А дальше, как назло, не думалось! А Чико правил, погонял. А Буцефал нес ровно, все быстрей. А ветер поднимался, поднимался! И вот уже завьюжило, и замело – прямо в лицо, в глаза, снег на бровях, снег на усах, и надо бы укрыться, отвернуться… Но нет – сержант сидел, не шевелясь. Молчал. А Чико вдруг громко – и как-то очень неспроста – спросил:

– А что, Мадам, погода подходящая?

Мадам молчала. А Чико так же продолжал:

– Я про Белую Пани, Мадам. Вот, думаю, погода как раз для нее. Сейчас вот из метели р-раз!..

И с этими словами Чико резко потянул на себя вожжи. Буцефал пошел шагом. Мело. Все молчали. Сержант – да и Чико, наверное, да и Мадам – все они невольно прислушались. Было, конечно, тихо. Вот только снег скрипел да Буцефал нет-нет да похрапывал. А потом Чико опять заговорил:

– У нас болтали разное. Но вы же, Мадам, конечно, лучше всё это знаете. Так какая она из себя, эта Белая Пани?

Мадам, немного помолчав, равнодушно ответила:

– Она ростом примерно с меня. Да и лицом, как все говорят, мы с ней довольно похожи.

– Ого! – нервно воскликнул Чико, передернул плечами, но оборачиваться к Мадам все же не стал, а только опять спросил:

– А вас… да и других, ваших знакомых, не беспокоит подобное сходство?

– Нет. Совершенно нет! – жестко ответила Мадам. – Потому что различать нас очень просто. Ей, скажем, не нужна вот такая, как у меня, долгополая теплая шуба, она ходит в одном легком платье. В белом, конечно. И снег у нее на ресницах не тает. И губы у нее холодные и тоже почти белые. Такими поцелует – и сразу умрешь.

– Да! – только и воскликнул Чико.

А сержант… Глупость, конечно, чистый вздор, насмешливо подумал он. Но все же спросил:

– И что, она целует всех подряд?

– Нет, только храбрецов.

– А прочих?

– А зачем ей прочие? – насмешливо спросила Мадам. – Ей никакого дела нет до прочих! Она любит только настоящих храбрецов! Вот почему так много о ней разговоров, но и никто в этом году ее еще не видел. Нет храбрецов! Так, Чико?

Чико не ответил. Понукнул Буцефала, опять понукнул. А потом, как ни в чем ни бывало, сказал:

– А вот еще! А знаете, почему русский царь приказал, чтобы все русские ямщики все время пели песни? – И сам же ответил: – Чтобы им некогда было пить водку! А то ведь, знаете… Ну, да!

И опять, и опять понукнул Буцефала. Но Буцефал по-прежнему шел шагом. Тогда Чико отложил вожжи, поднял воротник кожуха, уселся поудобнее и принялся насвистывать. Насвистывал он просто безобразно. Вот так, раздраженно подумал сержант, а еще говорят, будто неаполитанцы музыкальный народ! Или он нарочно так издевается, дальше подумал сержант. Или это просто у сержанта совсем сдали нервы? Но что он, барышня, что ли?! И сержант посмотрел на Мадам. Мадам, не моргая, смотрела вперед, Мадам была красивая, серьезная… чужая, непонятная, и вся эта страна такая же, вот даже эта метель! И сколько она будет продолжаться? Где город, черт возьми!? Скорей бы все это закончилось! Сержант ткнул Чико в спину и сказал:

– Чего стоим?!

– А потому что ничего не видно! – сказал Чико. – Всё замело.

– Правь прямо! Марш!

Чико пожал плечами, тронул вожжи. И Буцефал пошел – неспешно, шагом. Все молчали. Потом сержант, не утерпев-таки, спросил:

– Нам далеко еще?

– Не знаю, – сказала Мадам. А потом повернулась к нему и сказала уже вот что: – Я вам безмерно благодарна!

Сержант смолчал, не зная, что и думать. Тогда Мадам громко повторила:

– Да, благодарна. И вправду безмерно! Когда мы с братом расставались, он сказал, что волноваться совсем незачем, что он еще будет плясать на моей…

И она замолчала. «На свадьбе» – надо было ей сказать, сердито подумал сержант, значит, пан Александр был уверен, что этот ночной гость все же вернется – и он вернулся! Вот так! Дама треф! Ленорман угадала! Сержант сидел, не шевелясь, смотрел перед собой, а снег всё падал, падал, падал, и было тихо, абсолютно тихо. Как вдруг…

О, что это? Или ему почудилось? Сержант прислушался…

– Сержант, вы слышите?! – с жаром воскликнул Чико. – Да это же колокола! Мадам, ведь так?

