вам, что делать. Пришел, говорит: он с образованием,

пусть сам башкой покумекает. Мы уж его ругали…

А вы справились; видим, ничего, парень понимает.

— Какая вы непохожая…

— На кого?

— На себя. Когда вы в блоке, в комбинезоне, вы со-

всем другая, бетонщица! А вот сейчас — тонкая, кра-

сивая, нарядная.

— Да? — грустно-насмешливо спросила она.—

Лучше не надо говорить комплименты… Давайте дого-

ним их? Бегом!

На асфальте у школы толпа жужжала, как всегда.

Казалось, тут собралась вся молодежь стройки. Откуда

берутся силы? Наработались за день до чертиков, ноги

бы только вытянуть и лежать,— нет, еще гладят пла-

тья, уходят чуть не до утра на танцы, пляшут до голо-

вокружения. Пиликали гармошки, кто-то навеселе «от-

100

калывал номера», путались какие-то морячки — отку-

да только они взялись? Мы кружились и кружились в

темноте, почти наугад, и опять пахло сеном и дымком,

шаркали по асфальту сотни ног. А потом шли домой,

опять дурачились, мешали людям спать. На пустыре

подошли к бурятам. Тамарка дерзко разорвала круг,

схватила соседей под руки и пошла вместе с ними,

сразу попав в ногу и в тон, как будто век танцевала

«йохар»…

Расставаться не хотелось, было так хорошо! Прово-

жали девушек в самое общежитие. Тамарка пихнула

Леньку на бочку с мелом, и он выпачкал руки. Мы

устали смеяться и петь — даже в груди заболело.

Дверь открыла Оля — с синими кругами под глаза-

ми, серьезная; левой рукой она потирала лоб; на столе

лежали заляпанные чернилами учебники. Тамара

ушла на кухню.

— Ну как мы только завтра бетонить будем? —

сказала Тоня, устало швыряя на кровать косынку, пла-

точек.— Спа-ать будет хотеться… И все равно… хо-

рошо.

Она посмотрела синими глазами будто мне в самую

душу. Будто мы что-то знаем, а другие не знают, глу-

пые. И она тихо спросила:

— Правда?

— Правда.

— Ну, идите. Можете помыть руки и убирайтесь.

Марш!

Мы с Ленькой вошли в кухню. Тамарка стояла у

плиты и высыпала из кулька остатки вермишели. Она

тут почему-то сразу осунулась, поблекла, на лбу про-

резались морщины, и только теперь я с удивлением

заметил, какая она бледная и худая — кости так и тор-

чат. Устало взглянула на нас и серьезно сказала:

— Ну что же, веником вас гнать, что ли?

101

Мы попрощались и вышли. Стало почему-то невесе-

ло. Здесь, на лестничной площадке, у двери с таблич-

кой «4», я спросил Леньку:

— А что же это Оля? Что у нее с рукой?

— Да… работала на циркулярке — и отхватило.

Славная девочка, так жалко! Никто за ней не ухажи-

вает. Она решила выучиться, работу бросила. Видел —

занимается. Тамарка ее держит, работает за двоих. Хо-

рохорятся: «Мы! Креп-де-флер!», — а сами вермишель

трескают… Пошли домой. Спасибо этому дому, пойдем

к другому.

ДРУЗЬЯ И ВРАГИ

Так что прикажете делать, когда шофер подходит,

смотрит просящими глазами и говорит:

— Припиши там… пару, а?

На машине «00-39» сидит тип, чем-то напоминаю-

щий дядю Костю — проводника в поезде: такие же

стреляющие, нахальные глаза, только злее, увереннее,

и во рту золотые зубы. Сделав ровно десять рейсов, он

затормозил, открыл дверцу и осведомился:

— Ну-ка, сколько у меня?.. Че-го-о? А по моему

счету уже двенадцать.

— Да нет же, десять. Вот.

— Странно ты считаешь!.. Поставь, поставь двена-

дцать!

— Не могу я, что вы!

Он оценивающе осмотрел меня, не спеша сплюнул.

— М-да… Видать, у тебя карандаш сломается.

