В общем, мысли приняли опасное направление, однако развернуться они не успели.

Полковник Карвасаров сказал:

– Все это глупости, ротмистр. Вы плохо разбираетесь в людях. Я действительно должен вас задержать, однако не стану этого делать.

– Но почему? – хором спросили ротмистр и Дохтуров.

– Из-за вашего плана, – Карвасаров ткнул пальцем доктору в грудь. – Я в него не верю, но… чем черт не шутит! А вдруг выгорит? Тогда я буду знать, что жил не напрасно. Прошу извинить за пафос, – тут же поправился он. – Я, должно быть, устал.

– Что, действительно отпускаете? – спросил недоверчиво ротмистр. – И мы можем идти куда захотим?

– Вы – да, – Карвасаров махнул рукой. – А вас, Павел Романович, попрошу задержаться. Всего на пару минут.

Когда остались одни, полковник спросил:

– Признайтесь, Павел Романович, страшно?

– Страшно.

Карвасаров немного помолчал.

– Думаю, вы не поняли, – проговорил он. – Нам сейчас всем страшно: время такое. Но у вас особенная ситуация. Вот вы мне сказали давеча, что отправили комиссарам пробу вашего снадобья. Якобы для экспертизы. Цель имеете самую благородную, однако на деле что? Не получится ли так – вместо того чтоб расплавить вражеский меч, вы его, наоборот, закалите?

Отправлять комиссарам средство, способное их сделать неуязвимыми, – опаснейшая затея. Да и вообще… Судите сами: про эту свою панацею вы знаете крайне мало. Что это за черт за такой? Долговременных наблюдений нет, и отдаленных последствий от употребления никто не представляет. Скажите, я прав или в чем-то ошибся?

– Нет, не ошиблись. Все верно.

– И еще. Как бы это половчей сформулировать… Мне так представляется, что панацея – это не микстура от кашля. Скорее, явление природы. Стихия! Но ведь и революция – стихия тоже. Не получится, что вы своим вмешательством привьете неуязвимость самой их идее? Или сделаете ее очень живучей. А? Вы меня понимаете?

– Понимаю, – сказал Павел Романович. – Возможно, вы правы. Не исключаю. Но все равно от своего плана не отступлюсь. У меня, знаете ли, имеется принцип: стоять до конца, даже если дело определенно проиграно. Сей принцип меня выручал не раз. Надеюсь, не изменит и впредь. И вот еще: по моим расчетам, пробной, так сказать, дозы лауданума хватит ненадолго. Сравнительно ненадолго. Лет пять, максимум шесть. То есть к началу двадцать четвертого года действие его полностью прекратится.

– Пять лет – срок немалый, – сказал Карвасаров.

Возникла пауза. Полковник молчал, Павлу Романовичу говорить также не хотелось.

– Ладно, как знаете, – Карвасаров встал. – В любом случае, желаю успеха. И… храни вас Господь!

Уже в дверях он вдруг добавил:

– Кстати, забыл сказать: ваш генерал Ртищев был неплохим актером. Поликарп видел его перед самым пожаром, выходящим из «Метрополя». Говорит – еле узнал. Поседел, постарел, будто пеплом присыпался. А ведь выглядел куда лучше. И даже говорок сделался дребезжащим. Непростой господин… ну, теперь не моя забота.

– О чем вы задумались, доктор? – спросил вдруг Агранцев.

– Так…

– Я вот к чему: не сходить ли нам в ресторан?

– Простите?

– Да что тут неясного? Отужинать предлагаю, – досадливо сказал ротмистр. – Время-то позднее. Иль у вас планы иные?

Разумеется, у Дохтурова были совершенно иные планы. Четверть часа назад они покинули дом мадам Дорис, сговорившись с ней о дальнейшем. Павел Романович сказал, что оставаться в Харбине более не намерен и отправляется в Екатеринбург. Поселится там инкогнито и станет ждать известий от мадам. Когда (и если!) от комиссаров будет получен благоприятный ответ, та немедленно ему сообщит телеграфом. И тогда панацея будете передана большевистским вождям. Но не ранее, чем Павел Романович убедится, что государь и наследник (прежде всего они) безопасно покинут Екатеринбург и достигнут Англии. Не ранее!

Таков был план.

Дохтуров прекрасно понимал, что этот прожект справедливее назвать авантюрой. Даже Дюма не рискнул бы писать роман, вооружившись столь сомнительной фабулой.

