Я отодвинул стакан бренди с экрана и сказал:
– Мы еще не закончили с фильмами. Вам трудно бороться с ожирением? Ну что ж, смотрите, я кое-что покажу вам.
Сначала появился Уэллс времен "Чужестранца" – настолько стройный, что даже кадык был виден.
– Это вы в тысяча девятьсот сорок шестом году. Еще похожи на себя. Но вот "Печать Зла", это уже спустя десять лет. – Расплывшаяся туша, небритая, потная. Одна фотография сменяла другую: все больше отвисает нижняя челюсть, все более одутловатыми становятся щеки, вместо симпатичного молодого человека появляется какая-то сальная туша, вместо импозантного мужчины – заплывший жиром кошмар. У меня были в запасе и клипы, на которых он, раскачиваясь, двигался по комнате или, сотрясая вторым подбородком, ораторствовал в каком-то второсортном историческом фильме. Несколько клипов, сделанных на разных ток-шоу, – он сидит, а огромный живот свисает между колен, пальцы рук сжимают сигару и даже окладистая борода не может скрыть обвислых подбородков.
– К концу жизни вы будете весить от трехсот до четырехсот фунтов. Точно неизвестно. Вот фотография актрисы Энджи Дикинсон, которая пытается сесть вам на колени. Но коленей нет. Смотрите, ей приходится крепко держать вас за шею, чтобы не упасть. Вам трудно дышать, трудно передвигаться, спина разламывается, отказывают почки. В восьмидесятых годах вы застрянете в автомобиле, и, чтобы достать вас из него, придется разбирать машину на части. Последние годы своей жизни вы будете создавать телерекламу дешевого вина, которое даже пить-то сами не сможете из-за проблем со здоровьем.
Уэллс в ужасе смотрел на фотографии, потом прошептал:
– Выключите.
Какое-то время он сидел молча. Лоб нахмурен, в темных глазах презрение к самому себе. Но по излому бровей я понял, что он испытывает удовлетворение от такого унижения, словно то, что я показал, явилось исполнением предсказания, оброненного над колыбелью.
– Я вижу, вам пришлось много потрудиться, – спокойно сказал он.
Я почувствовал, что близок к цели, и наклонился вперед:
– Всего этого можно избежать. Наша медицина может сделать так, что вы не станете жалкой пародией на самого себя. На протяжении всей оставшейся жизни у нас вы будете таким же молодым и здоровым, как и сейчас.
Уэллс пошевелился.
– Я ослеплен вашей щедростью. Но ведь и у вас должен быть свой интерес?
– Прекрасно. Отрицать не стану – благотворительностью мы не занимаемся. Вы даже не представляете себе, насколько высоко ваши работы ценятся в будущем. Через сто лет "Гражданина Кейна" будут считать одним из величайших фильмов за всю историю кинематографа. Одна реклама вашего возвращения принесет миллионы. Люди жаждут ваших новых фильмов.
– Джордж Шефер говорил примерно то же самое, когда уговаривал меня приехать в Голливуд после "Войны миров" [В 1938 г. Уэллс подготовил сенсационную радиокомпозицию по повести Герберта Уэллса "Война миров"]. Я гений, мне обеспечена безграничная поддержка, людям нравятся мои работы. А ножи против меня точились еще до того, как я сошел с трапа самолета. Прошло три года, Шефер выброшен на улицу, я изгой. Его преемник не желает даже вместе со мной посмотреть мой фильм. Так что же, исполнительные директора киностудий в будущем будут святыми?
– Конечно же нет, Орсон. Но у будущего есть преимущество – мы можем видеть все сквозь призму времени. Хоть RKO и порезали "Эмберсонов", но этим они не спасли свое финансовое положение. Ваши инстинкты оказались вернее, чем их, и не только с художественной точки зрения, но и с финансовой тоже.
– Скажите это Чарльзу Кернеру.
– Зачем? Ваш фильм считается величайшей трагедией в истории кино. В две тысячи сорок восьмом году вашего фильма никто не увидит. Это, – и я дотронулся до коробки с фильмом, – единственная копия вашей версии фильма. Она пропадет, а негативы вырезанных кусков будут выброшены, и останется лишь изуродованный, искромсанный студийный вариант.
– Это единственная копия?
– Да. Единственная.
Уэллс взъерошил волосы своими длинными пальцами. Потом с трудом поднялся на ноги, подошел к поручням, схватился за ванты и уставился в ночное небо. Он, конечно, знал, что немного позирует. Не оборачиваясь, он спросил меня:
– А где же ваша машина времени?
