Скоро ты будешь, ангел мой,

Моею маленькой женой.

Их Ленька тоже слушает грустно, задумчиво, под-

перев щеку кулаком, ласково и бережно протирает спе-

циальной тряпочкой и прячет в конверты.

«БЕЗ ЖЕНЩИН ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ НА СВЕТЕ»

Поэтому мы отправились в женское общежитие.

Только теперь я понял хитроумную тактику Леони-

да: недаром он на танцах познакомил меня с Тоней.

95

Тоня с соколиными бровями и Ленькина любовь Тама-

ра — подруги, живут в одной комнате.

Мы заявились, расселись на кроватях, и Леонид

сразу же начал переругиваться с Тамарой (это у него

такая манера ухаживать).

— О! Связала утюг нитками, голова! Сказано,

бабы!

— Как ни связала, да сама!

— Погорят, глупая! Надо проволкой. Эх, хозяева!

— Нам и так хорошо, а кому не нравится, у того

длинный нос тряпки просит.

— Эй ты, сама длинноносая!

— А тебя зависть берет! А ну, вон отсюда, чего рас-

селся? А то как закачу доской! Пришел, ну и сиди и не

суйся не в свое дело.

— Давай починю. Проволка в этом доме есть?

— Обойдемся без помощников.

Тамарка злая, энергичная, все у нее в руках так и

кипит; старенький электрический утюг у нее накален

так, что от платьев пар столбом взлетает и только слы-

шится «ж-рр», когда она проводит по тряпке.

Она на третьем участке мастером; может, потому и

тон у нее такой безапелляционный, командирский. Кос

у нее нет, торчат жалкие хвостики, которые ей совер-

шенно не идут, и вообще она совсем еще девчонка.

— Тонька, гладить больше нечего?.. Хорошо. То-

гда, огородное пугало, снимай штаны.

— И-иди ты!

— Снимай штаны! Кому говорю? Оба снимайте.

Когда гладили? Семь лет назад, после дождика в чет-

верг? Думаете, мы с вами, такими, на танцы пойдем?

Снимай, пугало, а то утюгом поджарю!

— А-а-а!

Ленька визжит, Тоня хохочет, мы покорно снимаем

брюки и, оставшись в трусах, полностью обезоружены.

96

От брюк идет пар столбом, на них появляются острые,

как лезвие, складки. Ленька смущенно почесывается,

а я разглядываю комнату.

Как у них чисто — до приторности! Белоснежные

занавесочки, салфеточки, покрывала на подушках, ков-

рики, всякие бумажные цветочки, картинки по стенам,

зеркальца, флакончики… На почетном месте приколо-

та страница из журнала мод. Тоже — изобразительное

искусство! Сказано, бабы!..

В комнате три кровати. Тамара живет с сестрой. Это

странная, приветливая, но очень застенчивая девушка,

она только что окончила десятый класс и готовится в

заочный институт. Когда меня знакомили с ней, она

робко выбралась из своего угла, из-за стола, покрасне-

ла как мак и шепнула, не подавая руки:

— Оля…

Я протянул руку, она неохотно подала свою, и, по-

жимая, я почувствовал, что ее ладонь неестественно

узкая, какая-то ненормальная. Краем глаза заметил: у

нее нет большого и указательного пальцев, срезано на-

чисто чуть не пол-ладони, и — уродливый, узловатый

шрам. Это так не вязалось с ее хорошеньким, нежным,

светлым личиком, что мне стало не по себе. Эх, почему

же Ленька не предупредил! Оля, закусив губу, съежи-

лась и шмыгнула за стол; держа правую руку под ска-

тертью, принялась левой листать учебники. За весь ве-

чер она не сказала больше ни слова, не смотрела в на-

шу сторону, словно ее и не было тут.

— У вас много книг, Тоня. Можно посмотреть?

— Смотрите.

— «Алые паруса»! Дайте почитать.

— Ой, мы сами сегодня едва достали…

— У-у, жадины! — рявкнул Ленька.— У вас зи-

мой снегу не выпросишь!

