Сложилась интересная для меня ситуация. Отношение братьев возвышало меня в собственных глазах, и это мне было очень приятно, тем более, что Шарло по-прежнему принимал позу «большого брата» и смотрел на меня сверху вниз, а Луи-Шарль, хотя и был немного старше Шарло, смотрел на него снизу вверх и в своем поведении полностью подражал ему.

Когда мне исполнилось пятнадцать — это случилось приблизительно через год после моего прибытия в Эверсли — моя матушка имела со мной серьезный разговор.

Она дала мне понять, что беспокоится за меня.

— Ты становишься взрослой, Клодина, — сказала она.

Что ж, я ничего не имела против этого. Как почти все подростки, я страстно стремилась вырваться из оков детства и начать жить свободно и независимо.

Может быть, жизнь в этом доме можно было сравнить с обитанием в атмосфере теплицы. Для меня не было секретом то пылкое взаимопритяжение, которое существовало между моей матерью и ее вторым мужем. Нельзя было жить рядом с ними и не быть постоянно свидетелем того, какое мощное воздействие один человек может оказывать на другого. Что мой отчим был мужчиной, наделенным огромными жизненными силами, я была уверена, и о том, что он пробудил в моей матери те же могучие инстинкты, я подсознательно догадывалась даже тогда, хотя и поняла это много позже. Мой отец, которого я смутно помнила, был типичным французским дворянином того времени. До женитьбы у него, несомненно, были многочисленные любовные связи, и впоследствии я получила этому подтверждение. Но узы, связывавшие мою мать и отчима, были совсем иными.

Матушка бдительно следила за мною и, поскольку сама все яснее осознавала силу физического влечения, несомненно, видела и то, что назревало вокруг меня.

Пригласив меня прогуляться в саду, где мы уселись в обвитой зеленью беседке, она начала разговор:

— Да, Клодина, тебе уже пятнадцать. Как летит время! Как я уже сказала, ты становишься взрослой… и очень быстро.

Конечно, не для того же она уединилась со мной в беседке, чтобы сообщить такой очевидный факт. Я с нетерпением ждала продолжения.

— Ты выглядишь старше своих лет… и живешь в доме, полном мужчин… ты выросла вместе с ними… Как бы мне хотелось иметь еще одну дочь!

Она сказала это с опечаленным видом. Я думаю, матушка грустила из-за того, что ее великая страсть, которую она делила с Диконом, до сих пор оставалась бесплодной. Мне это тоже казалось странным. Я ожидала, что они не замедлят обзавестись целым выводком сыновей… здоровых, крепких сыновей, таких, как сам Дикон… или Джонатан.

— По мере того как ты становишься старше… они начнут сознавать, что ты превращаешься в привлекательную женщину. Это может стать опасным.

Я почувствовала смущение. Может быть, она заметила, что Джонатан постоянно пытается оказаться наедине со мной? Не увидела ли она, как он следил за мной глазами, горевшими, как языки голубого пламени?

И тут она удивила меня:

— Я должна поговорить с тобой о Луи-Шарле.

— О Луи-Шарле? — озадаченно переспросила я. Луи-Шарль никогда не занимал моих мыслей.

Она продолжала, медленно и с трудом подбирая слова, потому что, по-моему, говорить о первом муже было для нее мучительно.

— Твой отец был… большой поклонник женщин. Я улыбнулась ей:

— Но в этом, кажется, нет ничего необычного. Она ответила улыбкой и продолжала:

— И к тому же во Франции в ходу несколько иной моральный кодекс. Для чего я это говорю? Я хочу, чтобы ты знала, что твой отец является также отцом Луи-Шарля. Лизетта и он одно время были любовниками, и Луи-Шарль плод их связи.

Я изумленно посмотрела на нее.

— Так вот почему он рос и воспитывался у нас!

— Не совсем так. Лизетта вышла замуж за одного фермера, и, когда того убили, — опять эта ужасная революция — она поселилась у нас вместе с сыном. Я говорю тебе это, чтобы ты имела в виду, что Луи-Шарль — твой единокровный брат.

