Это, кстати, еще один дополнительный довод в пользу того, что откладывать нынешнее дело нельзя. Мало ли, когда начальников черт в бок боднет?

А Журанков в это время будет, скажем, в больнице… Или на кладбище… Или где еще. Нельзя откладывать, нельзя. Да вон уже едет лимузин. С чего бы его сюда занесло?

От станции неторопливо, будто принюхиваясь в поисках поживы, внимательно катила длинная темная машина. Нет, все ж таки не лимузин. Просто "мерс" какой-то. Ну, тоже ничего хорошего. Журанков, поустойчивее уложив лопату на плече, выпятил челюсть и, стараясь не удостоить ни единым взглядом колесящих ни свет ни заря по тихой царскосельской улочке наглых проглотов, почти строевым шагом зашагал "мерсу" навстречу.

Проехали.

Одно из лиц по ту сторону проплывшего мимо затемненного ветрового стекла показалось Журанкову смутно знакомым. Вот бред. Показалось даже, что и тот пристально уставился на него, на Журанкова; и почему-то схватил водителя за локоть… Нет, езжайте, голубчики, скатертью дорожка, подумал Журанков с неприязнью, у меня дела, мне некогда. Он смотрел только вперед. Поэтому он единственно на слух понял, что машина тормозит. Вот даже шлепающий шелест шин по влажному асфальту стих. Но Журанков не замедлил шага.

Щелкнула позади дверца. Журанкову захотелось пойти быстрее, лучше бы и побежать, но это было бы совсем нелепо.

– Константин Михайлович? – раздалось сзади. – Выли это?

Все же пришлось остановиться. С досадой Журанков понял: опять что-то хочет вмешаться в его жизнь, в ее размеренное течение – хотя и совсем уже безрадостное, но все ж таки обдуманное и спланированное им, им самим, а не чужаками непрошеными; да, им, Журанковым! Конечно, насколько это возможно, пока у него есть по отношению к близким, пусть и бывшим, неотменяемые обязанности порядочного человека… Мгновение Журанков стоял, не оборачиваясь и все еще упорно глядя в сторону станции. Потом повернулся. От машины, замершей с открытой дверцей в десятке метров позади, торопливо шагал тот самый, смутно знакомый. На лице его расплывалась улыбка, сначала будто недоверчивая, а потом – все более уверенная, точно с каждым шагом визитера набиравшая соки и силы. Экий щеголь. Даже не набросил ничего – так и вышел из своей полыхающей солнечными бликами машины, яркой, округлой и зализанной, как исполинская карамель, в демократичных, но чрезвычайно ладно сидящих на нем светлых вельветовых брюках и ярко-канареечном джемпере поверх расстегнутой на шее богатой рубахи.

– Константин Михайлович! – Человек подошел к Журанкову почти вплотную и остановился.

В отсыревшей, забухшей от монотонных дней голове Журанкова разом отлистнулось назад несколько эпох.

Этого человека он не раз встречал. Да-да, точно, он и тогда щеголял, как мог…

Алдошин?

– Борис Ильич… – еще не веря, произнес Журанков.

Алдошин улыбнулся еще шире.

– Ага! И вы узнали! А я глазам своим не верю – едем себе, и вдруг марширует чуть ли не нам под колеса целеустремленный пейзанин с неправдоподобно умным и на кого-то похожим лицом… Я ж по вашу душу сюда!

Журанков затрудненно сглотнул. Ему вдруг стало непереносимо стыдно своей куртки и своих штанов, заправленных в нечищеные, в засохших наростах еще осенней грязи сапоги.

– А я в поле… – хрипло сказал он.

– А я вижу, – в тон ему ответил Алдошин. – Отложить на часок нельзя?

Журанков перевел дух.

– Смотря по какому вопросу, – нелепо выговорил он.

– По общественному, – сызнова улыбнулся Алдошин. Чуть сощурился лукаво, словно что-то припоминая, и спросил: – Какие системы представляются вам более обещающими – гравигенные или гравизащитные?

Опять в голове у Журанкова что-то беспокойно заворочалось под слоистыми наносами – так, верно, трава начинает протискиваться из-под слипшейся коросты накопленного за зиму хлама и дерьма. Сам собой во рту начал складываться отзыв; неуместные слова с несколько траченной временем готовностью навинтились одно на другое безо всякого участия мозга, на рефлексе – ибо на вопрос Алдошина почему-то, не вспомнить сейчас почему, можно было ответить лишь: "Я признаю только Д-принцип… " Журанков дернулся, будто меж лопаток ему прижали горящий окурок.