Спокойно закрыв дверцу, он вдруг рванул с места

так, что тормоза запищали. Целый час его не было, по-

том он явился с бетоном, дружески и широко улыб-

нулся :

— Пятнадцатый?

102

— Знаете что,— разозлился я,— у всех уже по

двадцать, а у вас одиннадцать!

Он ничего не ответил и до конца смены больше не

появлялся. Я прозвал его «рвач с золотыми зубами» и

искренне рад, когда не вижу его.

На машине «00-77» ездит молчаливый пожилой,

сгорбленный мужчина с грустными глазами. Он не го-

ворит ни слова, послушно подгоняет машину, стара-

тельно опрокидывает ее и так же молча уезжает. Я да-

же не знаю, какой у него голос. Почему-то мне тяжело

смотреть, как он устало, сгорбившись, сидит за рулем

и смотрит застывшим взглядом из глубины кабины:

какой я подам знак. Сделав пятнадцать рейсов, он вы-

шел, молча заглянул в мой блокнот, вздохнул, посмот-

рел куда-то вдаль и снова принялся возить. Он очень

старательный, но не нахальный, не успевает проско-

чить впереди других, и, хотя он без отдыха возит и во-

зит, у него все равно почему-то меньше, чем у других.

Я стараюсь найти ошибку, проверяю свои отметки, я

болею за этого доброго усталого человека. Мне по-

чему-то кажется, что у него большая семья и много

детей. Но он в моем списке — на втором месте с кон-

ца, после того, что с золотыми зубами.

Вчера приехал новичок-татарин. Видно, он работал

первые дни: дали ему самую что ни на есть завалящую

машину, всю дребезжащую, скрипучую и заляпанную.

На ней раньше возили грунт, и поэтому, когда новичок

неумело опрокинул кузов, бетон совершенно не выва-

лился, так и прикипел, повис густым тестом. Я ахнул.

Вдвоем мы бились, наверно, четверть часа: скребли ло-

патой, стучали кувалдой. Бедный татарин выбился из

сил больше, чем я: так ему было совестно, так хоте-

лось помочь. Вдобавок, съезжая, он не опустил кузов.

Борт лязгнул о край бадьи — и крючки нижних зам-

ков так начисто и отлетели. Все! Теперь в ремонт.

103

— Ай-яй-яй! — чуть не со слезами завыл тата-

рин.— Ай, ошибку давал, ай, забыл!.. Ничего и сегодня

не заработал…

— У тебя две ходки,— сказал я.

— Одна?

— Две.

— Спасибо…— Он поклонился, а я отвернулся.

Вот уж кто работает так работает — это Генка-цы-

ган. Он не цыган, он только загорелый, как негр, зубы

блестят, чуб по ветру, машина, как змея. Кажется, вся

стройка его знает:

— Гена, привет!

— Цыган, наше с кисточкой!

А он сидит за рулем, как всадник на коне; летит —

все расступись; девушки идут — тормознет и пома-

шет, сияя улыбкой. Он выгоняет тридцать рейсов в сме-

ну и еще умудряется на часок-другой исчезнуть. Ну и

черт! И он никогда не справляется, сколько у него рей-

сов. Взлетит на бревна, ухнет бетон в бадью, как блин

со сковородки, и улыбается:

— Порядок?

— Чисто! Как корова языком! Ты смазываешь ку-

зов, что ли?

— А как же, кремом «Красный мак»!

С ним я и решил посоветоваться. Что мне делать с

другими, что мне делать с их просящими глазами или

с их наглыми требованиями? Осаждают!

Генка серьезно взглянул, криво улыбнулся:

— Проблема сия велика есть, но сводится к факто-

рам не сознания, а бытия. Короче, будь с этим делом

осторожен, но рейсы добавляй. Что тебе — не все ли

равно? Проверить-то ведь не проверят? Какой там черт

сосчитает, сколько я везу в кузове — кубометр или пол-

тора, лишь бы ходка. Нам идут ходки, а вам кубы.

У вас учет все равно идет по замерам, вам безразлично.

104

Без приписок не обойдешься, это уж так повелось. Ста-

райся не очень много, чтоб не слишком явно. Было бы

странно, если бы ты не приписывал. Вот и все. А мне

не надо добавлять, слышь, я и без твоих крестиков за-