Стены Железного зала сплошь заплетала кованая вязь стеблей и цветов. Огромное окно — стрельчатое, в форме плоской луковицы — было обрамлено густой и звонкой путаницей колючих роз и мелких лилий. За прихотливыми завитушками оконного переплета вдали по яркому небу Рабад-центра ползли белоснежные облака.

— Куда? — спросил Габуния, озираясь. — К окошку, что ли?..

Два или три десятка железных, без скатертей, столов, за которыми тут и там посиживала публика, стояли негусто, на довольно значительном расстоянии друг от друга. Возле каждого рос из пола причудливый стебель кованого торшера.

— Прошу вас!

Стараясь не греметь, официант отодвинул железный стул. Найденов сел. Стул сквозь штаны ощутимо холодил тело.

— Собачке мисочку прикажете? — уже приветливо спрашивал официант, усаживая Габунию.

Найденов им просто залюбовался — цветозона у официанта была ровного светло-голубого цвета, турбулентность отсутствовала вовсе. Судя по всему, он пребывал в состоянии редкостной безмятежности. Возможно, это было связано с тем, что угощение входило в стоимость билета кисмет-лотереи; следовательно, поскольку чаевых не предполагалось, его душевного покоя не смущала даже мысль о том, как велики они окажутся.

— Может быть, водички песику? Не желаете?

Тамерлан поднял на него взгляд горестных глаз и глухо завыл.

— Э! э! — сказал Габуния. — Ты чего?.. Вот я тебе! Лежать!

Он дернул поводок, и пес нехотя положил голову на лапы.

— Давай-ка, брат, вот так, — пыхтел Габуния, внатяг привязывая поводок к основанию торшера. — Не криви рожу, не криви… Подружка-то твоя, собачонка-то эта визгливая, небось, в Золотом сидит, с фифой-то этой толстозадой… а? — Путаясь в поводке и бормоча, Габуния все зачем-то оглядывался — как будто ждал окрика. Найденов тоже невольно осмотрелся. Бесшумно скользили по залу темно-серые, со стальным проблеском, фраки официантов, маячили в стороне два или три синих мундира. — Вот так… лежи теперь, не журись… Сейчас похлебать чего-нибудь принесут. Или не будешь?

Тамерлан закрыл глаза.

— Ну и кляп с тобой, — сказал Габуния, недовольно кривясь. — Убери.

Официант захлопнул приготовленное было меню и убрал за спину.

— Теперь нарзану давай первым делом. Вот. Сузьмы давай. Кинзу помельче пусть рубят. Рейханчику побольше. В общем, как всегда. Потом… Уйгурские как?

— Выше всяких похвал, — поклонился безмятежный официант. Исключительные.

— Вот, — Габуния удовлетворенно кивнул. — Пару уйгурских. Да чтобы сильно не прожаривали… Мастава… э-э-э… нет, маставы не надо… что нажираться-то, да? — Он вытаращился на Найденова, будто ожидая поддержки. Найденов пожал плечами. — Не надо маставы. Пить… нет, пить нам сегодня ни к чему. В другой раз выпьем, понял?

— Кумыс свежайший, Сандро Алиханович, — забеспокоился официант, наклоняясь. — Икорочка пробойная выдающегося качества… не желаете?

— Все, все, — отмахнулся Габуния. — Завтра пировать будем, завтра… А вы-то?

— Я? — замялся Найденов, нерешительно протягивая руку за меню.

— Бросьте, — Габуния раздраженно махнул рукой, и официант снова послушно закрыл карту. — Что там читать? Тут, как говорится, и читать совсем не время, и писать совсем не место. Я вам расскажу. Ничего сложного. Все просто. Берите уйгурские. Почему? Потому что это такая котлета… э-э-э… Габуния сглотнул, раздул усы, покрутил пальцами в воздухе и отрубил: Берите, не ошибетесь.

— Ну хорошо, — согласился Найденов. — Уйгурские.

— Балычок, севрюжка сегодняшнего поступленьица, — как прежде безмятежно заворковал официант. — Кумысик кенкиякский наисвежайший, пенистый…

— Замолчи, — скривился Габуния и посоветовал: — Маставу возьмите.

Найденов поднял брови.

— Это, если позволите объяснить, в толькоштошний бульончик из ягнятинки порционно петрушечка, укропчик, рейханчик, кинзочка, зира обязательно, перчик, картошечка, лучок, — заторопился безмятежный. — И на последнем этапе, перед подачей…

— Нет, — решительно отказался Найденов. — Супа не хочу. Давайте уйгурские.

