мух-то налетело всего с десяток, но мы целый час охо-

тимся за ними, взбираемся на стулья, идем широким

фронтом и хлопаем, пока не остается ни одной. Хоро-

шая гимнастика!

Только сегодня я впервые увидел Полину Францев-

162

ну озабоченной, почти испуганной — когда принесли

Мишу. Она была бледная, осунувшаяся, ни разу не по-

шутила, регулярно каждые пять минут входила и щу-

пала его пульс.

Потом принесли высокое сооружение с длинным

стеклянным цилиндром, доверху наполненным кро-

вью, как сироп в ларьках с газированной водой. Ми-

ша уже пришел в себя. Полина Францевна натерла ему

спиртом руку у локтя, с хрустом всадила иглу — у ме-

ня мороз по коже пошел,— и кровь стала медленно пе-

реливаться в Мишкино тело. Мы молча смотрели на

это священнодействие. Кровь шла капля по капле.

— Ничего?

— Порядок.

Тихо. Сидим затаив дыхание.

— Миша, а тебе больно?

— Да нет, даже и не чувствую. А долго так ле-

жать?

— Лежи, лежи. Сколько влезет.

И Полина Францевна ушла.

Миша, улыбаясь, наблюдал, как понижается в ци-

линдре уровень — стеклянные стенки оставались жел-

тые, в подтеках.

— Хм!.. Вот странно: чужая кровь… Кто-то где-то

ее отдал, а теперь она будет во мне. Если бы узнать это-

го человека! А вдруг это была красивая девушка? И у

нас с ней теперь «кровное родство»! Здорово, а? Вот

так, Толя, даже кровь люди отдают друг другу. Понял?

Да. Я начинаю это понимать.

Неделю назад Миша шел с работы. На пустыре, за

болотом, он услышал крик:

— Помогите! Ой, помогите же! Не проходите, куда

вы проходите!

Перед Мишей шел какой-то рабочий; он услышал и

ускорил шаг — прочь, почти побежал. Миша крикнул

11*

163

ему вдогонку: «Трус!» — и поспешил на голос. Трое

пьяных окружили женщину. То ли они ее грабили, то

ли хотели насиловать. Миша налетел и расшвырял их.

Женщина подхватила корзину и с плачем убежала, а

пьяные начали драку. Миша дрался так яростно, что

они, матерясь, отступили и скрылись в темноте. Тогда

он заметил, что из руки у него хлещет кровь: ударили

ножом. Он пришел в больницу.

Кто эта женщина, кто эти пьяные?

— А кто их знает! Видно, что тетка простая, по-

шла через пустырь, глупая, одна… Не стоять же смот-

реть, как на человека нападают?

Миша — бурят. Он родился на Байкале, на острове

Ольхон, и фамилия у него Ольхонский. Когда утром я

проснулся и впервые увидел его, я ожидал, что он за-

говорит ломаным языком, что-то вроде «наша-ваша,

мала-мала». Он улыбнулся и спросил, абсолютно без

всякого акцента:

— Ну что, ожил? Еще одна жертва цивилизации.

Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что чело-

век с такими раскосыми глазами, монгольскими ску-

лами, бронзовый и коренастый говорит таким чистым

русским, московским языком, во всех спорах бьет ме-

ня, цитирует Кампанеллу и Руссо, книги, которых я

еще в глаза не видел. Мы спорим с ним дни и ночи. За

этими спорами, за разными происшествиями я не за-

мечаю, как понемногу выздоравливаю.

РОДНЫЕ МОИ!

В окно из нашей палаты как на ладони видны Ан-

гара и понтонный мост через нее. Мы подолгу стоим и

смотрим, смотрим… Больница на краю города, никто

сюда не заходит, не ездят машины, профырчит только

«скорая помощь» — опять на вызов, опять где-то

164

горе… Тихо, глухо. Издали доносился гул, а мы на

острове.

— Я не могу,— сказал Миша.— Вот-вот будут

раскрывать перемычки… Я тут сойду с ума. Сиди, как

арестант, в идиотском халате! Эти халаты — хитрая

выдумка, они напоминают тебе ежеминутно: ты не че-

ловек, ты больной, больной!

