– Где император? Мы едем к нему или нет?! И вообще, господин сержант! Я хотела бы знать, что вы собираетесь дальше с нами делать?!

Но вместо ответа сержант тронул Мари и двинулся прочь от деревни. Отряд молча последовал за ним.

А Хосе тем временем сидел на связанном бычке и шептал:

– Браво, тореро, браво, мой мальчик!

С порога на Хосе удивленно смотрела молодая женщина с младенцем на руках. Стоявшая рядом с ней старуха поджала губы и мысленно молила Бога о том, чтобы он поскорее надоумил чужого солдата уйти со двора…

Но тут к Хосе подошел спасенный им мальчик, заглянул ему прямо в глаза и что-то спросил. Хосе, конечно, ничего не понял, однако согласно кивнул и сказал:

– Главное, это иметь афисьон, малыш, – и шмыгнул разбитым носом.

Старуха на крыльце перекрестилась, по-бабьи понимая, что это – судьба.

Было раннее, тихое утро. Отряд медленно ехал по едва приметной лесной дороге. Снег мерно скрипел под копытами, тускло светило белесое солнце. И ветра почти не было. В такую погоду принято думать о доме, о матушке. Но так бывало раньше. А вот теперь сержанту вспоминались совершенно чужие ему люди. Так, например, вспоминался Саид, который исчез так непонятно, что было так же совершенно непонятно, кто был в этом виноват. А еще сержанту вспоминался Курт. Но о Курте вспоминалось легче, потому что Курт сам так захотел, Курт мстил гвардейцам. А вот чего хотел Хосе? Ведь Мадам, конечно, лгала – Хосе не из таких, чтобы бегать к кому-то за советами, Хосе все решил сам, а эти только помогли ему, прикрыли. Но Хосе уже не вернуть, Хосе уже потерян окончательно, думал сержант, а вот этих троих за всё это надо наказать! Пусть даже это наказание будет самым малым, но оно должно быть – обязательно! Потому что как только пропадает угроза наказания, сразу исчезает и сама дисциплина. А нет дисциплина – значит, нет и армии. А если нет армии, то тогда кто он, сержант, такой? И кто и почему должен ему подчиняться?! Подумав так, сержант нахмурился и, придержав Мари, оглянулся на солдат. И те тоже сразу придержали лошадей. И, что еще хуже, замолчали! И так уже не в первый раз, очень сердито подумал сержант. О чем они там шепчутся? Может, тоже решили сбежать?! Тогда… А что тогда, подумал он еще сердитее. А ничего тогда, потому что теперь у них так: как будет, так оно и будет! И сержант отвернулся и двинулся дальше. Он теперь смотрел только вперед и ни с кем уже не заговаривал. Мадам тоже молчала. Так они проехали достаточно много, когда сержант, не поворачивая головы, вдруг спросил:

– Зачем вы на себя наговорили?!

– Я? – удивленно спросила Мадам. – О чем это вы?

– Да о Хосе, – сержант по-прежнему смотрел только вперед. – Ведь он к вам не ходил, и вы его не подучивали.

– Вы не правы.

– А если прав?

– Нет, не правы! – рассерженно воскликнула Мадам. – И мало этого! А вот еще: то, что я уже однажды сказала, я всегда могу повторить ровно столько раз, сколько потребуется! Вы поняли меня?!

– Да, несомненно, я вас понимаю, – тоже очень сердито ответил сержант. – И поэтому я тоже повторяю: вы наговорили на себя только из-за того, чтобы эти бездельники не попали под трибунал!

– Ой-ой! Ну, насмешили! Да чтобы не попасть под трибунал, им стоит лишь развернуть лошадей и оставить вас в полном одиночестве! Но если они этого не делают, значит, их совесть чиста.

– Их совесть! Ха!

– Не вижу в этом ничего смешного! У вас еще вопросы есть?

– Пока что нет.

– Вот и прекрасно!

Они замолчали.

И Франц тогда тоже молчал. И Гаспар. А вот Чико… Он им очень тихо говорил:

– И можете быть уверены, друзья мои, что так это будет продолжаться и дальше. Вот только я пока не могу вам точно сказать, кого же она выберет своей следующей жертвой. Может, тебя, Гаспар? Нет, это вряд ли. Ведь ты же с ней из одного ведомства. А так как ваше ведомство сродни полиции, то ты уж извини, Гаспар, но я его просто терпеть не могу. И в этом не моя вина, а это меня так с детства воспитали. Вот кто у тебя отец и кто дедушка? Добропорядочные аптекари! А у меня кто в родне? Молчите? Вот то-то же!

– Но я… – сказал было Гаспар.

– Что «я»? Что «я»?! Да, ты и есть «я»! – с жаром воскликнул Чико. – И уж тебя, Гаспар, она, эта белая ведьма, точно не тронет. Но я все равно не могу взять в толк, почему ты, человек в высшей степени осторожный и предусмотрительный, до сих пор от нас не сбежал?! Ведь даже вот… Вот перечислим, да! Кареты у тебя уже нет, а верховая езда доставляет тебе одни только неприятности, это первое. Теперь второе: та особа, которую тебе доверили охранять, уже давным-давно передоверилась… ну, сам видишь, кому. Так, теперь что еще? Только чего перечислять?! Оно же и так всё ясно. Так что бежал бы ты от нас! Или отстал. Чего молчишь? Или… таишь чего?

