— Понимаю вашу мысль, товарищ капитан. Ну, а как «дядя Вася» — не подведет?

— Он совершенно деморализован, товарищ майор, и, по-моему, готов на все, чтобы только иметь возможность смягчить свою вину.

— Ну что ж, давайте тогда попробуем, — после некоторого раздумья соглашается майор.

Поздно вечером в тускло освещенном окне домика на окраине Старой Гагры появляется не очень выразительный профиль худощавого человека средних лет. Похоже, что он ищет что-то, поворачиваясь при этом так, что лицо его хорошо освещается настольной лампой. Потом он не торопясь раскладывает на столе какие-то бумаги.

А вокруг все тихо, лишь с соседней улицы доносятся приглушенные звуки музыки. И вдруг еле слышный стук в дверь. Значит, кто-то подошел к домику и настороженно прислушивается теперь у его входа.

Несколько секунд спустя слышится скрип открываемой двери. Свет из дома падает на ссутулившуюся фигуру человека в темном макинтоше.

— Наконец-то вы пожаловали, дорогой племянничек! — раздается неестественно радостный голос «дяди Васи».

Названный «племянничком» человек испуганно бросается в сторону спасительной тени. Но его освещают уже несколько сильных электрических фонарей, а за спиной «дяди Васи» появляется капитан Петров.

— Ну-с, Корнелий Телушкин, — почти равнодушным тоном произносит он, — давайте-ка поднимем руки.

Как и предполагал академик Иванов, профессора Кречетова действительно вызывают вскоре в Академию наук.

— Оставляю племянницу мою на ваше попечение, Алексей Васильевич, — прощаясь, говорит он Русину, крепко пожимая его руку.

— Можете о ней не беспокоиться, Леонид Александрович, — обещает Алексей.

Варя к тому времени заметно успокаивается и начинает даже ходить на пляж. Алексей теперь проводит с нею целые дни и, хотя еще не так давно мечтал об этом, к удивлению своему, замечает, что день ото дня ему становится все скучнее с этой красивой девушкой.

Он и не пытается, конечно, говорить с нею ни о какой науке. Разговаривают они в основном о погоде, качестве обедов в литфондовской столовой, температуре морской воды и прочих житейских мелочах, но ему не стоит большого труда представить себе, что скажет Варя по любому иному поводу. Она в общем-то много читает, любит кино и театр и, наверно, имеет обо всем прочитанном и увиденном свое мнение, но Алексей боится даже спрашивать ее об этом.

А Сидор Омегин сказал ему о ней как-то:

— Очень толковая девица профессорская племянница. Чертовски трезво обо всем судит. Только ты брось забивать ей голову наукой — это ей ни к чему. С ней нужно говорить о жизни, а не о…

— Вот и говори с ней об этом, — с едва скрываемым раздражением оборвал его Алексей.

— Что-то ты слишком охотно стал уступать мне эту возможность, — усмехнулся в ответ Сидор. — Тебе в собеседницы знаешь кто нужен? Не красивая девушка, а электронное устройство с большим запасом информации и способностью к логическому мышлению.

А Алексей потом долго раздумывал над этим разговором.

«Все было бы, наверно, по-другому, будь я по-настоящему в нее влюблен, — невесело рассуждал он, прохаживаясь по своей лоджии. — А все-таки что же было бы?… Говорил бы я с нею только „о жизни“, как советовал мне Сидор, а для беседы о том, что представляет для меня основной смысл моего существования, искал бы более интеллигентного собеседника? Или собеседницу… Не знаю, не знаю, может быть, настоящая любовь выше всего этого, но надолго ли? А скорее всего у таких, как я, и не бывает, наверно, такой любви…»

Профессор Кречетов возвращается из Москвы спустя три дня.

— Ну, как вы тут без меня обитаете? — спрашивает он Русина.

— А у нас что? У нас все в соответствии с местным распорядком, — невесело говорит Алексей. — Расскажите лучше, что у вас нового?

