Теперь задумался Иоганн. С одной стороны, ему нравилась открытость Мартина. Не стал тайком выведывать, честно признался, что на разведку послали. И обмен предлагает — вдруг он что-то нужное знает? Феликс ведь у чужаков часто бывал. А с другой… Было такое понятие, как тайна следствия. Иоганн о нем читал. А ну как эти чужаки — не Мартин с Гансом, а вот хотя бы этот угрюмый мадьяр — сами Феликса и убили? А ты им все выложи…

— А почему это мы убийцу не найдем? — спросил Иоганн, чтобы оттянуть решение.

Но Мартин ему такого шанса не дал.

— Так ты согласен на обмен?

— Согласен, — выдохнул сыщик.

— Тогда пошли, — кивнул Мартин и, развернувшись, направился за сарай, в сторону дома лесничихи.

Иоганн поспешил за ним, гадая, что же такого хочет показать ему этот странный парень, утверждающий, что Феликса убил вовсе не человек. Если бы в этот момент юноша оглянулся, он бы увидел, что из-за поленицы вышел хмурый мадьяр, похожий на дворовую собаку, и проводил их долгим угрюмым взглядом.

— А как вы вообще узнали, что я здесь, святой отец? — удивленно спросил кузнец. — Я ведь и сам не думал-не гадал, что нынче вернусь в деревню. Намеревался с утречка податься. Только вот предчувствие нехорошее было, стронуло с места. Зудело весь день что-то в груди… Сердце противно ныло… Думал, к погоде, ан нет. Вот ведь какое дело случилось, подумайте только, э-эх! — он горестно ударил кулаком по скамье. Щенок, взвизгнув, испуганно отпрыгнул в угол, но никто не обратил на него внимания. — И сон… мне такой страшный сон приснился, что я лежу, а надо мной ворона кружит… кружит…

— Дело в том, — перебил его отец Иеремия, что я вовсе не с вами пришел повидаться, Генрих. — Мне нужно поговорить с Анной. И с вами тоже, конечно, — поспешил добавить он. — Но если вы собираетесь домой, то лучше если мы на обратном пути побеседуем.

— А какое отношение к убийству имеет Анна? Пора уже отстать от нее! — возмутился кузнец. — Мало того, что Бауэр на нее убийство мужа навешивал, сколько ей, бедняжке, вытерпеть пришлось! А ведь могли и засудить — хорошо, граф Еремин заступился.

— Нет-нет, Анна совершенно ни при чем, — торопливо сказал отец Иеремия, — ее никто ничуть не подозревает в убийстве Феликса. Но понимаете ли, Генрих, когда человек живет на отшибе, он видит жизнь деревни как бы со стороны, какие-то вещи, на которые местный не обратит ни малейшего внимания, могут броситься ему в глаза, и он скорее заметит то, что другие не увидят. Да и Феликс ведь бывал тут частенько… — при этих словах кузнец насупился и недовольно и сердито задышал. — Кроме того, наш жандарм поручил мне собрать почерка всех жителей деревни и округи. Я пока не могу сказать, для чего это нужно, но не поможете ли мне с этим, Генрих, пока я разговариваю с Анной? Вот несколько листов бумаги и карандаш. Обойдите чужаков, пожалуйста. И если хотите помочь Себастьяну, то не пропустите, пожалуйста, никого.

— Я так понимаю, что мой почерк и Анны вам тоже нужен? — спросил Генрих и длинными размашистыми загогулинами на одном из листов вывел: «Себастьян не виноват». — достаточно? — спросил он и исподлобья глянул на священника. Острая S была смазана по краям, и сразу было видно, что почерк на записке к Себастьяну был совершенно иной.

— Да, этого довольно, — кивнул отец Иеремия. — Анна, вы напишите то же самое, но своей рукой.

Лесничиха подошла к столу, неуверенно взяла карандаш и медленно, коряво, печатными буквами написала ту же фразу, что кузнец. Почерк значительно различался. Священник забрал обе бумажки и тихонько подтолкнул кузнеца к выходу:

— Не пропустите никого, Генрих. Это очень важно. Кто-то убил Феликса и очень заинтересован в том, чтобы свалить вину на вашего подмастерье. Помогите мальчику, чем сможете. Там мой племянник Иоганн, скажите ему, чтобы не уходил со двора — обратно мы отправимся вместе с вами. Надеюсь, разговор с Анной не займет много времени?

