Двадцать три года. 1989? А потом еще двадцать?

Высоко в небе медленно двигались звезды, старые садились, новые поднимались. Так я немного разобрался в направлении оси голубой луны. Метеоры сгорали в атмосфере – то один, то сразу два или три. Потом я вгляделся внимательнее и обнаружил источник дождя метеоритов. Туда, подумал я, и мы должны будем двигаться в межзвездном пространстве.

Один раз из ниоткуда появилось нечто, похожее на розовую луну Боунстелл, – сначала просто точка на небе, которая быстро разрослась в рябой шар, а потом снова исчезла.

Прошло немало времени, и Трейси понемногу успокоилась, перестала дрожать. Я решил, что кризис прошел. Я долго держался, но, несмотря на свое решение не спать до утра, охранять Трейси и помогать ей, я все же заснул.

Когда я проснулся, вокруг, конечно, было темно.

Я лежал на боку, а надо мной было звездное небо. Я обнимал Трейси, она прижалась спиной к моей груди, а я уткнулся лицом в ее затылок. Волосы, которые давно уже расплелись, щекотали мне нос. Пот уже не тек с нее ручьем, но волосы были какими-то жирными и пахли странно. Вначале они были совсем другими.

У меня, как всегда, была эрекция, даже сильнее обычного.

Жара у нее не было.

Кожа была прохладной и не потной, но и не сухой. Словно смазана маслом. Жирная, как и волосы.

И очень прохладная. Настолько прохладная, что…

Я почувствовал, как сердце колотится в груди.

О боже.

Какая-то она странная стала, словно поправилась, что ли. Стала мягче. Я…

Я протянул руку к ее груди, чтобы послушать, бьется ли сердце. У меня дыхание перехватило, я пытался подавить все мысли, но вот же – я так и знал. Что же мне теперь делать?

Она зашевелилась, глубоко вздохнула, а я замер. Она еще раз вздохнула, потянулась, потом снова свернулась клубочком, коснулась моей руки грудью.

Я прошептал:

– Трейси…

Голос у нее был хриплый, будто она очень сильно устала.

– Вот, Уолли.

Я прижал руку к ее груди и подумал: "Погоди, погоди немного…"

Она перевернулась, перевернулась на спину, посмотрела мне в глаза, ее собственные глаза блестели в свете звезд, зубы белой полоской выделялись в темноте.

– Ускоренное созревание. Да, я знаю, я еще не совсем выросла. Я не могу за одну ночь набрать такую массу тела, но приборы быстро сообразили, как сократить процесс.

Она взяла мою руку, стянула ее с груди и положила себе между ног, туда, где было так горячо и влажно.

– Теперь отступать некуда, Уолли.

Как ни странно, но я прекрасно знал, что нужно делать.

Мы по-прежнему сидели, обнявшись, у озера под звездным небом, но потом я так проголодался, что у меня даже закружилась голова. Я попробовал прилечь, но это не помогло. Идти назад к тарелке оказалось непросто – не потому, что трудно было уйти с волшебного берега, а потому, что Трейси тесно прижималась ко мне, и я постоянно спотыкался.

Наконец мы решили идти, просто держась за руки. Я не мог сдержать улыбки. Мне казалось, что я лечу по воздуху. Все по-другому. По-другому. Так…

Я сказал:

– Теперь я ощущаю себя взрослым! Интересно, почему от одного совокупления все чувства так меняются?

Трейси рассмеялась, потом остановилась и посмотрела на меня снизу вверх, взяла обе мои руки в свои:

– Ну не совсем одного…

Наверное, она была права.

– Ты все еще хочешь домой?

Улыбка исчезла с моего лица, меня словно выключили.

– Уолли?

Я ответил:

– Если только вы не изобрели путешествие во времени, моего дома уже нет. Мне трудно представить, какой станет Земля в две тысячи девятом году. Может, там уже прошла атомная война.

Помню, в восьмом классе я пробовал написать рассказ, я назвал его "Разрыв бомбы". Действие происходило в далеком будущем – в тысяча девятьсот восемьдесят первом году. Я примерно знал, сколько атомного оружия было в Америке в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, и попытался экстраполировать это число на два десятилетия в будущее – получилось что-то около тридцати тысяч боеголовок. О'кей. Пусть и у русских будет то же количество. И я попытался описать войну, во время которой в один день разорвется шестьдесят тысяч водородных бомб.

