Лев Николаевич Мейер–Захаров (настоящая фамилия Захаров) был членом партии с 1918–го и сотрудником ВЧК с 1919 года. Одно время – начальник Центральной школы ОГПУ, одновременно создатель и руководитель легендарной ЭПРОН (Экспедиции подводных работ особого назначения), также входившего тогда в систему ОГПУ—НКВД.

Таким образом, вместо одного «добывающего» отдела в структуре Разведупра стало шесть.

К сожалению, после присвоения персональных званий многие старожилы управления посчитали себя обиженными. И не без оснований. В самом деле: четыре бывших чекиста – Артузов, Захаров (Мейер), Штейнбрюк и Карин – получили звание, равное званию Урицкого. Только один «чистый» военный – герой Гражданской войны Геккер тоже получил три ромба в петлицы. Также военный, заместитель Урицкого Никонов получил звание только комдива – меньшее, чем помощник начальника Захаров (Мейер) и два начальника отделений – Штейнбрюк и Карин.

Кому какое звание присвоить – зависело прежде всего от наркома Ворошилова. Не исключено, что столь хитроумным ходом он намеревался обострить отношения между ветеранами и «варягами» Разведупра.

Артузову до этих переживаний особого дела не было. Лично для него после присвоения звания изменилось только одно: в ИНО к нему сотрудники обращались, как правило, по имени–отчеству – Артур Христианович. Иногда, сугубо официально или на партийных собраниях – товарищ Артузов. Теперь же, каждое утро, когда он уходил в «шоколадный домик», дежурный по Разведупру при докладе обращался только так: «Товарищ корпусный комиссар…»

Важнее этих мелочей было главное – работа. А работать приходилось много. Фактически руководство стратегической военной разведкой легло на его плечи. В этом отношении официальное название его должности – заместитель начальника управления – никак не отражало его реальную роль и обязанности.

Между тем в личной жизни Артузова произошло событие, которое в дореволюционной беллетристике принято было называть роковым. Он влюбился, вернее – полюбил, второй раз в жизни, и, как это бывает у мужчин старше сорока, пылко, безоглядно и непреодолимо.

Первая жена Артузова Лидия Дмитриевна Слугина была человеком прекрасной души. В голодные годы она подобрала на одном из московских вокзалов девочку–беспризорницу, то ли сироту, то ли просто брошенную родителями, привела домой, вымыла, накормила, переодела во все чистенькое (старую одежонку пришлось просто сжечь), да… так и оставила в семье с полного согласия мужа. Дескать, где кормим троих, там и для четвертого миска супа найдется. Галя росла вместе с другими детьми как родная и покинула дом фактически приемных родителей (формально ее не удочеряли, впрочем, и сами Артур Христианович и Лидия Дмитриевна жили не расписываясь, в те годы гражданский брак являлся обычным явлением), только когда вышла замуж.

И вот нежданная, негаданная последняя любовь.

Инне Михайловне было тогда тридцать с небольшим, была скорее просто миловидной, чем красивой, но обладала тем неуловимым женским шармом, который привлекает мужчин сильнее и привязывает прочнее самых колдовских чар. Артузов стал ее третьим мужем. Первым был крупный советский работник Иван Иванович Межлаук, в ту пору член ЦИК СССР, секретарь Совета труда и обороны (СТО) и заместитель управделами Совнаркома СССР ^{104} .

С Межлауком Инна Михайловна прожила десять лет. После развода вышла замуж за Григория Самойловича Тылиса, с которым Артузов был хорошо знаком по службе. Тылис работал в системе внешней торговли, последние годы являлся заместителем уполномоченного Всесоюзной торговой палаты в Париже и часто выезжал за границу. Нередко он под псевдонимом Нора выполнял конфиденциальные поручения Артузова по линии ИНО, а затем Разведупра. Отношения между ними были взаимоуважительными, даже дружескими. Тылис и познакомил Артузова с женой.

Инна Михайловна с первого взгляда влюбилась в Артура Христиановича. Ситуация была тяжелой, все четыре стороны двойной семейной драмы долго мучились, пока не стало очевидно, что поправить ничего нельзя, реку вспять не повернешь. Через два года произошел двойной развод. И Григорий Самойлович, и Лидия Дмитриевна, люди интеллигентные и порядочные, не позволили себе поливать грязью «соперницу» и «соперника».

