– Ну что ж, я вас предупреждал. И видит Бог, что очень скоро все мы пойдем за Саидом!

– Это не так уже и плохо! – хмуро сказал Курт. – Особенно в такой компании! – и он кивнул на гвардейцев.

– Но…

– Помолчи!

И Чико замолчал. Да и другие все молчали. И все они теперь смотрели уже не на гвардейцев и даже не на переправу и тот берег, а вслед Дювалю и Мадам…

Которые тем временем подошли к указанному им дому. До этого они за всю дорогу не проронили ни слова, а тут, уже на самом пороге, сержант вдруг крепко взял Мадам за рукав и сказал:

– Говорить здесь буду только я. А вы только в том случае, если я вам это позволю. Согласны?

Мадам молча кивнула.

И только после этого они вошли в тот дом. Там было душно и накурено, на заставленном бутылками столе тускло мерцала оплывшая свеча. Полковник в распахнутой шинели сидел на лавке, откинувшись к самой стене. Лицо его было в тени.

– Господин полковник, – сержант учтиво лязгнул шпорами. – Я следую с поручением в ставку к императору. Вот пакет, подписанный князем Московским. Дело, как видите, государственной важности, – сержант откашлялся. – А ваши, простите за бранное слово, гвардейцы чинят у переправы форменное мародерство: отбирают лошадей, карету!

Полковник нехотя потянулся, приоткрыл глаза – в них сверкнул блеск свечи – и спросил:

– Вы откуда свалились?

– Седьмой гусарский, сержант Шарль Дю…

– Это неважно, – полковник устало вздохнул и принялся объяснять: – Дело в том, что эта переправа моя, я сам ее построил. Моим спешащим на родину соотечественникам не хватало императорских мостов, вот я и решил оказать им любезность. Но за любезность принято платить.

– Позвольте!

– Не позволю. А посему карету, лошадей, валенки, золото, горячительные напитки сдать моему офицеру. Император здесь я! – и, помолчав, полковник вдруг добавил: – Красотку тоже сдать.

Мадам холодеющими пальцами впилась в руку Дюваля, но не проронила ни слова.

– Я человек чести… – начал было Дюваль.

Но полковник с насмешкой сказал:

– Честь не валенки, можешь забирать с собой. А красотку оставишь здесь. И убирайся, пока цел! – полковник ударил кулаком по столу, весь подался вперед…

И, наконец, лицо его показалось из тени. И было то лицо…

– Кого я вижу! – воскликнул Дюваль и широко улыбнулся. – Лейтенант Лабуле! Шпион, доверенная крыса Оливьера! Последний негодяй, но негодяй всесильный, Мадам!

И тут, как пишут в изящных романах, наступила долгая, томительная пауза.

– …Шарль Дюваль! – наконец-то узнал Лабуле. – Тильзит, пьяный казак и карты.

– Вот именно, – кивнул Дюваль и снова улыбнулся. Он чувствовал себя хозяином положения. – Так, может быть, снова сыграем? По маленькой: я ставлю на кон лошадей и валенки, а вы свою жизнь. Итак, начнем! – и с этими словами сержант выложил на стол пистолет. Ход был рискованный, зато весьма эффектный. Да и, потом, нельзя забывать про азарт!

Но:

– Да какая же тут игра, если у вас все козыри на руках! – сердито сказал Лабуле, как завороженный глядя на пистолет. Точнее, на черную бездонную дырочку в его стволе.

Дюваль, зорко наблюдая за противником, потянулся к пистолету и сказал:

– Ну, если вы пас, то я вынужден вистовать…

– Нет-нет! – вмешалась Мадам. – Так это смахивает на убийство!

Дюваль поморщился и покосился на Мадам, сказал сердито:

– Я же просил вас мол…

И не договорил! Потому что полковник толкнул ногой стол! Очень сильно! Бутылки полетели во все стороны! Свеча погасла! А пистолет…

Мадам поймала его на лету и с силой ткнула им в лоб вскочившему было Лабуле! Тот, как подкошенный, рухнул на лавку – и тут же на него навалился Дюваль!..

…И вот уже свеча опять горела на столе. Связанный по рукам и ногам Лабуле, неловко подвернув стянутые локти, старательно, букву за буквой, писал записку своему, как он выразился, «дежурному офицеру». Итак, шпион писал, а Шарль Дюваль диктовал:

– … И беспрепятственно их пропустить, – сказал он, продолжая угрожать пистолетом. – Пишите! Ну!