— Пробыл там всего три дня, — задумчиво произносит профессор, — а событий столько, что всего и не припомнишь. Главное же вот что: теперь уже совершенно точно установлено, что эксперименты, подобные нашим, производят и по ту сторону планеты. О том свидетельствует возросшее количество сейсмических явлений, не типичное для года «спокойного солнца». Я боюсь даже, что они могут расшатать нашу планету до такого состояния, что она вообще развалится. К счастью, ни один из нейтринных импульсов не совпал пока с ритмом собственных колебаний земной коры. Мог бы (да и может еще!) произойти такой сейсмический резонанс, в сравнении с которым землетрясения в Сан-Франциско, Мессине и Токио, происшедшие в первой четверти нашего века и стоившие полмиллиона человеческих жизней, окажутся пустяком.

— Нужно, значит, немедленно что-то предпринимать! — возбужденно восклицает Алексей Русин. — Они ведь могут…

— Да, они могут, — перебивает его профессор Кречетов. — Могут, потому что торопятся опередить нас. Об этом свидетельствует дурацкий шпионаж за мной и академиком Ивановым. В Москве все это было взвешено и поручено мне с академиком Ивановым выступить на страницах газеты «Известия» с открытым письмом к нашим заокеанским коллегам. Что мы и сделали.

— И вы думаете, что это их остановит? — с сомнением покачивает головой Русин. — Едва ли такое предприятие в руках только ученых…

— Мы не сомневаемся, что письмо наше будет перепечатано прогрессивными газетами. К тому же мы передадим его по радио на всех основных языках мира, и нас услышит мировая общественность.

— А ваше письмо подкреплено какими-нибудь фактами?

— Оно подкреплено моими расчетами и статистикой Института физики Земли. Мало того, мы предсказываем характер землетрясений, которые неизбежно должны произойти в ближайшее время в основных сейсмических поясах земного шара, в случае если не прекратятся опасные эксперименты зондирования внутреннего ядра планеты нейтринными импульсами. А пояса эти проходят по берегам Тихого океана, Средиземного моря, по горным цепям Кавказа, Гиндукуша, Каракорума и Гималаев. Мы очень надеемся на благоразумие человечества. Оно победило уже один раз в борьбе за запрещение испытаний атомного и термоядерного оружия, победит, наверно, и теперь.

На страницах газеты «Известия» действительно появляется вскоре хорошо аргументированное письмо академика Иванова и профессора Кречетова. Его перепечатывают почти все газеты мира. С комментариями его выступают в печати и по радио виднейшие сейсмологи и геофизики Европы, Азии, Африки и многих стран Латинской Америки. Молчат пока лишь ученые Соединенных Штатов.

Алексей Русин и профессор Кречетов с Варей возвращаются тем временем в Москву, и Леонид Александрович, навещая племянницу и брата, не упускает теперь случая побывать и у Русиных. Разговор, естественно, почти всегда заходит об одном и том же.

— А может быть, американцы не экспериментируют больше? — с надеждой спрашивает профессора Алексей.

— Почему же тогда не дают они согласия на участие в международном конгрессе, который мы предлагаем созвать в Москве или Вашингтоне? Да и по сведениям, поступающим в Институт физики Земли более чем с четырехсот сейсмических станций мира, совершенно очевидно, что они все-таки продолжают свои эксперименты. Надеются, наверно, получить нейтринографию внутреннего ядра планеты и закрепить этим свой приоритет в области исследования недр Земли. Однако это не такое простое дело. Мы убедились в том на собственном опыте. Делать это надобно сообща, без торопливости, чреватой многими бедствиями. Мы ведь и собираемся как раз предложить им на конгрессе наше сотрудничество. Ох, боюсь я, что все это кончится если и не грандиозной катастрофой планетарного масштаба, то одновременным землетрясением сразу в нескольких сейсмических зонах мира.

Слова профессора Кречетова оказываются пророческими — землетрясения силою до шести-восьми баллов происходят вскоре в один и тот же день и даже примерно в одно и то же время в Перу, Чили, Объединенной Арабской Республике, Индонезии, Китае и Японии. Такого никогда еще не бывало. И это буквально будоражит весь мир. Многие государства требуют специального заседания Организации Объединенных Наций. А американцы соглашаются, наконец, на созыв международного конгресса в Вашингтоне.