— С вами был кто-нибудь? — спросила мать. Он покачал головой.

— Были еще двое.

Не знаю, что с ними сталось. Мы вместе плыли на шлюпке, а на берегу, когда я сказал им, что у меня нет сил дальше идти, они бросили меня.

— Они должны были позаботиться о вас, — вставила я.

— Мадам, они боялись. Я понимал это и упросил их оставить меня. Говорят, сюда прибывает слишком много эмигрантов и вашему правительству это не нравится, поэтому их могут отправить обратно.

Мои попутчики боялись, что если нас будет трое…

— Хотела бы я знать, куда они ушли, — сказала я. Он пожал плечами и закрыл глаза.

— Он очень устал, — промолвила мать. — Давайте не будем его больше беспокоить сейчас.

На следующее утро он чувствовал себя гораздо лучше. Мы не позволили ему вставать с постели, и, казалось, он с удовольствием подчинился.

Он немного говорил по-английски, но нам хотелось вести разговор на французском языке.

Он назвал себя Альберик Кларемон. Он говорил:

— Мне никак нельзя вернуться во Францию. Ведь вы не отправите меня, правда? Не отправите?

Его глаза выражали такой ужас, что моя мать горячо воскликнула:

— Никогда!

Дикон, вернувшийся поздно вечером, выслушал всю историю без особого удивления.

— Они сейчас сотнями бегут, спасаясь от террора, — говорил он. — Я не удивлюсь, если к нам придут и другие. Что он за человек?

— Он молод, — ответила моя мать, — и, похоже, образованный. По-моему, он перенес ужасные испытания.

— Это похоже на правду.

— Я хочу узнать его как следует, прежде чем он покинет нас.

— А куда он пойдет?

— Не знаю.

Возможно, у него есть здесь друзья. Или он сможет найти тех, с кем бежал.

Хотя я не слишком высокого мнения о них, раз они бросили его в таком состоянии на берегу.

Я вступила в разговор:

— Вы знаете это место, около старого лодочного сарая. Там почти никто не бывает. Эви и Долли Мэйфер совсем случайно обнаружили его.

— Он мог пролежать там очень долго, если бы не они, — сказала мать.

— Он бы вообще не выжил в такое время года. — Ну ладно, посмотрим, как пойдет дальше…

История о том, как мы спасли жизнь молодому человеку, очень заинтересовала Софи. Она пришла к нему, села у постели и заговорила на его родном языке. Я видела, что она глубоко сочувствует Альберику Кларемону.

На следующее утро Эви вместе с Долли заехали, чтобы справиться о юноше, которого они спасли.

Я провела их к нему в комнату. Он лежал в постели и уже не был похож на того молодого человека, которого они нашли на морском берегу.

— Вы — те самые молодые леди, которые нашли меня? — спросил он по-французски.

Его взгляд остановился на Эви, и она, чуть покраснев, ответила ему по-английски:

— Мы с сестрой катались верхом. Мы часто спускаемся к морю. Как хорошо, что мы поехали туда вчера.

Он не вполне понял ее слова, и я сказала:

— Месье Кларемон плохо знает английский язык, Эви. Не могла бы ты поговорить с ним по-французски?

Она снова зарделась и, запинаясь, ответила, что очень плохо владеет французским языком.

— Бабушка требовала от нашей гувернантки, чтобы та учила нас с Долли французскому. Но мы не очень-то преуспели в нем, правда, Долли?

— Ты делала успехи, — ответила Долли.

— Боюсь, что не очень.

— Попробуй, — сказала я.

Она достаточно владела языком, чтобы составлять простые, понятные фразы, а Альберик Кларемон с явным удовольствием помогал ей. Он пытался говорить по-английски, и они дружно смеялись, в то время как Долли сидела молча, не отрывая глаз от сестры.

Уходя, Эви спросила, можно ли ей прийти еще. Я ответила, что не только можно, но даже нужно. Матушка заметила по этому поводу:

— Возможно, Эви в восторге от него, потому что она спасла ему жизнь. Никто не внушает нам большую любовь, чем тот, кто чем-то очень важным нам обязан, а что может быть важнее жизни?

— С каждым днем ты все сильнее походишь на Дикона.

— Я полагаю, каждый мало-помалу становится похожим на того, с кем постоянно общается.