Но все-таки шанс имелся.

Если судьбе было угодно, чтоб Павел Романович Дохтуров, никому не известный лекарь, разгадал тайну, над которой веками бились люди, превосходившие его во многом, – то отчего бы не допустить, что та же судьба проведет невредимым и через прочие испытания? Вполне вероятно. И лучшее, что можно сделать теперь, – оставаться верным своему плану.

Вот так и поступим.

Веселый дом они покинули в коляске, предоставленной самой мадам. На козлах сидел неразговорчивый кучер (возможно, тот самый, что принимал участие в недавнем побоище у хлыстов). Направлялись они на квартиру к Сырцову, где их должны были ждать Анна Николаевна и Сопов. Полковник Карвасаров сказал, что никого из них он не трогал, – тут «гороховое пальто» сильно ошибся. Впрочем, как выяснилось, он вообще ошибался во многом.

На квартире Павел Романович собирался отдохнуть до утра, а на следующий день отправиться на вокзал. Ротмистр отговаривал, убеждая, что путешествовать с котом, да еще упрятанным в шляпную коробку, – истинное безумие. Правильнее, по словам ротмистра, было бы оставить кота здесь, в Харбине, под его, Владимира Петровича Агранцева, личную ответственность. Когда понадобится, ротмистр брался доставить «сосуд бесценный» в Екатеринбург незамедлительно.

Дохтуров слушал эти речи со смешанным чувством. Чего именно добивается ротмистр? Действительно хочет помочь? Но в таком случае должен понимать, что предлагаемый им порядок действий еще более сложен – а, значит, и менее исполним. Или просто собирается завладеть панацеей, а разговоры – лишь отвлекающий маневр?

Последнее казалось более вероятным.

В итоге Дохтуров сказал:

– Планы иные, но в ресторан, пожалуй, пойдем. Правда, ужин будет скромным.

Ротмистр поморщился:

– Не воображайте, будто я – ваш бедный родственник.

– Тогда куда?

Остановились на «Вилле Родэ». Кучер подвез их к дверям и немедленно укатил.

Свободных столиков было немного, и все возле оркестра. Ротмистр пошептался с метрдотелем, и вдруг обнаружился еще один, якобы забронированный, в дальнем углу, наполовину скрытый пышною пальмой в бочке. Сперва было тихо, потом заиграла музыка. Оркестр оказался венгерским, и весьма неплохим.

Вновь подошел метрдотель, за его спиной неслышно встали двое официантов. Ротмистр сделал заказ. Метрдотель вежливо кивал, ничего не записывая. Потом подал короткий знак – и официанты, словно бесплотные духи, исчезли – чтобы сейчас же вновь появиться, мгновенно сервировав столик.

В серебряных судках лежали громадные омары; масляно светилась семга, нарезанная исключительно умелой рукой – не толсто и не тонко, а именно так, как следует, обрамленная пучками свежей петрушки. Рядом плавилась янтарного цвета икра. Тут же – водки, коньяк, старка.

На шляпную коробку, которую доктор бережно поставил на пол возле себя, никто не обратил внимания. Зигмунд пока вел себя тихо.

– Боже, как долго я был лишен всего этого! – простонал ротмистр.

Он щурился, ему было хорошо. Он и сам сейчас походил на кота, после долгого воздержания добравшегося, наконец, до сметаны.

– Не знал, что вы богаты, как Крез, – сказал Павел Романович. – Как сохранили зажиточность после таежных скитаний?

– Что сохранять-то? У меня с собой и не было почти ничего. Так, пустяки. А ценности держу у доверенного лица.

– Кажется, я знаю, кто это. Дарья Ложкина, она же мадам Дорис. Верно?

Ротмистр закурил и выдохнул дым к потолку:

– Может быть. Что вам за дело?

– Это верно, – поправился Павел Романович. – Прошу извинить.

Ротмистр не ответил. Он выпил старки, закусил и выпил еще. С удовольствием оглядел зал.

Дохтуров тоже посмотрел по сторонам.

Публика здесь была пестрой, но преобладали военные. В основном, молодежь. Правда, виду довольно странного. В столице, и в мирное время, многих наверняка бы забрал патруль. Копны длинных волос, странно сидевшая, крикливая форма с немыслимыми шевронами и значками. Визгливые голоса, громкий нарочитый смех… И – женщины, под стать своим кавалерам.