Нас было трое: Саша, Виктор и я.

В школе нас называли «три мушкетера» и «три

танкиста», но последнее мы отвергали, потому что

только Виктор с первого класса рисовал в тетрадках

танки. Саша рисовал самолеты, а я — корабли.

Если один из нас «заболевал» чем-то, остальные

следовали за ним. Отец подарил Вите фотоаппарат, и

мы все трое стали фотографами. Саша смастерил детек-

торный приемник — и наши карманы наполнились

лампами, конденсаторами и проводами. Я завел кро-

ликов — и в один прекрасный день Витькина мама об-

наружила под роялем капусту, траву и крольчат в ко-

робке из-под радиолы, за что Витьке тогда влетело

ой-ой!

Витька смотрел кино «Молодая гвардия» шесть раз,

я — девять, Сашка — пятнадцать. До восьмого класса

мы были грозой девчонок, а в девятом все трое влюби-

8

лись в Юнку. На почве ревности между Виктором и

Сашей произошла драка — и с этого времени наша

дружба стала меркнуть.

Нет, дело тут было не в Юнке, а в чем-то другом.

Например, комсомол.

Мы вступали в комсомол вместе, все трое волнова-

лись ужасно, и Витька заявил, что это первый наш по-

настоящему важный шаг: будучи комсомольцем, в

жизни теперь легче продвинешься и большего достиг-

нешь, чем какой-то «несоюзный». С этого все и нача-

лось. Что значит продвинуться? И во имя чего вообще

существуем мы? Мы спорили вечера напролет, забыв

об уроках.

Сашка говорил, что, если понадобится быть таким,

как Александр Матросов, он будет им, потому что сло-

во «родина» для него святое слово. Витька ехидно спро-

сил: а когда же родина даст ему новую квартиру? По-

тому что Сашка с отцом жили в старом, готовом зава-

литься доме, в тесной комнатушке с прогнившим по-

лом. Им все обещали, обещали — и не переселяли.

Саша был самый высокий из нас, несуразный, рань-

ше всех начал говорить баском; в поступках своих —

очень прямолинейный. Задумав что-то, он долбил до

конца, пока не добивался своего. Это он, единственный

из нас, стал фотографировать с профессиональным уме-

нием; стал коротковолновиком и получал открытки от

радиолюбителей со всего света. Его отец работал на

Тормозном заводе, и Саша часто ходил к нему вытачи-

вать нужные детали, сам сделал себе тиски и оборудо-

вал в кладовке мастерскую.

Туда к нему всегда приятно было зайти: в тесной

клетушке под лестницей, в полутьме,— вороха желез-

ных пластинок, гайки, провода, запах кислоты, распо-

трошенный соседский приемник на верстаке, остано-

вившиеся часы с кукушкой, линза для телевизора,

9

опилки… Сесть и повернуться негде,— а в крохотное

оконце виден кусочек неба и соседний брандмауэр с

голубями.

Тут мы и собирались для споров. У меня негде бы-

ло. У родителей Виктора хоть и была большая кварти-

ра, и дача за городом, и они отвели Витьке даже от-

дельный «кабинет», но там почему-то нам бывало не-

уютно. А здесь мы могли кричать, не стесняясь, спо-

рить до хрипоты; Сашка одновременно мастерил, в

остервенении паял не то, что нужно и не туда, швырял

паяльник и махал кулаками.

Он больше брал чувством и ругался. Витька дони-

мал его жизненными примерами и доводами. Я пооче-

редно становился на ту или другую сторону.

Витька стал называть Сашку «патриот без шта-

нов»; тот отвечал более зло: «крыса без родины».

А после того как Витька очень нехорошо, цинично

отозвался о Юне и Саша разбил о его голову драгоцен-

ную телевизорную линзу, они открыто возненавидели

друг друга и при встречах только тем и занимались,

что кололи один другого едкими насмешками.

Мы с Витькой увлеклись коллекционированием ста-

рых монет — Саша к нам не примкнул. У него завелись

новые друзья, из заводских ребят. Саша и меня не звал

к себе. Может, потому, что перед экзаменами вообще

некогда было заниматься посторонними делами.

Мы с Витькой целые дни проводили в его «кабине-

те», гоняли друг друга по физике и химии. Однажды

решили отдохнуть, пошли в шашлычную, как вполне

взрослые люди, и Витька научил меня делать «ершик»

из пива, вина и водки; и мы вообразили, что пьем кок-

тейль. Мы опьянели так, что нас с позором вывели; по-

том мы долго искали Юнкин дом, чтобы засвидетель-

ствовать ей свое почтение; прошли мимо несколько

раз, но, к счастью, не нашли, а зато очутились каким-

10

то образом в Витькином «кабинете», где и проспали на

ковре до утра. Дома мать встретила меня слезами, она

уже звонила в милицию…

…Нет, все это прошлое. И нечего перебирать. С Саш-

кой наши пути окончательно разошлись; я даже не

знаю, собирается ли он куда-нибудь поступать. Витька

перебрался за город, готовится к экзаменам; я уехал,

не повидавшись с ним. В день отъезда получил от него

письмо, которое я перечитываю, лежа на третьей полке

поезда Москва—Владивосток,— вот и все, что осталось

у меня от прошлого.

ПИСЬМО ОТ ВИКТОРА

Милый Толька!

Не представляешь ты себе, как мне тут невесело.

Синусы не лезут в голову. Вокруг — стильные ребята,

девчонки в штанах гоняют по улице на велосипедах,

играют в волейбол, танцуют по вечерам под магнито-

фон — словом, развлекаются напропалую. Среди них я

один, как идиот, сижу и зубрю котангенсы, вызывая

насмешки.

Кому это надо? Почему моя судьба зависит от этих

проклятых котангенсов, которые я предпочел бы век не

видеть и не знать — и прожил бы без них хорошо? Все-

му виной наше увлечение радио — папахен вообразил,

что это мое призвание, и усиленно толкает меня в По-

литехнический, на радиофак. Но, честно говоря, я сам

не знаю, чего я хочу и в чем мое призвание. Ладно.

Папахен настаивает на Политехническом — иду. Если

бы он настаивал на Архитектурном — тоже пошел бы…

Скверная история.

Но, послушай, ведь ты тоже неправ, начисто отка-

11

зываясь от борьбы. Это же паника! Это еще хуже, чем

мое «не знаю, чего хочу». Ну и что же? У меня тоже

три тройки в аттестате и куда меньше пятерок — что

это решает?

Твоя (прости) трусливая затея бежать куда глаза

глядят меня не привлекает. Я много думал над этим.

Пришел к выводу, что сдаваться нельзя. Слушай,

Толька, давай лучше вместе поступать в Политехниче-

ский! Ты ведь тоже увлекался приемниками. Вдвоем ве-

селее — смотришь, еще и вытянем там друг друга,

шпаргаленции заготовим, то да се. Надо бороться! Надо

верить!

Понимаешь, в жизни выживают только наиболее

приспособленные. Да, надо смело идти напролом! Но

если не получается напролом — перестраиваться, при-

спосабливаться, но идти любой ценой. Слышишь, лю-

бой ценой! Это единственное, что я знаю и во что я верю

по-настоящему.

Толик, ни с кем я так не откровенен, как с тобой.

Был еще Сашка, но то — дело прошлое. И мне сейчас

особенно не хватает твоих вопросов, твоих тревожных