— Прошу тебя, мамочка, не надо уж очень походить на него.

Оставайся сама собой.

— Обещаю, — ответила она.

В течение нескольких дней Альберик совершенно поправился.

На семейном совете мы обсуждали, что можно сделать для него. Итак, мы помогли молодому человеку поправить здоровье; у него есть с собой французские деньги, но какой прок в них здесь, в Англии? Куда ему идти? Что ему делать? Может ли он найти работу где-нибудь? В это время французов недолюбливали в Англии.

И тут у Софи созрело решение. Ей нужны слуги. Она как раз набирала их. Что если она предложит Альберику место в своем доме? Кем бы он мог стать? Дворецким? Работать в саду? Не имеет значения, кем он был раньше. Она поговорит с ним и выяснит, что ему больше подходит.

— Во всяком случае, — сказала она, — он может перебраться в Эндерби и жить там, пока не решит, что ему дальше делать. Возможно, с окончанием этой проклятой революции жизнь во Франции изменится к лучшему. В таком случае те из французов, кто нашел себе здесь убежище, вероятно, захотят вернуться домой.

На том и порешили. И когда Альберику предложили до лучших времен пожить в Эндерби и поработать у тетушки Софи — ему, безусловно, найдется там дело по душе — он с готовностью согласился.

В конце февраля Софи переехала в Эндерби. Она была очень довольна Альбериком, устраивал он и Жанну. Он оказался неутомимым работником и так был благодарен Софи за предоставленный кров, что даже изъявлял готовность умереть за нее.

Дикон цинично заметил:

— Если бы благородному молодому джентльмену предоставилась возможность выполнить свое обещание, получился бы настоящий роман. Вообще же, оставив в стороне французскую трагедию, он выглядит приличным юношей. А так как Софи искала себе людей, то одного она уже нашла. Кроме того, он ее соотечественник и это может оказаться очень полезным.

В начале марта Джонатан уехал в Лондон. Я всегда испытывала облегчение в его отсутствие. По мере того как ребенок рос во мне, он полностью поглощал мое существо, и, мне кажется, все остальное тогда мало трогало меня.

Мы с матерью проводили много времени вместе. Поскольку мы обе нуждались в отдыхе, то часто лежали бок о бок на ее постели и она рассказывала о своей жизни: о том, как вышла замуж за моего отца, о его смерти, о том, как она поняла, что всегда любила только Дикона.

— К моей матери, так же как и ко мне, поздно пришло настоящее счастье, — рассуждала она. — Мне думается, в таком возрасте хорошо обрести счастье. Тогда его больше ценят; и, кроме того, в зрелые годы не так легко добиться его, как в юности.

Когда вы молоды, вы верите в чудо. Вам кажется, стоит только поймать его — и оно ваше. С возрастом вы начинаете понимать, что чудеса случаются редко, и, если вам вдруг улыбнется счастье, как нежно вы будете лелеять его, как высоко ценить!

Я прониклась ее спокойствием, и оно давало мне силы противиться, что я так же счастлива, как и она.

Мы обсуждали грядущие заботы:

— Представим себе, что у одной из нас появилась двойня, — говорила она. — В нашем роду случались двойни. А если так: двойня у тебя и двойня у меня. Подумай только!

И мы дружно смеялись.

В тот месяц Сабрина простудилась и долго болела. Она лежала в постели и выглядела очень маленькой и изможденной.

Дикон проводил с ней много времени, и это доставляло ей огромную радость.

В последние годы мы следили за ее здоровьем зимой, и теперь понимали, что она умирает. Она любила, чтобы мать или я сидела с ней, когда Дикона не было. Она обычно брала мою руку и начинала рассказывать о былом, вновь и вновь вспоминая, какую огромную радость она испытала, когда Дикон привел в дом мою мать.

— Он полюбил ее еще ребенком. Но твоя бабушка противилась их браку. О да, она добилась своего, и в результате милую Лотти, твою мать, разлучили с нами. Дикон женился, а она вышла замуж, но теперь случилось то, что и должно было случиться, — они соединились. Чудесно, что у них ожидается потомство. Теперь у меня осталось только одно желание — увидеть новорожденного. Но боюсь, моя дорогая Клодина, мне до этого не дожить.