– Шутить изволите, Борис Ильич? – неприязненно спросил он.

– Помилуйте, Константин Михайлович! Ни в малейшей степени! То есть шучу, конечно, – а что же мне, плакать и скорбеть? Я же, в конце концов, рад вас видеть безмерно! Я же вас совсем потерял! Вспомнил бы, может, через полгода, через год – мы же, покорнейше прошу учесть, еще только разворачиваемся, времени не хватает, и все надо успевать сразу…

– Нич-чего не понимаю, – с вызовом, почти с удовольствием от того, что и впрямь ничего не пони мает, отчеканил Журанков.

– Неудивительно, – беззлобно ответил Алдошин. – Вот так, с бухты-барахты, поди достучись… Может, вы все-таки отложите на часок вашу овощебазу? Я вас потом подброшу, куда скажете…

– Там, куда мне надо, ваш "Кадиллак", Борис Ильич, завязнет, – ядовито сказал Журанков.

– Это не "Кадиллак", – улыбнулся Алдошин. – Всего-то "БМВО".

Это известие почему-то Журанкова добило.

– А я думал, "Мерседес"… – упавшим голосом сказал он.

Алдошин раскатисто захохотал.

А из Журанкова будто выкачали воздух. Он был с утра легкий и прыгучий, как мяч. Бодрый, полный энергии… Целеустремленный. А сейчас просел, точно снег над просыпающимся по весне ручьем… Даже сгорбился. Лопата стала неимоверно тяжелой. Пряный, мокрый воздух – и тот стал неимоверно тяжелым.

Сапоги жмут.

Вот ведь никогда не замечал – а они, оказывается, жмут.

– Давайте мы вот как поступим, – отсмеявшись, сказал Алдошин. Теперь он был очень серьезен. – Боюсь, я взял неверный тон… Но я просто очень обрадовался, действительно обрадовался, встретив вас так вот запросто… В добром, меж тем, здравии… Давайте-ка мы вот как поступим, любезный Константин Михайлович. Давайте-ка вы пригласите меня в гости. Побубним обстоятельно. Уделите мне время, не сочтите за лишнюю докуку. А потом – как пожелаете.

– У меня действительно очень много дел, – беспомощно и уже устало ответил Журанков.

– Я понимаю, – негромко проговорил Алдошин, глядя ему в глаза. – Я понимаю, что вы в какой-то ужасной ситуации. Поверьте, я бы вас непременно нашел раньше или позже… Не получается все сразу, и вы даже представить не можете, сколько у нас проблем. Но о вас никаких известий, никаких даже слухов, понимаете, как в воду канул, и я, положа руку на сердце, уверен был, что вы за кордон сдрапали! Нет, мы бы вас и там нашли, но… Но Интернет-то у нас прочесывается! По ключевым словам, по фамилиям… Мне вчера когда принесли распечатку вашего постинга… насчет почки… Я думал, у меня у самого почки… да что там почки – матка и та на хрен выпадет. А я как раз в Питере по делам. Пока ваш адрес мне нашли… В общем, я понимаю – у вас что-то творится совершенно отчаянное. Считайте, что я приехал вас спасать. Пока не знаю, от чего, но вот вы мне и расскажете. А я вам расскажу, какими я вас буду спасать примочками. Лады?

Ноги теперь совсем не хотели держать Журанкова. Так бы и сел на грязный асфальт.

– Не уверен насчет… гостей, – медленно сказал Журанков. – У меня дома очень… очень скромно.

– Сколько вам денег нужно? – просто спросил Алдошин.

Журанков помедлил. Потом сказал. В глазах у Алдошина что-то удивленно мигнуло.

– Ну, нормально, – сказал Алдошин. – Я-то думал… Тоже мне – трагедия. Будем считать, это – подъемные.

Лопата, вдруг став чугунной, едва не продавила Журанкову плечевую кость. Он неловко, натужно сбросил ее, упер в асфальт. И обеими руками грузно оперся на ее почерневший от лет и трудов черенок. Алдошин несколько очень долгих секунд всматривался в лицо Журанкова – серьезно, пристально и как-то понимающе, что ли… По-товарищески. Журанков выдержал его взгляд. Только горбился все сильнее и все беззастенчивей обвисал на тупом торце своего отполированного ладонями старого дрына.

Алдошин негромко спросил: