Лошадь двигалась нехотя, вздрагивала, кашляла и то и дело норовила остановиться. Вот и поравнявшись с Иоганном, она снова замерла, с надеждой скосив на него левый глаз: авось ее, наконец, перестанут мучить и отведут назад в конюшню. Но Иоганн смотрел не на лошадь. На телеге, прикрытый рогожей, лежал мертвый Феликс. Как ни странно, в первый момент Иоганн не почувствовал ничего: ни жалости, ни любопытства. Только холодную отстраненность, словно не стоял рядом, а наблюдал за событиями через окно. Машинально стянул картуз, перекрестился, да так и застыл немой статуей с картузом в руках.

— Ты бы отошел, парень, — хрипло произнес один из незнакомцев, высокий, с густой чер-ной бородой и угрюмым взглядом. Лицо его было бледным, будто он всю жизнь провел под землей. — Вишь, покойника в хладную везем.

— Отойди, отойди, сынок, — засуетился доктор и, приобняв рукой Иоганна, попытался отвести его от телеги. В лицо юноше пахнуло не то кислым вином, не то самогоном.

— Господин Филипп, — опомнился Иоганн, — нельзя труп увозить! Сюда отец Иеремия идет, он обязательно должен убитого осмотреть.

— Зачем? — удивился доктор.

— Нам господин Вальтер поручил расследование! — юноша уже пришел в себя, и теперь его распирало от важности. — Ни в коем случае нельзя увозить. Pereat mundus et fiat justitia.

— Расследование? — переспросил доктор. — Отцу Иеремии?

— Отцу Иеремии и мне! — значительно произнес Иоганн и повторил вычитанную где-то латинскую пословицу уже на родном языке. — Правосудие должно свершиться, пусть и погибнет мир.

Посмотрел на вытянувшееся лицо доктора и торопливо добавил:

— Да вы его здесь подождите, он вот-вот…

Мальчишеское «доковыляет» чуть было не сорвалось с языка, но Иоганн вовремя спохватился и проглотил окончание фразы. Затем бросил исподтишка хитрый взгляд на доктора и заявил:

— Абсолютно точно установлено, что Феликса убил не Себастьян. А это значит…

Тут юноша сделал многозначительную паузу и внимательно посмотрел на всех троих. Даже четверых, включая лошадь. Задумка, однако, не удалась. Никто не вздрогнул, не побледнел, не всплеснул испуганно руками. Разве что лошадь всхрапнула и помотала головой. Но лошадь явно не могла убить Феликса. Тем более топором.

— А это значит, — разочарованно повторил юноша, — что убийца до сих пор на свободе. Но мы с отцом Иеремией обязательно его найдем.

Подумал немного и добавил:

— Pereat mundus et fiat justitia.

— Ну, если так… — усмехнулся доктор, — тогда мы подождем, конечно. Нам с мужиками спешить некуда, а Феликсу тем более.

Незнакомцы (те, что у лесничихи живут, смекнул Иоганн) хмуро переглянулись. Чернобородый достал из кармана кисет и стал набивать трубку. Второй, помоложе и посветлее, присел на край телеги, стянул сапог и принялся осматривать стоптанную подошву. За все время он не произнес ни слова. Иоганн обошел телегу, потрепал по шее лошадь, подошел к убитому, но скинуть рогожу не решился. Постоял задумчиво, оглянулся на дорогу — дядя все еще не показывался — и…

— Вы ждите тут, — торопливо сказал он. — А я пока одну версию проверю.

И, развернувшись, зашагал к кузнице. Велосипедный след снова закружился у него под ногами. Где-то его затоптали башмаки, где-то переехала телега, но, исчезая, он вновь появлялся, увлекая Иоганна все дальше и дальше. Юноша проскочил кузницу, углубился по дороге в лес и добрался аж до старого заброшенного колодца. Когда и кем был построен этот колодец, не знал никто. Мальчишки по вечерам рассказывали друг другу страшные истории про то, что в нем живет привидение по имени Рэнгу. Откуда взялось это странное, ни на что не похожее имя, объяснить также никто не мог.