– О, нет-нет-нет! – испуганно воскликнул кучер. – Да ничего я уже не таю! Вот, обыщите хоть… Да и отстал бы я! И не пропал при этом. А даже наоборот! Я же ведь аптекарь, лекарь, и для меня везде нашлось бы приличное дело. Особенно сейчас, когда вокруг столько раненых, и среди них есть довольно состоятельные люди. Но… – и он замолчал.

– Что «но»!? – сердито спросил Чико. – Да говори же ты, не нокай!

– А я и говорю. Но, понимаешь ли… После того, как я побывал… ну, ведь сам знаешь, где… – тут Гаспар еще немного помялся, а потом все же сказал: – Так вот! После того, как я побывал у Оливьера, ну, у того генерала, так я теперь точно знаю, что куда бы я ни сбежал и где бы я ни скрывался, он меня везде найдет. И все припомнит!

– Ну, это суеверие!

– О, если бы! Да и потом, а если даже суеверие? Так у меня свое суеверие, а у тебя свое, и что в этом плохого?

– Ты про Мадам, что ли?

– Ну да.

– Так это никакое не суеверие! – очень серьёзно сказал Чико и даже лицо у него тоже стало другое, серьезное. И он также серьезно продолжал: – Что твой генерал? Обычный человек. Его бояться – это глупо. А вот что касается Мадам… – И тут он опять оживился, и заговорил быстро, азартно: – Вот даже взять случай с Хосе! Вот, она нам говорит, и это все слышали: «Он приходил ко мне!». А ведь он не приходил, мы это точно знаем, он был с нами – и был вполне здоров. Правда, господин аптекарь? Правда! И вдруг этот бычок! Потом… эти его слова! Что на Хосе тогда нашло? Я долго ломал голову… Нет! Я сразу стал подозревать! Я сразу так и думал, что без нее тут никак не обошлось. И точно! Сама призналась, говорит: «Я его подучила!» Вот так-то! С места не сходя, взяла – и р-раз! – и охмурила, а после еще р-раз! – и человека совсем нет!

– Но… – начал было Франц.

– Что «но»?! – взъярился Чико.

– Но, говорю, Хосе, он же сам…

– «Сам»! «Сам»! – Чико презрительно поморщился. – Да ты подумай, Франц, зачем Хосе тот дом? А зачем та женщина? А зачем тот непонятно чей младенец?! Да он…

– Но мало ли! Тут, знаешь, пришли такие времена…

– Да уж пришли! Вот это верно! Но скоро кое-кто уйдет! Держу пари, что этим «кое-кто» будешь ты, мой милый Франц! Нет-нет, не ты. А все же ты, Гаспар! Уж слишком много ты всякого знаешь! Что, разве не так?

Гаспар пожал плечами, но смолчал. Чико спросил:

– Генерала ждешь?

Гаспар опять не спорил.

– Ну, так и жди его! Жди! Жди! – и Чико наконец замолчал…

И впереди тоже молчали. Мадам о чем-то думала и хмурилась. Да и сержант был тогда не сказать чтобы весел. Он же опять думал о Хосе. И еще о Курте и о Саиде. Вот уже нет этих троих, думал сержант, а кого они не досчитаются следующим? Быть может, Чико? Нет, вряд ли, он слишком хитер. А Франц осторожен. Тогда, что ли, Гаспар? Нет, подумал сержант, Гаспар хитер как Чико и осторожен как Франц. То есть тогда получается, что следующая очередь – его самого. Подумав так, сержант с удивлением отметил, что о своей смерти он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он же человек военный, а военные все… не такие, как статские. Так, говорят, когда они этим летом вошли в один из русских городов, Жером, брат императора, гуляя по саду, рубил саблей мелкие деревья и приговаривал: «Пусть все чувствуют, что здесь война!». А когда еще в каком-то городе, кажется, в Могилеве прошел слух о возможном мятеже, то тамошний военный губернатор отдал приказ подвязать все колокола, чтобы возмущенные жители не смогли ударить в набат. Да, что ни говори, а война изменяет характер и влияет на привычки. Когда сержант был маленьким, он ходил босиком, а теперь он не мыслит остаться без шпор. Без шпор для него как без рук, а сабля – это продолжение руки. Саблей можно сражаться, бриться, резать хлеб. И защищать тех, кого ему поручено доставить по назначению. И он так и делает – то есть защищает в меру своих сил. Правда, при этом еще совсем не лишним было бы знать, от кого защищает, кого и почему. В известном деле под Москвой на правом фланге Армии располагался корпус Понятовского, то есть польские и литовские части. Значит, подумал сержант и поморщился, если вспомнить, что она сказала, что, мол, этот человек… ну, ее муж… из легкой кавалерии, то это, надо полагать, получается дивизия Зайончека, а он, тот человек – уланский офицер. И тогда, черт возьми, они там, говорят, лихо рубились, совсем уже очень сердито подумал сержант, там, говорят, одних атак тогда было…