— Это вы жадины! — напустилась на него Тамар-

97

7 Продолжение легенды

ка.— Ходит пять лет в одних и тех же штанах. Хоть

бы постыдился! Фу, дырки уже скоро будут! Работ-

ничек — не заработает на костюм! Пьяница, голо-

дранец!

— Сама ты голодранка!

— Кто? Я? Да я бы хотела, чтоб ты столько полу-

чал, сколько мы! Это же у вас бригада — шарашкина

контора!.. Тонька, покажи новое платье, которое ты

вчера купила.

— Вот. Хорошее?

Платье было замечательное, с большими лиловы-

ми цветами, воздушное, но очень простенькое, видно,

из какой-то дешевой материи.

— Хо-хо-хо! — закатился Ленька.— Ему цена —

пятьдесят рублей!

— Ду-у-рак! Это креп-де-флер. Что ты понимаешь!..

Ох, Тонька, надо было все-таки взять то шелковое за

пятьсот. Правда, дура, что не взяла?

Тамарка схватила с кровати гитару и на цыганский

манер запела звучным, звонким и чистым голосом:

Эх-х…

Да у нас денег — да куры не клюют!

Эх, цыганка! Эх, смуглянка!..

Хороша жизнь, когда ты сама себе хозяйка! Это только

считается, что муж да жена, да муж жену кормит. За-

знались вы, мужичье! Женщина, может быть, больше,

чем вы, зарабатывает и лучше, чем вы, живет. А он

возьмет да потом всю жизнь попрекает: я тебя, мол,

кормлю, я тебя осчастливил! Не выйду замуж! Зарабо-

тала сама — что хочу, то и сделаю. Вот справим себе

с Тоней бостоновые костюмы, лаковые туфли! А вы бу-

дете в рваных штанах щеголять. Тогда к нам не под-

ступись!

98

Эх!..

На Таганке,

Где вчера еще с тобой мы повстречались…

Она взметнула косицами — и по комнатушке слов-

но рассыпались солнечные зайчики. От нее брызгами

так и летели радость, энергия, смешинки. А она подми-

гивала, притопывала, и ее тонкое горло переливалось,

играло, как у соловья:

На Полянке,

Где вчера еще с тобой мы разошлись…

Оля в углу склонила низко голову и закрыла уши

ладонями. Из коридора «на огонек» заглянула толстая,

добродушная рожа с залихватским чубом, поводила

глазами, ухмыльнулась и исчезла. Ленька, разинув рот,

с нескрываемым восхищением пучил глаза на Тамар-

ку, а она приплясывала, пела, вертелась перед нами:

вот, мол, я какая, а что?

«ЭХ ВЫ, НОЧИ, МАТРОССКИЕ НОЧИ…»

Мы шли в темноте, спотыкались, хохотали. Тамар-

ка дурачилась вовсю, на весь поселок заливисто выво-

дила — я никогда не слышал таких голосов даже на

концертах:

Эх вы, ночи, матросские ночи,

Только ветер да море вокруг…

Было совсем темно: ни луны, ни звездочки. Я дер-

жал Тоню за локоть, чувствовал сквозь ее тонкое лило-

вое платье (надела впервые на танцы) тепло живой,

нежной руки; спотыкаясь о выбоины, мы валились

друг на дружку, смеялись, отставали.

— Тоня, вы откуда сами?

99

— Из-под Москвы, из Очакова — по Киевской до-

роге.

— А как сюда попали?

— А как все. Села да поехала.

— И у вас там семья осталась?

— Осталась! У нас там семейка большая. Восемь

дочек, папка, мама.

— Восемь дочек?!

— Ага. Я самая старшая, а те все — мал мала мень-

ше. Весело! Как запищат: мамка, дай! Хоть из дому

беги!

— И вы убежали?

— Ну что ж, надо как-то определяться. Теперь им

легче: я четыреста рублей посылаю…

Она запнулась, словно сказала что-то не так, и с

легкой досадой перевела разговор:

— Мне нравится тут, на стройке… А вам? Вы уже

привыкли? Николай, дурак, тогда даже не объяснил