Автомобиль замедлил ход, и регулярное чередование света и тени уступило место однообразной серости. В лицо Сюзан повеял легкий холодок. Она в раздражении открыла глаза, выпрямилась и осмотрелась.
– Где мы?
– Подъезжаем к Мобежу. Надеюсь, там нас ждут хоть какие-то сведения о похитителе.
– К черту похитителя!
– Что это с вами?
Сюзан взглянула на Дэйна с легким отвращением. Таким взглядом она обычно одаривала неумелых любовников.
– Голова немного болит. Не угостите сигаретой?
К пограничному посту они подъехали в напряженном молчании. Здесь быстро выяснилось, что французская полиция задержала не того человека. Из Амстердама никаких новостей не поступало. Четверть часа спустя они выехали в Париж.
– Но зачем вы дали полиции столь подробное описание его внешности? – спросил Зеттнер.
– Не было другого выхода, – заявил Ван Джост. – Вы забываете, что старуха и двое полицейских тоже его видели. Во всяком случае, мельком.
Зеттнер задумался.
– Я немедленно связался с вами, – продолжал Ван Джост. – Предупредил об Эдельгейте. С ним что-нибудь решили?
Зеттнер не ответил. В застегнутом до подбородка плаще он стоял в магазинчике Ван Джоста и пальцами затянутой в перчатку левой руки легонько постукивал по прилавку. За один день Ван Джоста допрашивали трижды: сначала полицейские, потом сотрудники голландской службы безопасности, а затем американцы.
Теперь он беседовал с представителем организации, к которой принадлежал сам, и этот разговор был для Ван Джоста важнее всех прочих. Полицейским и цэрэушникам он мог лгать, мог подлизываться к ним и молить о снисхождении. Но стоявшего теперь перед Ван Джостом задумчивого немногословного человека, которого голландец вызвал сам, не волновали ни ложь, ни правда, ни мольбы. Посетитель молча стоял у прилавка, погрузившись в свои таинственные размышления. Этот человек олицетворял собой силу и власть; достаточно одного его слова, и Ван Джосту навсегда откажут в партийных фондах. И тогда магазинчик обанкротится, как едва не случилось пятнадцать лет назад.
– Вам не следовало давать подробное описание его внешности, – наконец объявил Зеттнер.
– У меня не было времени подумать. Я не получил инструкций, растерялся… Но предупредил организацию, как только…
– Организация не в состоянии делать за вас все. Быть может, вы предложите нам расставлять в магазине товар и уламывать клиентов?
Джост покорно опустил голову. Теперь он был почти уверен, что дотацию ему урежут, если не снимут вообще.
– Как вы поступите, если полиция арестует этого субъекта и предложит его идентифицировать?
– Я его не узнаю. Солгу, – торжественно заявил Джост.
– Неубедительно.
– Вовсе нет. Им из меня ничего не выжать.
– А американец? Если за вас возьмется он?
– Мистер Дэйн? Да это же легче легкого. Его и ребенок обманет.
– Таково, по зрелом размышлении, ваше мнение?
Ван Джост не уловил иронии. И поспешно заговорил:
– Я в этом просто уверен. Он и на вид-то не слишком умен, а когда меня допрашивал, все время отвлекался. Другая свидетельница, женщина, и та вела себя куда разумнее. А сам мистер Дэйн меня едва слушал.
– И это побудило вас говорить громче, чтобы услышали?
– Никогда в жизни! – запротестовал Ван Джост. И добавил обиженно: – В конце концов, не круглый же я идиот!
Зеттнер, казалось, о чем-то замечтался. Глядя на выражение его красивого лица, можно было решить, что молодой человек занят разработкой какого-то приятного плана. Джост взирал на него с восхищением. И потому слишком поздно заметил, как правая рука Зеттнера нырнула в карман плаща и появилась вновь уже с маленьким автоматическим пистолетом.
– Секундочку, – выдохнул Джост. – Может, я неверно выразился…
Его слова потонули в бескрайнем равнодушии Зеттнера, посчитавшего, что пришло время действовать. Без всякой спешки он снова засунул руку в карман и вытащил глушитель, который ловко прикрутил к стволу оружия. Джост, охваченный паническим ужасом, наблюдал за его действиями, судорожно сглатывая слюну.