– У меня в сумке переносной аппарат. На корабле им воспользоваться нельзя, но как только вернемся на сушу…
– … то сразу отправимся в год две тысячи сорок восьмой! – расхохотался Уэллс. – Похоже, я инсценировал не тот роман Герберта Уэллса. – И тут он повернулся: – Или нет, мистер?…
– Грубер.
– Мистер Грубер. Боюсь, что вам придется вернуться в будущее без меня.
Роузтраш потратила столько денег, чтобы послать меня сюда. Если я вернусь ни с чем, других шансов у меня не будет.
– Но почему? Все, что я говорил, сущая правда.
– А значит, благодаря тому, что я ее знаю, у меня в течение ближайших сорока лет будут определенные преимущества, не так ли?
– Не глупите. Ваш завтрашний день ничуть не лучше вчерашнего. – Одно из первых правил в нашем деле – действовать незаинтересованно, а я нарушил его. Мне было очень важно, прислушается он к моим словам или нет. Все дело было в моем финансовом положении. Я ткнул в сторону кают, где спали Кернер с семейством. – После сегодняшнего вечера все только ухудшится. Вы отбрасываете свой единственный шанс изменить судьбу. Хотите заложить свой талант людям вроде Чарльза Кернера? Продать себя ради одобрения тех, кто никогда вас не поймет?
Уэллс развеселился.
– Кажется, вы принимаете все слишком близко к сердцу, как вас там… Детлев? Детлев, почему для вас это так важно? – Он не столько спрашивал меня, сколько рассуждал вслух. – Ведь вы просто выполняете поручение. Меня вы толком не знаете. Но вкладываете в это всю свою душу. Я могу истолковать это так, что вам на самом деле нравятся мои фильмы. Я польщен, конечно. Или же вас беспокоит судьба режиссера в мире бизнеса. Но ведь вам каждый день приходится вращаться в мире бизнеса. Выслушайте мое предложение: вы не забираете меня в будущее, вместо этого сами остаетесь тут со мной. Я сомневаюсь, что художник может добиться успеха вне своей эпохи. Я родился в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Как же я смогу понять две тысячи сорок восьмой год, не говоря уже о том, чтобы создавать фильмы в той далекой эпохе? С другой стороны, вы неплохо ориентируетесь в нашем времени. Вы говорите, что вам известны все трудности моей будущей жизни. Могу поклясться, что и всю историю двадцатого века вы знаете ничуть не хуже. Подумайте о преимуществах, которые вы получаете! Несколько правильных вложений, и вы становитесь богачом! Хотите снимать фильмы, будем делать это вместе! Вы можете стать моим партнером! С вашим знанием будущего мы сможем основать собственную студию и финансировать ее!
– Я агент по поиску талантов, не финансист.
– Агент по поиску талантов – что ж, это тоже можно будет использовать. Вы должны знать, кто в ближайшие тридцать лет станет известным актером или актрисой. И мы будем первыми выходить на них. Будем подписывать с ними эксклюзивные контракты. Через десять лет мы станем первыми в кинобизнесе!
Он быстро подошел к столу, поставил передо мной стакан и наполнил его.
– Знаете, если бы вы мне не сказали, я и не подумал бы, что вы не простой официант. Вы и сами неплохой актер, так ведь? Умеете менять внешность. Яго, нашептывающий мне на ухо. Прекрасно, это тоже можно использовать. И не говорите, Детлев, что в будущем нет таких моментов, которых и вы хотели бы избежать. Вот ваш шанс. Мы можем вместе распрощаться с чарльзами кернерами этого мира, а еще лучше, добиться успеха в их мире и утереть им нос!
Это было что-то новенькое. Мне и раньше оказывали сопротивление, велели убираться прочь, часто я сталкивался с паникой и неверием. Но еще никогда намеченный нами кандидат не пытался уговорить меня самого сменить эпоху.
И самое главное, в словах Уэллса было немало здравого смысла. Если бы я смог доставить его в будущее, то существенно поправил бы свои дела, но этому, похоже, не суждено было случиться – не очень-то он рвался туда. А все, о чем я говорил ему: отсутствие родственных связей, сложности с работой, мрачные перспективы – все это можно было с успехом применить и ко мне в 2048 году. А из будущего никто никогда не сможет прибыть сюда за мной, даже если захочет. Буду иметь возможность делать фильмы с Орсоном Уэллсом, а потом и без него.
