Наконец, высшие командиры Красной армии получили возможность присутствовать регулярно на маневрах небольшого, но хорошо обученного рейхсвера, а вплоть до начала 30–х годов в Германии функционировали курсы для слушателей из Генерального штаба РККА. Ключевую роль в их организации сыграли известный советский военачальник будущий маршал Михаил Тухачевский и не менее известный немецкий генерал Ганс фон Сект.
Трудно сказать, во что могло развиться это тесное и взаимовыгодное сотрудничество, если бы не приход в Германии к власти в январе 1933 года НСДАП во главе с ее фюрером Адольфом Гитлером.
В Москве имелось и неформальное представительство рейхсвера, которое много лет возглавлял майор Оскар Ни–дермайер, совмещавший в одном лице обязанности (еще раз подчеркнем – неофициальные) военного атташе и представителя разведки. Контакты с ним и ОГПУ, и Разведупра Красной армии были вполне нормальными.
Первым легальным резидентом в Германии – тогда совместно от ИНО и военных – был Артур Сташевский, сотрудник Разведупра РККА. Его сменил опытный работник уже ОГПУ Бронислав Бортновский, участник ликвидации «Заговора послов», а при этом раненный, скорее всего, капитаном Кроми.
Следующим резидентом в Берлине стал Алексей Логи–нов–Бустрем, до революции бывший на каторге вместе с Михаилом Трилиссером.
В конце 1929 года резидентом в Берлине стал один из самых выдающихся советских разведчиков Николай Самсонов. Именно при нем резидентура завладела документами, свидетельствующими о тенденции правящих кругов Германии к отходу от Рапалльских соглашений, расширила агентурную сеть, в частности приобрела особо ценного агента А/201, о котором речь еще впереди.
Одним из самых результативных разведчиков в Германии был Бертольд Ильк. Гимназию он окончил в Вене, там же получил юридическое образование. Владел, кроме родного немецкого, польским, английским и русским языками. Ильк испытал и германскую, и венгерскую тюрьмы, из последней бежал и пробрался в СССР. В ИНО получил фамилию Беер.
Беер создал на территории Германии первую в истории советской разведки нелегальную резидентуру, охватившую своей сетью несколько стран: Балканы (Белград, София, Бухарест), балтийские (Варшава, прибалтийские республики, Хельсинки) и западные (Париж, Лондон, еще несколько столиц) государства. «Треугольник Беера» просуществовал более пяти лет.
Легальным резидентом в Берлине с 1931 года был способный разведчик Борис Берман {80} , младший брат уже упоминавшегося ранее Матвея Бермана. Он руководил агентурой в Германии. Одновременно в Берлине существовала резидентура, которую возглавлял заместитель Артузова Абрам Слуцкий. Он направлял из Берлина действия резиден–тур в нескольких странах Западной Европы.
Относительно мягкая для советских разведчиков берлинская «погода» не могла длиться бесконечно. Рано или поздно должны были наступить осеннее похолодание, а затем и зимняя стужа. Об этом предупреждал Трилиссера, Мессин–га, а затем и Артузова сам Менжинский.
Еще в 1927 году председатель ОГПУ пошел на беспрецедентный шаг: он инкогнито, несколько изменив внешность – сбрив усы, под именем бухгалтера Николая Ивановича Пахомова в составе советской банковской делегации выехал в Берлин.
Свободно владея немецким языком, Менжинский имел возможность общаться в Германии с совершенно разными людьми: от влиятельных банкиров до сизоносых завсегдатаев бесчисленных берлинских кнайпе, локалей и бирштубе. И пришел к выводу, который тогда разделяли далеко не все в советском руководстве, а также в правительствах ряда западных стран: национал–социалисты и их вожак Адольф Гитлер – не обычные воинствующие хулиганы. Они представляют серьезную опасность для хрупкой Веймарской республики, а в случае захвата власти – угрозу всей европейской демократии.