Я не смог написать рассказ, но представил себе, каковы будут последствия такой войны.

Трейси ответила:

– Ты прочел столько книг, а все же не можешь представить себе две тысячи девятый год. К чему тогда книги?

– Не знаю.

Она продолжала:

– Если домой к тебе мы не полетим, то что будем делать?

Я провел рукой по ее обнаженной спине, однако то ли она была слишком невысокой, то ли у меня руки слишком короткими, но я не смог ухватить ее за мягкое место.

Она хихикнула:

– Если ты ни о чем другом и думать не можешь, значит, этим и будем заниматься.

– Я согласен.

Она сжала мою руку.

– Рано или поздно тебе это надоест, Уолли.

– Невозможно.

– Ну, тогда пошли. Когда-нибудь позже что-нибудь придумаем.

Всю дорогу назад к тарелке я думал о своем.

– Трейси? – Она посмотрела на меня. – А тебе удалось узнать, что стало с твоим народом?

На секунду она отвела глаза.

– Я никогда не была "народом", Уолли.

Мне стало не по себе – зачем я ей напомнил?

– Но теперь ты человек.

Она улыбнулась – мне всегда хотелось, чтобы именно так улыбалась та, первая Трейси.

– Да. Благодаря тебе.

– Мне?

Она ответила:

– Кое-что мне удалось узнать, Уолли. Я ведь говорила тебе, что сверхдвигатели восприимчивы к растяжению времени.

Я кивнул.

– Так вот, граждане Империи жили достаточно долго по сравнению с людьми, в основном благодаря усовершенствованию медицины, но и они не были бессмертны. В каком-то смысле Вселенная была им неподвластна – ведь и для землян многие звезды недостижимы.

Верно. "Аполлон-Сатурн" долетит до Луны через десять лет, до Марса к 1984 году, к концу столетия до лун Юпитера. Но до звезд? Никогда.

Тут передо мной предстала другая картинка Земли в 2009 году. Хорошая. Не разорванная десятками тысяч атомных взрывов планета. Вот Марри, например, мог стать первым человеком, высадившимся на Марс, ведь он так и хотел. Марри тридцать с небольшим лет, и он на Марсе. Вот я возвращаюсь домой, а он готовит новую экспедицию – на Сатурн.

Ревность?

Нет. Я же держу за руку Трейси.

Она сказала:

– Я думаю, они разрабатывали новый тип космических двигателей, которые могли бы переносить корабли мгновенно, чтобы в любой момент времени попадать в любую точку пространства.

Какую же, к черту, книгу я читал, в которой было такое мгновенное радио? "Мир Роканнона"?

– Доказательств моей теории немного, но похоже, что все процессы прекратились после того, как они включили одну из опытных установок.

– И?… Куда они делись?

Глаза ее затуманились.

– Не знаю, Уолли. Может, они улетели к точке Омега.

Я молчал, она тоже. Я решил больше не расспрашивать. Спустя какое-то время мы поднялись по трапу на борт и от правились в сторону нашего споума.

Путешествия.

Путешествия и секс.

Мы так много занимались сексом, что я спокойно мог бы по терять еще двадцать фунтов и превратиться в поджарого рок-певца, но Трейси настаивала на том, что ей нужно есть, чтобы расти. Я бы не возражал, если бы она осталась прежнего роста (четыре фута девять дюймов), но ведь несправедливо не давать ей вырасти; а когда она ела, что оставалось делать мне? Я тоже ел.

В конце концов мы отправились в мир, который Трейси обнаружила в одном из электронных информационных узлов.

Мне они казались чуть ли не волшебными, но она умела с ними обращаться. Она сказала, что там будет интересно нам обоим. И правда: планета-музей, главная достопримечательность Затерянной Империи. Смитсоновский институт [Комплекс разнообразных музеев, научных учреждений и художественных и научных коллекций, находится в Вашингтоне.], музей Гуггенхейма [Музей Соломона Гуггенхейма (в Нью-Йорке), экспонирует современную живопись и скульптуру.], Лувр, все музеи, какие только можно себе представить, в одном.