Уже много лет спустя, на допросе в УГБ СССР Лидия Дмитриевна, даже не зная, по какому поводу ее туда пригласили, твердо заявила: «Я знала Артура Христиановича как человека, преданного Советской власти, и не знаю, почему его арестовали. Никогда ничего антисоветского я в нем не видела».

Артузов оставил семье большую квартиру в Милютин–ском переулке и перебрался, взяв с собой минимум личных вещей, в двухкомнатную квартирку Инны Михайловны по 3–й Тверской–Ямской улице, дом 21/23.

Квартирный вопрос был в Москве (и остается по сей день) сущим проклятием для подавляющей части населения. Массовое жилищное строительство тогда в Москве еще не велось. Рассчитывать на получение второй квартиры от НКВД не приходилось, а просить в Разведупре, где жилья по многу лет дожидались десятки ветеранов управления, Артузову просто совесть не позволяла. Надеялся, что рано или поздно удастся совершить всех устраивающий сложный размен. А пока условились, что одна комната на 3–й Тверской–Ямской принадлежит Тылису, вторая – Инне Михайловне с Артузовым. Какое–то время это их устраивало, поскольку Тылис большую часть времени проводил за рубежом.

К сожалению, у Инны Михайловны обнаружилось редкое заболевание позвоночника, которое тогда умели лечить каким–то «радиометодом» только во Франции.

Дело оставалось за малым: разрешением на загранпоездку (свободный выезд за рубеж был уже давно отменен). Комиссию по выездам в ЦК ВКП(б) возглавлял (наряду с другими должностями) Николай Иванович Ежов, с которым Артузов уже был знаком по службе в ИНО, поскольку именно он с некоторых пор курировал в Центральном Комитете ОГПУ—НКВД.

Маленький синеглазый человечек в неизменной косоворотке и помятом сереньком пиджачке встретил Артузова приветливо, проявил чуткость, расспросил, каким заболеванием страдает Инна Михайловна, искренне посочувствовал, осведомился, чем может помочь. Без проволочек подписал разрешение Инне Михайловне на поездку во Францию для лечения, распорядился также, чтобы ей позволили обменять какое–то количество рублей на франки.

В непринужденном разговоре выяснилось, что у Артузова и Ежова, кроме, разумеется, причастности к спецслужбам, есть два общих увлечения. Первое – Ежов хоть имел лишь «незаконченное низшее» образование, был, как и Ар–тузов, страстным любителем чтения, за что в молодости заслужил у друзей прозвище Колька Книжник. Второе – он, как и Артузов, любил петь, обладал чистым, хоть и не сильным, лирическим, так называемым русским тенором.

Кабинет Ежова Артузов покидал совершенно очарованный секретарем ЦК. Невольно сравнивал его с грубым, порой хамоватым Ягодой. Сравнение было не в пользу Генриха Григорьевича. Правда, надо отдать должное и наркому – он никогда не отказывал сотрудникам в решении каких–либо проблем, несмотря на личное к ним отношение. Ему нравилась репутация «отца–благодетеля». Вот и Артузову он помог в свое время с приобретением дефицитных пиломатериалов, когда тот строил дачку на хуторе Решетниково близ станции Одинцово.

…Не только Артузов, никто тогда не разглядел в милом, приятном во всех отношениях человеке зловещие черты «кровавого карлика Тьера», как окрестила его позднее сотрудница ИНО Раиса Соболь, сама «хватившая» лагерей и ставшая после освобождения известной писательницей Ириной Гуро. Нет, один человек разглядел – Сталин. И не ошибся.

Инна Михайловна дважды съездила в Париж. Подлечилась, поправила здоровье. Правда, ненадолго. Впрочем, это уже не имело значения…

Как и в Иностранном отделе ГУГБ НКВД, в Разведупре РККА тоже имелись свои «великие нелегалы». В том числе и ставшие знаменитыми, Героями Советского Союза. Некоторых из них удостоили спустя полвека звания и Героя Российской Федерации, как Яна Петровича Черняка.