Все военные и гражданские учреждения и лица обязаны оказывать тов. Артузову полное и всемерное содействие выполнению возложенных на него обязанностей.
По служебным обязанностям тов. Артузову предоставляется право внеочередного пользования всеми средствами передвижения, а также право пользования телеграфом и прямым проводом и всеми иными средствами связи вне очереди. Зам. председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии Ксенофонтов {11} Зам. председателя Особого отдела ВЧК Менжинский Управляющий делами Особого отдела ВЧК Ягода».
Через два с половиной месяца Артузову был выдан аналогичный мандат за номером 16268 для командировки с таким же заданием уже на Западный и Юго–Западный фронты, главным образом для ознакомления с деятельностью особых отделов названных фронтов и их органов.
А вот еще один мандат, особый, существенно отличающийся от предыдущих двух уже тем, что на нем стоит гриф «Секретно».
«Действительно по 8 августа 1920 года Управл. делами 9 июля 1920 г.
МАНДАТ
Предъявитель сего, особоуполномоченный Особого отдела ВЧК тов. Артузов Артур Христианович, командирован на Западный фронт для производства следствия по делу польского шпионажа.
Тов. Артузов имеет право сношения по прямому проводу шифром и право пользования всеми средствами передвижения, не исключая и воинских поездов, экстренных и резервных паровозов.
Все советские учреждения, особые отделы и ЧК обязаны оказывать тов. Артузову самое широкое содействие при исполнении возложенных на него служебных обязанностей».
На этом мандате, как и на двух предыдущих, стоит подпись Ягоды – уже заместителя председателя Особого отдела ВЧК! Вот так, пока Артузов рос как профессионал–контрразведчик, выполняя сложные и ответственные оперативные задания, подчас рискуя жизнью, его бывший «партнер по кройке штанов» подымался по служебной лестнице, пользуясь огромным авторитетом в партии своего уже покойного родственника Свердлова.
Подписал мандат Ягода, но само задание Артузову сформулировал Менжинский. Так уж сложилось в руководстве: Ягода с удовольствием занимался административными и хозяйственными вопросами отдела, но в сугубо оперативные дела предпочитал пока не встревать, да его к ним до поры до времени особо и не привлекали.
– Польский шпионаж сегодня – это очень серьезно, Артур Христианович, – подчеркнул в разговоре с Артузо–вым Менжинский, назначенный 20 июля председателем Особого отдела. – Московский эпизод это подтверждает, но он же открывает перед нами и определенные, весьма перспективные, на мой взгляд, возможности. По данным особых отделов фронтов и армий, военная разведка у поляков поставлена вполне квалифицированно. И это не может не тревожить наших военных. Ни для кого в Европе не секрет, что поляки воюют не на свои, а на французские и английские деньги.
– На свои им такую армию не вооружить, – согласился Артузов.
– Вот именно. И расплачиваются они со своими кредиторами не только военными успехами, но и шпионской информацией. Уверен, польские разведчики в России одновременно являются агентурой Сикрет интеллидженс сервис и, как там она у французов называется? Запамятовал…
– Второе бюро, – улыбнувшись, подсказал Артузов, подумав: вряд ли Вячеслав Рудольфович может что–либо «запамятовать», просто «раскачивает» собеседника для разговора.
– Англичане и французы посерьезнее поляков, – продолжал Менжинский, – музыку сегодня заказывают они и еще долго будут дирижировать. Поэтому так важно как можно скорее покончить с их фактической агентурой. Хотя полагаю, что сами разведчики Речи Посполитой могут и не подозревать, что работают не только на свою страну, но и на зарубежных дядей.
Артузов успешно выполнил задание, блистательно провел сложную, многоходовую операцию.
18 июля 1921 года за успешную ликвидацию ряда контрреволюционных организаций, а также сети польского шпионажа в период советско–польской войны президиум ВЦИК наградил Артура Христиановича Артузова (Фраучи) орденом Красного Знамени.
Если бы дано ему было знать, чем обернется для него эта победа семнадцать лет спустя…
Военизированная польская шпионско–диверсионная организация действительно когда–то существовала. Ее ячейки в 1920 году активно действовали на территории России, Украины, Белоруссии, помогая резидентурам польской разведки, известной как «двуйка» (2–й отдел польского генштаба).
Еще в начале 1920 года в поле зрения чекистов попал некий Игнатий, то ли Добужский, то ли Добружский, как позже выяснилось – Добржинский. Стало известно, что в Москве действует польский резидент, скрывающийся под псевдонимом Сверщ (Сверчок). Предполагалось, что неведомый Добржинский и есть Сверщ, однако пока это оставалось лишь версией.
Но вот в Белоруссии, в городе Орше агентурным путем удалось выйти на курьера московской резидентуры, некую Марию Александрову Пиотух. Выяснилось, что молодая женщина находится под сильным влиянием некоего Борей–ко, чьи приказания слепо выполняла. Выследить его никак не удавалось. Он был весьма осторожен.
Когда Артузову доложили об оршанской зацепке, он распорядился установить за Пиотух плотное наружное наблюдение: к двадцатому году чекисты научились не только владеть оружием, но и умело, скрытно превращаться в невидимую тень «объекта», не хуже знаменитых «гороховых пальто» – филеров царской охранки.
В результате была установлена явочная квартира «двуй–ки» в Москве. Дальше – больше. На выявленной второй квартире Сверщ был почти задержан, но смог скрыться от преследования.
Так продолжалось до 25 июля. В этот день на квартире ксендза Гриневского чекистская засада задержала неизвестного «гостя». Однако при попытке бегства он был убит в перестрелке возле здания разбитого в уличных боях семнадцатого года кинотеатра «Унион» у Никитских ворот.
По найденным у убитого документам установили, что он был служащим одной из бронечастей московского гарнизона. По одним документам фамилия его была Гржимала. В записной книжке обнаружили фамилию сослуживца Гржи–малы Добржинского. Его арестовали. Поняв, что на сей раз уйти ему не удастся, он попытался застрелиться. В последний момент, рискуя сам получить пулю в голову, особист Федор Карин успел выбить из рук Сверща (именно им оказался задержанный) револьвер.
На первых допросах Добржинский молчал. Ничего не отрицал, не пытался выкрутиться, не лгал, ни о чем не просил. Просто молчал, словно воды в рот набрал.
Артузов был почти в отчаянии, но вовремя взял себя в руки. Постарался по другим источникам узнать что–либо о задержанном. Выяснилось, что, поляк по национальности, Добржинский последние несколько лет до революции жил в Москве. Успел закончить три курса историко–философского факультета Московского университета.
При обыске у него на квартире были обнаружены документы и материалы, свидетельствующие о том, что он является членом Польской партии социалистов, изучал марксистскую литературу и посещал митинги, на которых выступали видные московские большевики. Из этого следовало, что Добржинский человек не только образованный, но и идейный. Следовательно, его молчание объяснялось не безрассудным упрямством или шляхетским куражом, но более высокими чувствами, к которым нужно было относиться и с пониманием, и с уважением. Потому Артузов резко изменил тактику допросов. Он перестал даже упоминать слово «разведка» (не говоря уже о более грубом – «шпионаж»). Он стал рассуждать о политике и социалистических идеях. И тут Добржинского словно прорвало. Вначале он лишь возражал Артузову отдельными ироничными репликами, потом более обстоятельно. Наконец уже на равных с особоуполномоченным включился в настоящую идеологическую дискуссию.
И вот однажды, далеко не в первый день их «знакомства», Добржинский сознался, что ему многое и давно в политике Пилсудского не нравится. По его мнению, диктатор Польши отказался от своего социалистического прошлого и в возглавляемой им ППС ничего социалистического не осталось. В последнее время ему, Добржинскому, все больше импонирует политика советского правительства, и только долг заставляет его продолжать борьбу. Вернее, заставлял… Артузову даже показалось, что Добржинский в глубине души рад, что арест снял с него это тяжкое бремя. Хотя, разумеется, как умный человек, понимал, какое наказание может ему вынести трибунал за шпионаж в военное время. Высказал все это Добржинский горячо, как о чем–то накипевшем, и, безусловно, искренне. Он официально подтвердил, что является главным резидентом польской разведки в России, но наотрез отказался назвать находящихся на свободе своих разведчиков.