— Может быть, не маставу, а сие-алаф? — встревоженно предложил официант. — Это, знаете ли…

Габуния скривился.

— Не нужно, — сказал Найденов.

— А горячие закусочки! — воскликнул официант, явно отчаиваясь. Даже цветозона несколько потемнела. — Гиссарский курдючок разварной в пряностях свежайший, от шефа! Жишгали по-осетински! Говядинка утрешнего забою!..

Найденов, взглянув на сотрапезника, помотал головой.

— Может быть, к уйгурским — бокал шато-ля-пти-куше двадцать девятого года? — Официант лихорадочно менял тактику. — Шато-континье тридцать седьмого!.. мусалас «ранги-курбокка» тридцать девятого!..

Тамерлан зарычал.

— Иди, братец, иди, — Габуния махнул рукой. — Видишь, собака переживает… иди уж.

Официант взмахнул салфеткой и посеменил прочь. Найденов с некоторым облегчением посмотрел ему в спину. Между тем ресторан по-прежнему жил своей тихой осмысленной жизнью. Время от времени ровное ее течение нарушалось. Вот и сейчас сразу три лакея суетились возле соседнего столика, раскладывая перед явно пресыщенным господином и его столь же явно заинтересованной юной спутницей какие-то поблескивающие инструменты, самый вид которых наводил на мысли о пытках и казнях. Четвертый, добросовестно упираясь, катил, как вагонетку, большую многоярусную телегу с нагромождением сверкающих кастрюль и сотейников — из-под их разнокалиберных крышек весело вырывался кудрявый пар.

Официант уже неслышно расставлял блестящие железные кубки. Хлопнула крышечка. Запенилась вода.

— Вы тут впервые? — спросил Габуния, отпив.

— Ага, — отозвался Найденов, глотая колючую воду. — Впервые.

— А что, захаживайте, — предложил тот. — Почему нет? Неплохое местечко. Сюда хорошо большой компанией, знаете ли. Когда шумно. Или с деловым разговором. С дамой особенно не поворкуешь — лязг, грохот… слышите? Железный — он и есть Железный. Но готовят отменно. И публика более или менее… — Несмотря на необязательную болтовню, он беспрестанно зыркал по сторонам настороженными черными глазами. — Более или менее, да… а больше где? В городе? Ха-ха. В городе-то видели, что делается? Я сейчас мимо «Максима» проезжал — так что бы вы думали?

И, ожидая ответа, снова обеспокоенно оглянулся.

— Что?

— По-гром, — отдуваясь, раздельно сказал Габуния. — Настоящий погром, со странным удовольствием повторил он. — В натуре! — Со звоном поставил кубок и утер усы, победительно глядя на собеседника. — И что же получается? Все зря? — Он посмотрел на Тамерлана и неодобрительно покачал головой. Тот моргнул и отвернулся, заскулив. — Помните, как было двадцать лет назад? Да ну… вы молодой, не помните. (Найденов хотел было возразить, однако Габуния повысил голос). Ликование! Перспективы! Наконец-то мир! Великое Слияние завершилось! Несчастья позади! Ура! — мы наконец-то уяснили: Бог един! Турок ты, грек, араб, православный, буддист, мусульманин — неважно! Верь, если верится! Молись! Живи!.. — Габуния опять в сердцах лязгнул кубком. — И что? Все как двадцать лет назад: погром. Снова громят. Снова кровь. Теперь из-за бабок. А почему? А потому что такие мерзавцы, как Цезарь Топоруков, готовые за свои проклятые…

В это мгновение Тамерлан хрипло зарычал и принялся ни с того ни с сего яростно дергать медвежьей своей головой. Торшер затрясся.

— Э! э! Ты чего! Я т-т-тебе!

Привстав, Габуния потянулся к ошейнику. Раздался опасный рык, и он, бранясь, отшатнулся. Стул с грохотом упал. Тамерлан мощно мотнул башкой. Поводок выдержал. Тогда пес с железным скрежетом сомкнул на нем зубы.

— Ах ты, гнида! — крикнул Габуния и повалился на собаку сверху.

Теперь они возились на полу: примирительно урча, Тамерлан ворочался, норовя изогнуться и лизнуть себя в брюхо. Габуния, суча ногами по скользкому полу и также урча, пыхтел и усиливался, стараясь ему этого не позволить.

— Сука! — повторял он сквозь хриплые задыхания. — Ах ты сука!

Тамерлан встряхнулся, и Габуния отлетел на полметра в сторону.