Вернувшись в Москву, Менжинский счел необходимым дать распоряжение руководителям разведки усилить внимание к процессам, происходящим в политической жизни Германии. В сложившейся ситуации было чрезвычайно важно обзавестись хорошими агентами в недрах национал–социалистической партии и политическом отделе берлинской полиции.
У Артузова такие агенты были. Что примечательно – оба они были «инициативщиками». На профессиональном языке разведчиков так называют агентов, которые проявили намерение сотрудничать по собственной инициативе. Службы безопасности любой разведки относятся к «инициативщи–кам» весьма настороженно. С одной стороны, удача, дескать, «сам пришел», с другой – так контрразведке противника легче всего сделать «подставу».
Первый из обоих весьма ценных «инициативщиков» еще веймарского периода (правда, по хронологии он был как раз вторым, но так удобнее излагать ход событий) оказался беззаботным до изумления. Он не стал искать якобы случайной встречи с каким–либо советским дипломатом – предполагаемым разведчиком, а просто явился в полпредство СССР на Унтер–ден–Линден, 63, что находилось ровно в трехстах метрах от Бранденбургских ворот.
Молодой, красивый мужчина, элегантно одетый, с явно выраженной военной выправкой оказался бароном Куртом фон Поссанером, австрийцем по национальности, членом Германской национал–социалистической рабочей партии. Произошло это 16 ноября 1931 года, а всего за несколько дней до визита барон еще был… одним из руководителей разведки «Коричневого дома» (так называлась штаб–квартира гитлеровской партии в Мюнхене).
Фон Поссанер был человеком храбрым, но склонным к авантюризму. Во время мировой войны он служил офицером австро–венгерского флота, затем работал на пороховом заводе. Как многие фронтовики, после поражения Германии, бегства кайзера и развала австро–венгерской монархии, на волне всеобщего разочарования, хаоса и озлобления он подался к нацистам. Ведь его дядя князь Штаремберг был одним из фюреров австрийских сподвижников Гитлера.
Будучи человеком деятельным, Поссанер с головой окунулся в партийную работу и вскоре, в качестве кадрового офицера, хоть и в запасе, стал одним из руководителей нацистской разведки. С годами, однако, он стал постепенно, как и многие другие штурмовики, особенно рядовые, из неимущих кругов общества, сомневаться в искренности партийных бонз. По роду службы он знал, что денежные средства НСДАП складываются не только из членских взносов и выручки от продажи партийной литературы и прессы, но и тайных перечислений от крупных предпринимателей и банкиров.
Вначале это его смущало, затем стало раздражать и, наконец, возмутило. (И не только барона – уже после прихода Гитлера к власти недовольство охватило тысячи штурмовиков. Вовремя почуяв опасность со стороны тех, кто, в сущности, привел его в рейхсканцелярию, Гитлер и учинил печально знаменитую «Ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года, когда руками своих преторианцев – эсэсовцев вырезал тысячи штурмовиков. Не пощадил даже нескольких личных друзей, в том числе признанного руководителя штурмовых отрядов Эрнста Рема.)
Весьма импульсивный человек, он перемены в своих взглядах не скрывал, да и вообще был крайне невоздержан на язык. Из «Коричневого дома» его незамедлительно уволили, более того, включили в список неблагонадежных, почти изменников, подлежащих физической ликвидации.
Резидент ИНО в Берлине Борис Берман (Артем) был ошеломлен. По правилам, он не должен был проявить заинтересованность к предложению барона начать взаимовыгодное (Поссанер сразу заявил, что после увольнения остро нуждается в деньгах) сотрудничество. Однако понимал, что провокация со стороны такого человека просто немыслима. К тому же формально Берман ничем не рисковал: Поссанер не был государственным служащим или офицером рейхсвера, потому политическая полиция не могла бы углядеть чего–либо противозаконного в контакте советского дипломата с частным лицом, к тому же австрийцем.
Как и полагалось, Берман сообщил о странном визитере в Москву. Ответ Артузова развязал ему руки. Начальник ИНО считал возможным начать сотрудничество с бывшим нацистом после надлежащей проверки.