Но Лабуле поднял перо и усмехнулся.

– Ну, что еще? – спросил Дюваль.

– А то, – сказал шпион. – Вам, ладно, подскажу по старой дружбе. Ну кто это, скажите на милость, поверит, что я мог такое написать? Оставьте хоть что-нибудь.

Дюваль нахмурился.

– Карету, – подсказала Мадам.

Дюваль, вздохнув, кивнул.

– Ка-ре-ту, – вывел Лабуле и расписался.

Дюваль забрал записку, спрятал. Потом убрал и пистолет. Потом, недобро глядя на полковника, задумался.

– Что, – усмехнулся Лабуле, – желаете сорвать с меня эполеты?

– Н-нет, – в ответ усмехнулся Дюваль. – Подобные вещи меня давно уже не волнуют. А вот выслушивать всякого рода глупости я по-прежнему очень не люблю. Вот почему…

И тут сержант достал платок и ловко – р-раз, два, три – соорудил из него кляп, после так же ловко ткнул его в рот полковнику, приладил, подтянул, проверил, хорошо ли получилось… и сказал:

– Вот, так оно верней. Молчание, вот что нас украшает. Мадам, прошу, – и он подал ей руку. И строго напомнил: – Нас ждут!

Но Мадам вдруг сказала:

– О, мой сержант! Я не хотела вас сразу расстраивать! Но я в этой суматохе потеряла брошь. Очень мне дорогую, фамильную! Так что вы ступайте пока, а я сейчас… Я одна поищу! И я быстро!

– Зачем одна? – резонно возразил сержант. – Я помогу, поищем вместе.

– Нет, вам здесь не найти, только затопчете. А я лучше… Я прошу вас, Шарль!

Вот как она тогда его назвала – по имени! Сержант растерялся, нахмурился, пристально посмотрел на Мадам… И не удержался, сказал:

– Н-ну, хорошо, я подожду на улице… А это тогда вам, – и он протянул ей пистолет.

– Благодарю!

– Надеюсь, будет не за что. И попрошу быстрей, Мадам, быстрей!

И с этими словами сержант вышел.

И лишь только за ним захлопнулась дверь, как Мадам торопливо подошла к Лабуле, вытащила у него изо рта кляп и сказала:

– Полковник, мы действительно спешим. Поверьте, мне нет никакого дела до ваших личных счетов с сержантом, тем более, что наш любезный майор смертельно ранен!

– Наш любезный майор? – переспросил Лабуле.

– А кто же еще? – обиделась Мадам. – Наш любезный майор смертельно ранен, и неутешные кузины…

– Скорблю и сочувствую! – подхватил Лабуле. – Что просит генерал?

– Если у вас случайно сохранилась копия карты… – и Мадам многозначительно замолчала.

– Н-не понял, – замялся Лабуле.

– Генерал ищет копию карты того самого места, где оставлены известные ценности.

Тут Лабуле не выдержал и улыбнулся.

– А, так вот оно что! Итак, мадемуазель…

– Мадам.

– Итак, Мадам, – полковник приосанился, – итак, да будет вам известно, что «наш любезный майор смертельно ранен» отменили еще две недели назад, а посему…

Но Мадам не дала ему досказать – наставив на шпиона пистолет, она уже безо всякой любезности спросила:

– Где московские трофеи? Карты, планы, ориентиры местности. Кто выполнял приказ?

– Какие трофеи, Мадам? Я ничего не понимаю.

– Если вы сейчас же не ответите, я пущу вам пулю в лоб. А сержанту скажу, что вы покушались на мою честь. Поверьте, я не шучу, – и Мадам, слегка наклонившись, приставила пистолет ко лбу Лабуле.

– Ну, хорошо, – побледнел Лабуле. – Я постараюсь вспомнить… А зачем вам такая прорва золота?

– Я жадная, очень жадная женщина. О, если бы вы только знали, сколько денег уходит на одни только наряды! Ну, говорите!

– Помилуйте, Мадам, но я не менее вашего жаден! – воскликнул полковник. – И если бы я только узнал, где спрятаны сокровища Кремля, то разве стал бы я торчать на этой нищей, дурацкой переправе?!

– Но там, где сокрыты трофеи, уже гарцуют русские казаки.

– Ну и что! Я перешел бы в русскую службу.

Мадам пристально посмотрела на связанного полковника и насупилась так, как будто собиралась перехитрить не только его одного, но вместе с ним и все всю французскую разведку. Но… Мадам убрала пистолет и торопливо подошла к двери.