— Много.
— Да, много, согласилась фру Розенфельд. — Причем, их специально подбирали. Все книги либо ведовству, либо по борьбе с ним и искоренению ереси. У нас есть очень ценные книги, просто-таки раритетные, ну, например, рукописный «Пастырь» Гермы, не оригинал, конечно, — переписан монахами святого Петра в восьмом веке, — или тринадцатитомные «Магдебургские центурии» изданные в Базеле в 1574 году. Но их не взяли. А взяли «Откровения Иоанна», переизданные в прошлом веке многотысячным тиражом. «Summa Theologica» Фомы Аквинского — издание уже нашего века, — книги, не представляющие собой библиографической ценности. Так что, думаю, кража осуществлялась не ради наживы, хотя среди похищенных и значатся редкие издания, типа: «De Magorum Daemonomania» Жана Бодена 1581 года и «Daemonolatreia» Николаса Реми 1595 года.
— А что это за книга? — спросил Гюнтер, показывая на знакомое название.
— Это знаменитая «Malleus Maleficarum» — «Молот лиходеев», или, как чаще говорят «Молот ведьм». Средневековый трактат монахов Якоба Шпренгера и Генрика Инститориса по уличению в ведовстве и искоренению ереси.
— Редкое издание?
— Это — не очень.
— Скажите, фру Розенфельд, как по-вашему, с какой же тогда целью, если не с целью наживы, воровали книги?
— Гюнтер! Что за официальность? — возмутилась фру Розенфельд. — Немедленно прекрати! А то я буду тебя величать гирр Шлей!
Извините, тетя Лаура, — рассмеялся Гюнтер.
А что касается твоего вопроса… Ты знаешь, мне кажется, что они используют книги в качестве учебников.
Да-да, не улыбайся. Как сказано в том же «Молоте ведьм»: «Haresis maxima est opera maleficarum non credere» — величайшей ересью является неверие в деяния ведьм. Вот они, похоже, и стараются заставить поверить в свою реальность.
Гюнтер только кивнул. Фру Розенфельд своими сентенциозными рассуждениями напоминала горбатого оно из кондитерской фру Брунхильд.
— Тетя Лаура, а кто-нибудь за это время интересовался вашей библиотекой?
— Нет, Гюнтер, никто, — покачала головой фру Розенфельд. — Газеты берут, а вот книги…Хотя, погоди! Был один человек — он даже работал здесь с книгами. Но это было еще в прошлом году. Осенью.
— Кто он?
— Сотрудник Сент-Бургского университета. Он работал над диссертацией.
Гюнтер едва сдержался, чтобы удивленно не поднять брови. Университета в Сент-Бурге не было.
— Как его звали? Опишите мне его подробнее, тетя Лаура.
— Звали его Витос Фьючер — правда, странное имя? Иностранец наверное, а может, иммигрант. Чувствовался в его речи незнакомый акцент. Слишком уж правильно говорил. Он привез в бургомистрат рекомендательное письмо из университета, и я даже разрешала ему брать книги для работы в гостиницу на ночь. Он всегда их исправно приносил утром. Правда, когда он внезапно уехал, не предупредив меня, то увез с собой «Наставления по допросу ведьм», входившие в состав Штадтфордских земских уложений за 1543 год. То есть, это я думала, что увез, потому что, когда я на следующий день доложила о пропаже доктору Бурхе, то он успокоил меня. Он сказал, что гирра Фьючера срочно вызвали в Сент-Бург — что-то там случилось с его женой при родах, — и он передал «Наставления» доктору Бурхе. И доктор Бурхе на следующий день действительно принес «Наставления».
— И какой он из себя, этот Фьючер?
— Молодой, лет тридцать — тридцать пять. Обаятельный… — Фру Розенфельд задумалась. — Ты знаешь, Гюнтер, бывают такие люди, немногословные, кажущиеся мрачноватыми, но скажут буквально несколько слов, фраз и ты сразу же проникаешься к ним симпатией. Вот и Фьючер такой… И красивый, несмотря на то, что абсолютно лысый, даже без бровей и ресниц. Черты лица правильные: задумчивые, глубокие глаза, высокий лоб; а большая голова настолько правильная, что я бы даже сказала красивая, Знаешь, Гюнтер, есть такие плешивцы, головы у них либо приплюснутые, либо угловатые, и обязательно жирная складка на затылке. А у Фьючера нет. У него идеальная голова. Одевался он с иголочки. Всегда в костюме, брюки наглажены, белая рубашка, галстук… И я никогда не видела чтобы он расстегнул пиджак, или ослабил узел галстука! Всегда такой аккуратный, подтянутый, корректный, вежливый… Голос приятный, тихий, обходительный…
— Каких-либо странностей за ним не заметили? В разговоре, поведении?