Миша — инженер и секретарь комсомольской орга-

низации своего отдела. Во время перекрытия он дол-

жен был находиться на самом мосту. Он кусает губы и

рычит. К нему приходят друзья-инженеры, и мы в кур-

се всех событий на основных сооружениях. Несколько

дней, еще несколько дней!

— Полина, отпустите меня! Клянусь, что буду осто-

рожным.

— Сиди уж, герой! — машет рукой врач.— Рань-

ше чем через две недели не выпущу. Даже и не думай,

даже и не думай мне! Будешь хорошо вести себя — че-

рез полторы…

— Поленька, Полиночка, дорогая, золотая, я же

умру!

— Попробуй!

— Повешусь!

— Сниму и оживлю.

— Вы изверги! Мясники!

— Поругайся, поругайся!

— М-м-м…

Я сам с невольной дрожью жду анализов; завтра

рентген. Если все благополучно, меня выпишут, и Ми-

ша заранее с ненавистью смотрит на меня. Полина

Францевна принесла ему целую стопку книг по его тре-

бованию : тут и Уэллс, и Джек Лондон, и Конан-Дойль,

три тома «Жана Кристофа». Миша листает, задумчи-

во переворачивает страницы, но мысли его далеко…

— Что за гудок? Паровоз? Где?

165

Опять к окну. Старенький паровозишко тянет плат-

форму с рельсами, задымил полнеба. Убирают послед-

ние отрезки Восточно-Сибирской магистрали от строй-

ки до Байкала, и там, где когда-то мимо меня летел

поезд «Москва — Пекин», теперь остались только кучи

шпал… Поезда пошли через горы, по новому пути. Те-

перь до самого Байкала Ангара пустынна: ни огонька,

ни звука. Ждет моря. Сам Байкал благодаря Иркутской

плотине поднимется на метр, станет шире, и, говорят,

на его берегах переносят стоящие у воды постройки.

…Как-то я лежал один в палате (у нас все «ходячие»

ушли обедать) и тосковал, глядя в потолок. Это дикое,

страшное чувство: бессилие и одиночество.

Открылась дверь, и в белом халате вошла женщина.

Я не ждал никого и не повернул головы. Она подошла

ко мне. Это была Москаленко. Маленькая, запутавшая-

ся в полах халата, осторожно присела.

— Леонид прибежал, говорит: забрали Анатолия в

больницу. Что с тобой?

— Да вот… сам не знаю. Так обидно…

— Ну, ничего, Толя, поправишься. У нас врачи хо-

рошие. А теперь на приемке вместо тебя Валя… ну, она

не так… Без тебя скучно стало.

— Да чего уж там…

— Я правду говорю. Тебе только смелее надо быть.

У нас ведь народ какой — горлопаны! Будешь всем по-

такать — на шею сядут… Вот тебе гостинец. Куда по-

ставить? В тумбочку?

— Да что вы!

— Ладно, кушай, набирайся сил. Не грусти. Еще в

жизни, знаешь, сколько будет всего! Ох! Длинная она,

Анатолий, и нелегкая, сил много надо. Девочки соби-

раются к тебе прийти. Может, тебе денег надо? Как

кормят?

— Нет. Хорошо, ничего.

166

— Лишняя десятка не помешает. Вот я положу в

тумбочку. Дашь сестре — она сбегает, яичек тебе купит

или чего…

— Ой, что же вы! Да не надо мне ничего!

— Лежи, лежи! Будь здоров. Поверь мне, все, все

будет хорошо! Поверь!

Она улыбнулась ласковой, доброй улыбкой, ее лицо,

почти старческое, все залучилось морщинками. И опять

в ее глазах было что-то грустное и недоговоренное. Она

тихо вышла, а я лежал и думал: так кто же она?

…Утром следующего дня я выполз из палаты и по-

шел гулять во двор. Трава, скамейка, солнце; некото-

рые больные, собравшись в кружок, играют в префе-

ранс, другие щелкают домино.

— Вас зовут,— сказала, проходя, сестра.

Я недоверчиво оглянулся. Опять ко мне пришла

женщина. Это была Тоня.

Она нарядилась в лиловое платье, косы туго уложи-