Наконец, тому есть еще одно доказательство. Их дал уже полковник, заместитель начальника Управления КГБ при Совете Министров СССР по Московской области Виктор Терентьевич Аленцев в 1955 году.
Аленцев показал, что когда он в первый раз сопровождал Дейча в Лефортовскую тюрьму, то сразу по самому ходу допроса понял, что его начальник допрашивает Артузова не впервые. После этого, по словам Аленцева, он сопровождал Дейча в Лефортово еще раз пять и делал записи. Никаких протоколов при этом не велось. По окончании допроса Дейч все записи забирал с собой на Лубянку, а спустя некоторое время возвращался в тюрьму с уже готовым, перепечатанным протоколом, который и заставлял подписывать Артузова.
На вопрос, применяли ли к Артузову меры физического воздействия, Аленцев стыдливо отвечал, что ему об этом ничего не известно. Но сказал, что Дейч обращался с Артузо–вым чрезвычайно грубо, допускал матерную ругань. Возможно, что при Аленцеве Артузова действительно не били. Но хорошо известно, что во многих случаях подследственных избивали специально содержащиеся в тюремном штате сотрудники – «молотобойцы», избивавшие и пытавшие заключенных в специальных помещениях междудопросами. Так что вовсе не обязательно следователю в высоких чинах было самому пускать в ход кулаки и резиновую палку. Автор еще раз обращает внимание читателя на разницу в почерках Артузова: самая последняя его запись – жалкие каракули, выведенные дрожащей, непослушной, возможно, травмированной рукой.
Как далее рассказал Аленцев, к середине августа следствие было завершено, и на основании всего лишь двух протоколов Шапиро велел ему составить обвинительное заключение. Когда Аленцев возразил, что сделать это на основании только двух протоколов, при отсутствии материалов очных ставок (они не проводились), каких–либо улик, иных доказательств, никак нельзя, Шапиро в грубой форме приказал ему: «Делай как приказано!»
В конечном итоге на основании всего лишь допросов (двух – официально) комиссар госбезопасности третьего ранга Яков Дейч превратил корпусного комиссара РККА Артура Артузова в многолетнего шпиона сразу четырех (!) разведок – французской, немецкой, английской, польской.
Должно быть, кто–то наверху сказал Дейчу «хватит», иначе он завербовал бы своего подследственного еще в несколько европейских, и не только, спецслужб.
Кроме того, он сделал Артузова активным участником заговора в НКВД во главе с бывшим наркомом Ягодой.
Примечательно, что Дейч «доказал», точнее, добился «признания» шпионажа Артузова в пользу тех именно стран, чьи разведки тот в действительности наиболее успешно громил, чьи агентурные сети и гнезда ликвидировал до основания и, наоборот, в важные центры которых внедрял своих нелегалов и агентов.
С точки зрения здравого смысла только сумасшедший мог объявить английским шпионом человека, который обезвредил старого английского агента Сиднея Рейли! Или, быть может, Артузов совершил это с благословения Лондона?
Первая страница протокола допроса Сиднея Рейли
Именно Артузов на семь–восемь лет полностью блокировал всю работу весьма деятельной тогда и опасной польской разведки. Неужели же для этого ему самому непременно нужно было стать польским шпионом? Еще один вопрос можно было бы задать комиссару госбезопасности Дейчу: почему агент гестапо не выдал тому же самому гестапо самого ценного советского разведчика в Японии Рихарда Зорге? И еще один вопрос: зачем французский шпион Артузов регулярно, много лет подряд «скармливал» французскому генштабу через поляков дезинформацию о боеспособности Красной армии?
Письмо С. Рейли Ф. Дзержинскому
И наконец: шпионом «вообще» быть нельзя, «шпион „вообще“» – такая же нелепость, как боксер по переписке. Между тем в объемистых протоколах допросов не приведено ни одного конкретного факта передачи какой–либо иностранной разведке хоть самой захудалой шпионской информации. При обыске у Артузова не обнаружено никакого шпионского снаряжения, приспособлений для тайнописи, шифров, кодов, нет изобличающих свидетельств скрытого наружного наблюдения, тайников, полученной за свою преступную деятельность иностранной валюты, нет данных о фиксированных контактах с зарубежным связником. Ничего подобного! В «деле» присутствует только «царица доказательств» – признания подследственного, самооговор, ничем не подкрепленный, никак не проверенный. При нормальном судопроизводстве подобным признаниям грош цена и обвинительное заключение неминуемо рассыпается как карточный домик.
Какое же извращенное сознание надо было иметь, чтобы так исказить истину, столь целенаправленно, пользуясь самыми иезуитскими и подлыми методами, подвести под расстрел за шпионаж и измену самого талантливого и заслуженного руководителя советской контрразведки и разведки за всю ее историю?
Что двигало Яковом Абрамовичем? Неужто один только звериный страх за собственную шкуру, стремление упрочить свою карьеру на фундаменте из чужих костей?
Вне всякого сомнения, эти мотивы в действиях Дейча присутствовали и многое объясняют. Однако, по разумению автора, существовали и дополнительные побуждения, столь же, впрочем, низменного характера – обыкновенная черная зависть и злорадство. Артузов уже при жизни был легендой и контрразведки, и разведки, с его именем связаны их самые громкие (хоть и тайные) победы и достижения. Ему «верил, как самому себе» Дзержинский, в чьей честности, слава богу, и сегодня не рискуют усомниться самые яростные злопыхатели. Его высоко ценил Менжинский, чей авторитет тогда еще и после смерти оставался незыблем. Наконец, его знал и поручал ему ответственнейшие задания лично Сталин. (Во всяком случае, до того, как равнодушно отдал на растерзание, когда счел, что слишком умный корпусный комиссар ему больше не нужен.)
А кто такой Яков Дейч? Всего лишь высокопоставленный чиновник НКВД, никакой не оперативный работник, а так, делопроизводитель, хоть и с тремя ромбами в петлицах и двумя орденами на груди, на чье место в любой момент могли прислать любого другого номенклатурщика из ЦК, вроде заместителя Шапиро, который, к слову, через два месяца займет его место, чтобы, в свою очередь, слететь с него прямиком в камеру смертников при очередном новом наркоме – Берии.
А уж вовлекать Артузова в узкий круг ближайших сподвижников Ягоды – просто дурость. В НКВД все знали, что бывший нарком и Артузов, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Что примерно с двадцатого года с обращения на «ты» перешли на отчужденное «вы». Что хоть и жили в одном подъезде (до развода Артузова с первой женой) – Артур Христианович на первом, Генрих Григорьевич на втором этаже, – но за все годы соседства ни разу не зашли друг к другу в гости.
Методика Дейча была проста до примитивности, полностью соответствовала его убогому интеллекту и рептильному характеру. Он выбирал нужные ему факты из материалов разведки НКВД или Разведупра, ответов Артузова на свои вопросы и компоновал их таким образом, что они превращались в грозные обвинения – и признания соответственно – в измене, шпионаже и прочих смертных грехах. Однако, будучи невеждой в разведывательных делах, агентурной работе, анализе информации, внешней политике, он не замечал внутренних противоречий в «конечном продукте» своих фальсификаций. Артузов, без сомнения, их видел, но… не поправлял. Наоборот, порой, словно издеваясь (а может, и вполне осознанно), подбрасывал самые несусветные глупости, в которых легко бы разобрался и никогда не занес бы в протокол в качестве доказательств мало–мальски квалифицированный следователь–профессионал.
Для чего это делал Артузов? Тут может быть только одно объяснение: как и многие другие арестанты первых месяцев Большого террора, он полагал, что на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР откажется от сделанных по ходу следствия под нажимом Дейча признаний и легко докажет их полную абсурдность и несостоятельность. Он понятия не имел, как в действительности теперь проходят заседания Военной коллегии, этот жуткий фарс на правосудие. К тому же Артузов был полностью отрезан от внешнего мира, не имел ни малейшего представления, что происходит за толстыми стенами Лефортовской тюрьмы. Радио в камерах не было, газет не полагалось, контролеры разговаривать с заключенными права не имели. За сутки – только несколько заученных фраз, строго по инструкции, чисто служебных.