— Да нет, вроде бы… — Фру Розенфельд пожала плечами. — Об акценте я тебе говорила… А ты знаешь, Гюнтер, были. Держался он скованно. Садился как-то необычно, замедленно, все время посматривая на стул, будто боялся, что стул из-под него вот-вот выдернут. И брюк никогда на коленях не поддергивал. А потом руки у него… Какие-то неумелые, что ли? Он так странно перелистывал страницы — не подушечками пальцев, а всей ладонью, — что мне порой казалось, будто у него протезы. И никогда здесь не писал, только читал. Как сядет, так и сидит и не шелохнется, и впечатление такое, что и не дышит. Причем застывал на несколько часов в настолько неудобной позе, что я удивлялась, как у него спина не затечет или шея… Да, чуть самое главное не забыла. Он, наверное, больной человек. Кожа у него такого землистого цвета, серая, с синевой, и губы синие. Ну, знаешь, как у туберкулезников, которые загорают под кварцевой лампой.
— Тетя Лаура, а полицию сюда вызывали, когда случилась кража? Они место происшествия осматривали?
— Да был тут Губерт — наш начальник полиции, — махнула рукой фру Розенфельд. — Повертел головой туда-сюда и ушел. Я и сама понимаю: что здесь осматривать, когда не то, что замка, дверей нет. Но, когда Губерт ушел, я поднялась по лестнице выше и увидела на ступеньках один офорт из «Капричос» Гойи. Тогда я обшарила весь чердак и у слухового окна нашла несколько офортов… А ты знаешь, Гюнтер, наверное, кража случилась до появления в городе этих. Потому что я тогда подумала, что ворам делать на крыше, когда можно спокойно вынести книги через любое окно на первом этаже? Они у нас легко открываются. То есть, я тогда даже не подумала, что это могут быть ведьмы на помелах. Хотя…
Фру Розенфельд смущенно улыбнулась.
— Хотя тогда действительно, что делать обыкновенным ворам на крыше? Извини, Гюнтер, кажется, я сама запуталась…
Гюнтер понимающе кивнул.
— Покажите мне найденные офорты.
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетилась фру Розенфельд. Она снова полезла в стол и извлекла из нижнего ящика аккуратный бумажный сверток. — Я их не стала класть на стеллаж, а на всякий случай спрятала сюда.
— Вы сообщили о своей находке в полицию?
— Да. Но Губерт только отмахнулся.
Гюнтер развернул сверток. Офорты были отпечатаны на толстом, желтоватом от времени картоне. На каждом листе ниже офорта стоял номер, название офорта, пояснение автора по-испански, а еще ниже — перевод. Конечно, искать какие-либо следы на картоне спустя шесть месяцев было бесполезным занятием, и все же он скрупулезно изучил каждый лист. Следов он не нашел и тогда принялся рассматривать сами офорты. Больше всего ему понравился офорт N 68, изображавший двух ведьм, старую и молодую, летящих верхом на помеле. Почему-то именно так представлялись Гюнтеру ведьмы, летающие над Таундом. Он прочитал название: «Вот так наставница!» По-испански было написано: «Linda Maestra».
«Линда Мейстра», — прочитал он про себя. О простом совпадении не могло быть и речи. Значит, не Шплинт, как он понял шипение Петера, а Линда! Значит Линда… Он вспомнил, как горничная сказала ему: «сегодня полнолуние», — и содрогнулся.
— Скажите, фру… тетя Лаура, — спросил Гюнтер севшим голосом, — «Капричос» был у вас в единственном экземпляре?
— Как ты догадался? — удивилась фру Розенфельд. — У нас было три экземпляра. Похитили все… Один мадридский, отпечатанный самим Гойей в 1799 году, другой — парижский 1869 года и третий — эти листы как раз из него — штадтфордский 1926 года.
Гюнтер еще раз внимательно осмотрел офорты и изучил надписи под ними, но больше ничего не обнаружил.
— Спасибо.
Он аккуратно сложил листы, завернул в бумагу и вернул фру Розенфельд.