– Да, – сказала она, – это, наверное…

– Город! – воскликнул Чико. – Это город! Н-но, варвар! – и хлестнул по Буцефалу. – Н-но, волчий завтрак, н-но!

Буцефал побежал – все быстрей и быстрей. Чико расправил плечи и сказал:

– Вот умное животное! Он тоже знает, город – это хорошо. Где город, там много людей, а где много людей, так всегда весело! Но – вы уж не обижайтесь, сержант – но только не в армии, хоть там людей тоже достаточно. Потому что военные – это всегда люди серьезные. Да вы сами посудите – ну что может быть веселого в том, чтобы носить у себя на груди и спине двадцать фунтов обжигающе холодного железа? В кирасе, кстати, ровно двадцать фунтов! И я, как человек веселый, жизнерадостный, взял ее и выбросил. У меня спросили, где она, я ответил, что ее украли. И они вместо того, чтобы смеяться, потому что это действительно смешно – красть такую никчемную вещь… Они сделали очень серьезное выражение того места, на котором у нормальных людей обычно бывает лицо… И, в общем, после всего этого лежим, там были всякие, кого за что, кого и просто так забрали, лежим в сарае, ждем, и вдруг заходят, говорят: «Эй, молодцы, кто хочет прокатиться?» Ну, я подумал, что хуже веревки не будет, встаю. И Курт встает. Саид встает, Франц и Хосе… Так мы и встретились, сержант. И прокатились. Катимся… Н-но, волчий завтрак, н-но!

Чико привстал, хотел было нахлестывать… Но замер и смотрел, смотрел, смотрел вперед. Возок взобрался на подъем, и Буцефал остановился. А Чико приосанился, громко воскликнул:

– Вот! – а после сделал такой величественный жест, что можно было подумать, что он стоит на Поклонной горе!

Но впереди был совсем не столичный, а просто небольшой губернский город. На вид он был не русский и не европейский, а нечто, скажем так, среднее. Но, между прочим, именно в этом городе хранились запасы пороха и хлеба для второй русской кампании, которую император намеревался провести в следующем, Тринадцатом году. Однако судьба распорядилась иначе, и дальнейшие военные действия проходили значительно западнее только что описанных мест.

Война, даже победоносная, не украсила город.

(Насколько нам известно, убытки, причиненные Минску военными обстоятельствами, следующие: от неприятеля урону на 253 866 р. 1к. ассигнациями, издержки же на его изгнание – 117 719 р. 38 к. – маиор Ив. Скрига.).

Но это все-таки был город, а не чистое поле, и в городе оставалось еще немало нетронутых домов после того, как прямо на тамошних улицах бравый русский генерал Ламберт нанес решительное поражение незадачливому французскому генералу Брониковскому, после чего война ушла на север, к Вильно. И пусть себе уходит! Сержант некоторое время внимательно рассматривал город, а после вежливо сказал:

– Да, любопытный вид. А куда нам теперь?

– Прямо, к Низкому рынку, – сказала Мадам. – Потом, через квартал, налево, вверх. А дальше… – Но тут она замолчала и некоторое время смотрела на город. Потом вдруг сказала: – А перед рынком видите плотину? А там еще одна. А вон там мельница, а рядом вот такое дерево? Так это как раз там в давние-предавние времена жил тот самый князь, о котором я вам уже рассказывала. Князь-волколак!

Сержант, глядя на мельницу, вдруг почему-то вспомнил, что шуба на нем волчья. Мадам сказала:

– Князя звали Менеск. А его дочь – Сбыслава, – и Мадам замолчала, задумалась. И Чико молчал…

Как вдруг сержант спросил:

– А вас как саму звать, сударыня?

– Меня? – Мадам смутилась. – Зачем? Я же не княжна. И мой отец не князь. И, может, вообще, всё это выдумки: и князь, и это его мельница, жернова которой перемалывали тех, кто искал там ночлег. Да и когда это было?! А теперь, то есть последних лет триста, это очень тихий, даже несколько скучный город. Зато здесь очень дешевая гостиница, две вполне приличные кофейни. И ресторация. Чико!