Неожиданно след оборвался. Видимо, Франц доезжал только до колодца, а затем повернул назад — ведь полосок на песке было четыре. Иоганн вздохнул и пошел обратно. Вот ведь, подумал он, наверняка самое интересное пропустил. Дядя, поди, уже доктора и незнакомцев допрашивает. Он ускорил шаг, миновал старый дуб, расколотый молнией на две половинки, наддал еще и, зацепившись за торчавший из земли корень, полетел вверх тормашками на дорогу. С уст Иоганна само собой слетело слово, за которое его тихий и спокойный дядя не то что оставил бы без обеда, но еще и подзатыльников надавал бы. Юноша уселся, потирая ушибленный бок, и тут заметил, что обратный велосипедный след прерывается, уходя в лес. Через пару метров велосипед снова выехал на дорогу, но… А что если он не просто вильнул на обочину? Забыв про ушиб, Иоганн вскочил на ноги, мысленно прочертил направление и зашагал между невысокими молодыми деревцами. Нырнул вместе с подлеском в небольшой овраг, выбрался на другую сторону, прошел еще метров тридцать и уже хотел повернуться назад, как увидел кузницу. Вернее, низкий забор, отгораживающий ее от леса. Подошел поближе, огляделся. Весь двор как на ладони — идеальное место для наблюдения. Вон и Рудольф, местный учитель, оставленный сторожить место преступления, прохаживается в сторонке. Да не просто прохаживается, очень внимательно что-то рассматривает. Ну и где же дядя? Почему он не торопится? Иоганн уже весь лес обежал, а его все нет и нет! Подъезжал Франц к забору или не подъезжал? Через овраг и подлесок, пожалуй, вряд ли… Разве что оставил велосипед у дороги. Иоганн еще раз внимательно осмотрел двор, затем повернулся и принялся изучать место наблюдения. А это что? Неужели опять ворона? Ну, так и есть! Обезглавленный вороний труп… Это что ж получается, кто-то убил ворону, а затем и Феликса?

Иоганн скользнул вдоль ограды, продрался сквозь кусты, вывалился на дорогу и совсем было добрался до ворот, как вдруг… На заборе, рядом с воротами в кузницу, через которые водили ковать лошадей, он увидел еще одну ворону. Вырезанную острым ножом на заборе.

Отправив Иоганна домой, отец Иеремия молча подождал пару минут, надеясь, что толпа успокоится и начнет расходиться. И впрямь: у крестьян забот всегда полон рот, а начало лета — и вовсе хлопотная пора. Так что и верно — вскоре от толпы начали отделяться и расходиться по домам работяги-крестьяне, толпа стала редеть и вскоре перед кутузкой почти что никого не осталось. Лишь кумушки, окружающие Нину, продолжали о чем-то с ней судачить, причитая, всплескивая руками и покачивая в такт головами. Муж Нины, Йоахим, безуспешно пытался протолкнуться к жене, но она только махала ему рукой: отстань, мол. Да еще однорукий бродяга Альфонс Габриэль, похоже, не собирался никуда уходить — сгорбившись, он понуро брел вдоль домов по Базарной площади. Наверное, он совершил уже не один круг, заметил про себя отец Иеремия, странно как-то идет, словно ничего не видит, уткнулся носом в землю, хотя нет, вот поднял быстро голову, наклонил ее, будто ворона, зыркнул на священника черным глазом, и опять вперился в землю, будто взглядом борозду прокладывает — ровно-ровно перед собой глядит, ничего вокруг не замечает.

Отец Иеремия глянул вслед Иоганну — того уже и след простыл. Торопится мальчик, торопится жить, как будто у него не вся жизнь впереди. Оно и правильно, уйдут юные годы, придут заботы, болезни, дети появятся, подрастать начнут — не до приключений будет. А сейчас… стоит порадоваться, что у мальчика доброе сердце. Не только удаль и любовь к тайнам им руководит, но и желание выручить из беды товарища. Пусть поможет расследованию, Бог даст, получится спасти невинного человека, и зачтется это Господом Иоганну. Кто знает, как дальше жизнь сложится, любой добрый поступок может оказаться решающим на Страшном Суде. Вот только стоило ли его посылать домой? Как бы не расстроил племянник кухарку — испугается добрая женщина, подумает невесть что, ведь ни разу еще не пропускал трапезу отец Иеремия с тех самых лет, когда был так же молод, как сейчас Иоганн.

Вспомнив про обед, священник почувствовал, что у него засосало под ложечкой. Есть очень хотелось, но было неотложное дело, которое надо было исполнить немедленно. Взять на себя ответственность за человеческую судьбу — нелегкое испытание. Надо его выдержать достойно. И нечего беспокоиться о том, что не смог пообедать. Альфонс Габриэль, случается, голодает несколько дней кряду, а вынужден терпеть. Кстати, а куда он делся?