужно.

Жандарм взял Альфонса Габриэля за шиворот и, грубо подталкивая, отвел его к каморке, втолкнул в дверь и строго наказал:

— Смотри у меня! Не балуй! Ежели что… пощады не жди, — плотно сжав губы, он глянул на бродягу с такой неприязнью, что отцу Иеремии стало сильно не по себе.

— Господин Бауэр, я вас очень прошу, рукопри…

— Да не беспокойтесь, я его пальцем не трону, — заперев на засов дверь и брезгливо вытирая о штаны руки, буркнул жандарм. — Пусть только смирно сидит. А то хлопот от этого отребья…

— Но все же…

— Сказал: не трону — значит, не трону, — отрезал жандарм. — Подождите меня здесь. Я быстренько схожу за замком. Зайду к кузнецу. И гляну на обратном пути, не спит ли Герта. Надо взять у нее докторский ключ. Хотя, впрочем, и так ясно, что доктор тут ни при чем. Допился до чертиков, вот и чудит, — Бауэр подобрал валяющийся на крыльце ломик, которым бродяга свернул замок, и швырнул его в угол кутузки. Закройтесь изнутри, святой отец. Вернусь, в окно кликну. Никому, ежели что, не открывайте… мало ли…

— Так вы все-таки сами не верите, что Альфонс Габриэль — убийца! — обрадовался священник.

— Верю—не верю — какая разница? — отмахнулся Бауэр. И хмуро добавил: — Мое дело — вызвать следователя, сохранить в целости и сохранности место преступления и заключить под стражу подозреваемого. Следователя я вызвал. А всё остальное… Двор кузницы затоптан. Главный подозреваемый спокойно распивает дома чаи. Улики… Могу представить, как тщательно Генрих отмыл и отдраил орудие преступления. До чего же вовремя в нем отцовские чувства прорезались. Э-эх, кончилась вольная деревенская жизнь: посадят меня теперь бумажки в жандармерии переписывать. А всё почему так получается? Потому что я один, и даже самого завалящего помощника нет! А те, кто сами вызываются помочь, ненадежны, подводят.

— Я расскажу следователю подробно, как было дело, — перебил жандарма отец Иеремия. — Никто не может вас упрекнуть в том, что вы физически не можете одновременно находиться в разных местах. Этого даже архангелы не могут. Не беспокойтесь об этом и ступайте.

Отец Иеремия закрыл за жандармом дверь и свет, проникавший в кутузку от газового фонаря, стоявшего у крыльца, исчез. Стало совсем темно.

— И что мы теперь будем делать? — спросил Иоганн дядю.

— Надо поговорить с Альфонсом Габриэлем, и желательно побыстрее, — ответил священник, торопливо подходя к каморке и отпирая ее. — Зажги, пожалуйста, свет, почти ничего не видно.

Иоганн подскочил к столу, пошарил в полумраке рукой по столу, чуть не перевернул стоящую на краю керосиновую лампу.

— Ну, где ты там? — спросил отец Иеремия.

— Сейчас-сейчас, — ответил Иоганн и открыл ящик стола. — Спички ищу.

В столе у жандарма чего только не было — в темноте не разберешь, но полный кавардак. Однако большой коробок с американскими длинными спичками Иоганн нашел почти сразу. Поджег, поднес к фитилю, загорелся неяркий, но ровный свет. Иоганн увидел, что дядюшка, не дождавшись его, возвратился к столу.

— Ну что ты так медленно? И нехорошо в чужой стол лазить. Смотри, какой беспорядок ты учинил. Попадет нам от господина Бауэра.

— Так и было, — оправдываясь, объяснил Иоганн, раскладывая содержимое стола аккуратнее. Каких интересных вещей тут только ни было: коробка с камнями для давешней игры в мацзян, точильный брусок, наручники с торчащим из них ключом, военный бинокль, рассыпанная горсть револьверных патронов, разрозненные листы бумаги, какие-то записки, счета, бумажные клочки, запечатанная бутыль с чернилами и, конечно же, спички.

Неосторожным движением Иоганн потянул какую-то бумажку и нечаянно скомкал ее.

— Что это? — спросил священник, перекрестился и, пробормотав: — Прости, Господи, грех-то какой, — взял бумажку в руки.

«Мучительно думаю, кто мог написать записку от имени священника Феликсу. Ничего не понимаю. Что происходит? И что я должен сказать следователю?»

— Господин Бауэр, пока мы собирали подписи, — тоже размышлял об убийстве. — пояснил отец Иеремия племяннику и вытащил из стола еще одну записку.

«Не знаю, может быть, отец Иеремия прав, — было написано на листке. — И Бог вправду существует. Но как же далек я от Него. Тот мир, который Он создал, явно несправедлив, и я совершенно не могу согласиться с тем, что он таков. Добро уничтожается злом, добрые побуждения — преступлениями, благородство — низостью. Никогда я не смогу этого понять и принять. Vitia erunt, donec homines».

Похоже было, что отец Иеремия растрогался. Он положил бумажки на место, закрыл ящик стола, взял в руки лампу и, пробормотав: «Hominem non odi, sed ejus vitia», — быстро вернулся к двери каморки.

Альфонс Габриэль сидел на перевернутом вверх дном ведре, опираясь спиной на рулон строительной сетки. Он быстро поднял голову и даже не прищурил своих черных пронзительных глаз, когда в каморку ворвался свет керосинки.

— Прости, голубчик, выпустить тебя — не имею права, — сказал священник, — но хочу тебя выручить из беды. Поэтому будь добр, помоги мне, расскажи, что ты видел?

— Не видел я ничего! И точка! — быстро и нервно выкрикнул бродяга, словно каркнул.

— А монета? Как оказалась у тебя монета из кошелька Феликса?

— Сказал ведь уже — взял свою только! — заносчиво ответил бродяга.

— А остальные бросил?

— Больно их много было, — фыркнул Альфонс Габриэль. — Всего-то штук пять. А на меня потом повесят, что целый кошелек украл. Не было этого. Высыпались монеты. Некогда было в траве искать. Я только свою и успел подобрать. Вы других спросите! Что на меня-то всё сразу? Я нищий, мне и не грех взять да не взял… А у некоторых всё есть…

— Ты видел, как кто-то подобрал деньги? — перебил его отец Иеремия.

— Ничего я не видел! Не надо спрашивать! И что вы вообще пристали ко мне? Думаете, если я бездомный и нищий, так на меня можно теперь всё валить?

— Ничего я такого не думаю! — воскликнул отец Иеремия.