Во мне забрезжила догадка. Она опасалась возможности любовного романа между мной и Луи-Шарлем. Запинаясь, она продолжала:

— Так что видишь, ты и Луи-Шарль никогда не могли бы…

— Милая мама! — вскричала я. — В любом случае такой опасности не существует. Я никогда не соглашусь выйти замуж за человека, который смотрит на меня сверху вниз. Он научился этому у Шарло, он во всем подражает Шарло!

— Ну, ну, это просто братские чувства, — быстро проговорила она. — На самом деле Шарло очень к тебе привязан.

Мне стало легче на душе: я-то думала, что она собиралась говорить о Джонатане. Но чувство облегчения длилось недолго, ибо матушка немедленно продолжила:

— И вот еще Джонатан и Дэвид. В семье, состоящей главным образом из молодых мужчин… и среди них одна молодая девушка… обязательно возникнут осложнения. Мне кажется, и Дэвид, и Джонатан очень увлечены тобою, и, хотя их отец стал моим мужем, между вами нет кровного родства…

Я вспыхнула, и мое смущение, казалось, ответило на ее вопрос.

— Джонатан так похож на своего отца… Я знала Дикона еще в возрасте Джонатана. А я была моложе, чем ты сейчас, и уже тогда любила его. Я бы вышла за него, но моя мать воспротивилась. У нее были свои причины… Может быть, она была и права — в то время… Кто знает? Но это все в прошлом. Нас сейчас волнует будущее. — Она нахмурила брови. — Видишь ли, они не просто братья, а близнецы. Говорят, близнецы очень близки друг другу. Можешь ты сказать, что Джонатан и Дэвид близки?

— Я бы сказала, что они далеки друг от друга, как два полюса.

— Ты права. Дэвид такой вдумчивый, такой серьезный. Он очень умен, я знаю. Джонатан тоже умен., но совсем по-другому. О, он так похож на своего отца, Клодина! Я думаю, оба брата все больше увлекаются тобою, и это создаст вскоре сложную ситуацию. Ты растешь так быстро. Дорогое дитя, помни, всегда, что я — здесь, рядом, если надо поговорить… поделиться…

— Но я знаю, матушка, что вы всегда со мной! Я чувствовала, что ей хотелось сказать еще многое, но она не была уверена, смогу ли я понять ее. Как большинство родителей, она все еще видела во мне ребенка, и ей было трудно изменить это привычное представление.

В сущности, она предупреждала меня о грозящей опасности.

Жизнь в Эверсли била ключом. Хозяйствование в имении отнюдь не являлось единственным занятием Дикона и его сыновей. Дикон был одним из самых известных и важных лиц на юго-востоке страны; и у него было много интересов в Лондоне.

Дэвид любил дом и имение, поэтому Дикон мудро предоставил ему это поле деятельности. Дэвид часами просиживал в библиотеке, которую он значительно пополнил. У него были друзья, наезжавшие к нему из Лондона и иногда гостившие у нас по несколько дней. Все они были очень образованы и начитаны, и, как только кончался обед, Дэвид вел их в библиотеку, где они засиживались за полночь, попивая портвейн и толкуя о материях непонятных и неинтересных для Джонатана и его отца.

Я любила прислушиваться к их разговору за обедом, и, если вмешивалась в него или пыталась вмешаться, Дэвид приходил в восхищение и всячески поощрял меня высказать свое мнение. Он часто показывал мне редкие книги, карты и рисунки, изображавшие не только Эверсли и окрестности, но и различные части страны. Он интересовался археологией и немного посвятил меня в эту науку, показывая и рассказывая, что было найдено при раскопках и как картины древней жизни могут быть восстановлены с помощью изучения найденных вещей. Дэвид был страстным любителем истории, и я могла слушать его часами. Он давал мне читать книги, и потом мы обсуждали их, иногда гуляя в саду, иногда во время поездок верхом.

Время от времени мы останавливались подкрепиться в каком-нибудь старинном трактире, и я замечала, как сильно Дэвид нравился людям. Они относились к нему почтительно, но я быстро поняла, что это было уважение совсем иного рода, чем то, которое они оказывали Дикону или Джонатану. Те требовали его — не словесно, конечно, но всем своим видом превосходства. Дэвид был другим: он был добр и мягок в обращении, и дань уважения отдавалась ему потому, что люди отзывались на его доброту и кротость и хотели, чтобы он знал это.