– Честно, – выдавил он наконец, – я понимаю, что совершил немало ошибок. Но я все исправлю, клянусь! Меня оставили без указаний. В этом срыве нельзя винить меня одного, я не мог…
– Вас никто ни в чем не винит, – сообщил Зеттнер.
Он передернул затвор и поднял пистолет на уровень груди Ван Джоста, губы которого шевелились теперь совершенно беззвучно. Раздался глухой щелчок. Пуля вошла точно между моргающими глазами, как раз над носом. Секунду Ван Джост еще глядел на своего палача, потом отступил на шаг и рухнул на пол – почти бесшумно для такого большого тела.
Зеттнер спрятал пистолет в карман, зашел за прилавок и сгреб из-под стекла горсть часов. Потом вышел на улицу.
На небольшом мосту через канал Воорбюргвал Зеттнер перегнулся через парапет и бросил часы в темную воду. Затем снял перчатки и направился в отель.
…– Неужели это действительно было необходимо? – спросил Бардиев.
– Безусловно, – заверил его Зеттнер. – Ван Джост был слишком слаб, чтобы выдержать нажим полиции. Мы не могли позволить ему опознать похитителя.
Вернувшись в номер, который они делили с Бардиевым, Зеттнер развалился в глубоком кресле и закурил. Это случалось с ним крайне редко, но курил он вовсе не потому, что нервничал. Зеттнер знал, что курение – вид деятельности, относящийся к разряду удовольствий. И время от времени позволял себе поэкспериментировать с удовольствиями, чтобы расширить свои познания о человеческой природе.
– Все спишут на грабеж. Лишь еще одно преступление из тысяч и тысяч, которые ежегодно совершаются на Западе. Несколько строк в газетах, неделя следствия и точка!
– Сначала Эдельгейт, теперь Джост, – пробормотал Бардиев.
Зеттнер выпрямился.
– Вас это в самом деле беспокоит? Мне-то казалось, что кадровые военные хорошо понимают необходимость подобных мер.
Бардиев пожал плечами. Он двенадцать лет провел в армии, восемь из них на командных постах, а последние четыре года работал в разведке. Служил в Кантоне, Бухаресте, Берлине, теперь перебрался в Лондон и, если не брать в расчет отпуска, которые время от времени проводил в России, не жил на родине уже около десяти лет. Может, он слишком долго отсутствовал?.. Ему вдруг пришло в голову, что Зеттнер направлен сюда с заданием выявить степень его, Бардиева, лояльности и благонадежности, а может статься, даже окончательно утвердить решение, принятое по его поводу.
– Исчезновение Эдельгейта и Ван Джоста не слишком облегчает нам жизнь. Мисс Беллоуз, американка, по-прежнему находится с Дэйном. Она сможет опознать похитителя.
Зеттнер устало пожал плечами:
– Разумеется. Поэтому ее тоже придется ликвидировать.
Последнее слово он произнес почти агрессивно. Реалист не может позволить себе баловаться эвфемизмами.
– А Дэйн?
– Его также необходимо убрать.
– А потом вы уберете его преемника? А потом того, кто его сменит?
– Не говорите так, – бросил Зеттнер. – Даже в шутку. Если вы, конечно, шутите…
На этот крючок Бардиев не попался. Он слишком долго жил на свете, чтобы позволить себе реагировать на инсинуации такого существа, как Зеттнер.
– Просто удивительно, до чего вы, молодые, любите играть в старые игры. Еще немного, и вам захочется взорвать Лувр!
– У террора есть свои преимущества.
– Ну, конечно! Почему бы в таком случае не стереть с лица земли Версальский дворец? Может, на его месте построят завод!
Зеттнер улыбнулся. Он понимал юмор, хотя сам шутить не любил, да и не умел.
– Террор не так устарел, как вам представляется. Всякие средства хороши, если они позволяют достичь цели. Называть что-либо старой игрой означает поддаваться сентиментальному чувству виновности. – Зеттнер докурил и аккуратно затушил окурок в пепельнице. – Вы идете не в ногу, Бардиев. Террор возвращается.