Кузнец вышел. Отец Иеремия повернулся к лесничихе и попросил ее сесть. Пару минут он собирался с мыслями, думая о том, что ему следует спросить в первую очередь. И наконец решился.

— Этот вопрос я вынужден задавать каждому, так что давайте начнем с него, чтобы не возвращаться. Где вы были, Анна, сегодня утром, до полудня?

— Дома, святой отец. Я никуда не выхожу со двора. Я ужасно боюсь привидений, но мертвые головы — гораздо страшнее. Пока Рекса не убили, я еще бродила с ним неподалеку, а в последние недели — никуда. Страшно мне. Хорошо, чужаки у меня поселились, с ними меньше боязно, но все равно — у них вход отдельный, со двора, прямо на второй этаж, а я тут одна. По ночам мне очень страшно, святой отец, хоть и капкан ставлю у двери, и окна запираю ставнями, а прямо будто холод в доме поселился могильный. Знаете, что мне думается? Это муж ко мне рвется, потому как душа его не успокоилась с миром, не найден убийца… и я думаю, он хочет меня о чем-то предупредить. Но я страшусь призраков. Даже если это дух моего мужа.

Щенок после ухода кузнеца, поджав хвост, забился в угол, но храбро подтявкивал и на свою новую хозяйку, и на гостя. Анна цыкнула на пса, но он не замолчал, а зашелся громким щенячьим лаем.

— А кто еще был дома в это время? — повысив голос, чтобы его можно было услышать за непрекращающимся тявканьем, спросил священник.

— Да никого, — ответила лесничиха, — Все, как всегда, разбежались. Чужаки с утра каждый день уходят к холмам. Обычно мадьяр до полудня остается, но сегодня не было и его. Ушел совсем рано. Одной мне совсем боязно оставаться. Мадьяр хоть и страшный, и дикий, но я к нему уже привыкла — все-таки живая душа.

— А что это за мертвые головы вы упомянули? Те, что страшнее привидений?

— Вороньи головы.

— Вороньи?

— Ох, не спрашивайте меня об этом, святой отец, не надо! Я очень-очень боюсь. Чужаки вам расскажут, они больше знают.

Отец Иеремия был несколько удивлен. Он мало знал Анну, лесничиха нечасто появлялась в деревне, а в храме и того реже. Прежде она закупала пару раз в месяц продукты в торговой лавке, а перед этим останавливалась у молочницы Нины, живущей на краю деревни, узнать, какие в деревне новости и слухи. Сейчас закупками занимались чужаки. Немного знал отец Иеремия о характере Анны. Она представлялась ему замкнутой, малообщительной, но сильной, волевой и трезво мыслящей женщиной, способной справиться и с житейскими невзгодами, а, если понадобится, то и с диким лесным зверем. Поэтому то, что она все время возвращалась к разговору о том, как напугана, настораживало его, казалось ему почти невероятным.

— А Генрих давно приехал? — как бы между прочим заметил отец Иеремия.

— Да где-то с час назад, может.

— Странно, что я не видел, как он проехал мимо. Я довольно долго находился в кузнице.

— А он не через Рабеншлюхт, он через Дюстервальде добирался. Генрих никогда не ездит в город по прямой дороге. Он всегда заезжает ко мне, пообедает да дальше в путь отправляется. Он очень добрый, заботливый такой. Как Карл мой погиб, всё старается мне помочь, по хозяйству порой подсобит. Люди много лишнего болтают, а чего — сами не знают, вы их не слушайте.

— А до смерти мужа кузнец здесь появлялся?

— Да, но реже, чаще Карл к нему ездил, они были дружны, иногда охотились вместе, Генрих чинил нам капканы. Муж вообще-то был нелюдим. Он вырос здесь, в глуши, без отца. Тот погиб, пока Карл был еще маленьким. Говорят, сорвался со скалы. Никто не знает, зачем он там лазил. Но Карл в последнее время тоже часто уходил в холмы и что-то там искал.

— А чужаки тоже заняты поисками в холмах?

— Да! А как вы догадались? — удивленно спросила Анна. Отец Иеремия вздохнул:

— Просто не представляю, что они еще здесь могут делать. Не говорили, что их интересует?

— Знаки какие-то. Они не любят об этом рассказывать.

— А кто у них старший?

— Не знаю, сначала среди них был еще один, студент, он ими руководил. Но вскоре куда-то уехал по делам и больше не возвращался.