— Пиши, — грозно сказал Лет, бросил перед Жилбылом пачку листов и водрузил на стол чернильницу.

Из добродушного, стеснительного хранителя рукописи Лет превратился в сурового надсмотрщика. И хотя внешне он почти не изменился, лишь глаза из янтарно-желтых стали кроваво-красными, но степенная размеренная походка, повелительный тон сухой речи и равнодушный уничижительный взгляд, приобретенные им при слиянии двух частей Волшебной Страны, преобразовали Лета в совершенно другое существо. Теперь он не заглядывал через плечо Жилбыла, стараясь подсмотреть, что тот пишет. Появились у Лета новые обязанности. Тюремщика. Неторопливо, со знанием дела, он плел крепкую сеть паутины между колоннами беседки.

Жилбыл обмакнул в чернила перо и замер в нерешительности над чистым листом бумаги. Что писать он не знал. Склеенная лишь бы как Линза уродливо, с безобразным искажением, показывала сразу несколько уголков Волшебной Страны.

Где-то на болотах Темной половины трое вурдалаков пекли над костром нанизанную на вертел тушу топотуна. Старший из них, седой и плешивый, с обрюзгшим свиным рылом, угрюмо вращал вертел, а двое других, помоложе, но ничуть не краше, сидели по обе стороны от костра и, вперившись в тушу голодными глазами, пускали слюни.

Один из них монотонно бубнил:

— Гляди, не пережарь… Чтоб с кровью было…

Другой молчал, но его руки то и дело непроизвольно тянулись к туше. Старый вурдалак был начеку — бесстрастно, однако отнюдь не скупясь, он охаживал молодого дубиной по спине. Тот екал и отдергивал руки.

С каждым поворотом туши все повторялось.

— Чтоб с кровью…

— Е-ок!

Шипение на углях слюны, вылетевшей от удара изо рта нетерпеливого вурдалака, скрип вертела по деревянным рогулькам.

— Смотри, не пережарь…

— Е-о-ок!

Жилбыл перевел взгляд на другой осколок Линзы. В некогда Светлой половине Волшебной Страны было не лучше. В невесть откуда появившейся посреди луга рытвине, скрючившись, сидел ласк Петун. Еще совсем недавно упитанный, вальяжный, степенный, лоснящийся ухоженной шерстью, теперь он превратился в худого, грязного, в струпьях, насмерть перепуганного зверька. Затравленно кося глазами по сторонам, поминутно вздрагивая, он с лихорадочной быстротой подкапывал лапами корни пятилистника, выдергивал их и тут же отправлял в рот. Просто так, с комьями земли и неочищенной горькой кожицей. И это ласк, который раньше три раза очистит корешок, пять раз промоет его в воде и десять раз осмотрит со всех сторон, прежде чем отправит в рот…

Летописец застонал от жалости и бессилия, рука его дрогнула, и на чистый лист бумаги упала клякса. Минуту Жилбыл смотрел на нее. Эх, если бы тогда Тенка… Он скрипнул зубами. Ладно, хочет Черная Государыня, чтобы он писал историю ее страны, он будет писать.

Он снова обмакнул перо и начал:

«На шестом году работы семьдесят четвертого Летописца в Страну вечной весны пришла осень. И принесла она боль и смерть…»

— Ты что пишешь? — проскрипел над ухом раздраженный голос Черной Государыни.

— Ты что пишешь? — голосом Светлой Государыни спросила Татьяна.

Я вздрогнул и очутился у себя на кухне. Естественно, как вошла Татьяна, я не слышал. Во время работы мой мозг полностью отключался от внешнего мира.

— Да так… — смутился я. — Повесть новую. Я ведь, если до тебя доходили слухи, ко всему прочему еще и писатель.

Судя по выражению ее лица, слухи до нее не докатились. Татьяну никогда не интересовала фантастика. Да и не такая уж я величина, чтобы обо мне ходили слухи. Я совсем стушевался и перевернул исписанный лист.

Татьяна и тут поняла меня и сделала вид, что мои писательские потуги ей известны.

— Так ты всю ночь работал? — спросила она, наконец обратив внимание на мое лицо.

Неопределенно пожав плечами, я стал собирать листы, освобождая стол. Врать даже в мелочах я ей не хотел, но и сознаваться в том, что на всю ночь оккупировал унитаз отнюдь не в писательских потугах — тоже.

— Уже пора в Центр? — перевел я разговор на другую тему. — Сейчас чай заварю.

— Будь добр, — кивнула Татьяна. — Я разбужу дочку, мы умоемся, а потом что-нибудь сооружу на завтрак.

Я включил конфорку, поставил на плиту чайник и сел на табурет. Словно в полусне я слышал, как гости плескались в ванной комнате, а затем наблюдал, как Татьяна споро, на скорую руку готовила бутерброды.

Завтракать я отказался — вид бутербродов после ночных мук вызывал у меня стойкую антипатию. Но вот крепкого чаю выпил.

Гости мои спешили — как же, первый рабочий день, — поэтому разговоров мы практически не вели. И к лучшему. Меньше на меня обращали внимания, да и я со своими вареными мозгами вряд ли бы смог поддержать разговор. И был даже рад, когда они, попрощавшись, ушли.

Правда, тогда из-за холодильника на свет божий выбралась Шипуша и стала нагло требовать есть. Перед ней мне рисоваться было нечего — знали мы друг друга как облупленных, — поэтому я, не церемонясь, сгреб ей в блюдце со стола остатки завтрака, поменял песок, а затем рухнул на прибранную тахту, даже не подумав раздеться. И провалился в сон.

Насколько я могу судить по рассказам других людей о своих снах — я выродок. Или что-то в этом роде. Обычно людям снятся сны о них самих, и именно в ипостаси своей собственной личности они и принимают участие в сновидениях. Со мной не так. Нет, мне тоже снятся сны от первого лица. Но, за редким исключением, я, как личность, со своим «я» во сне ничего общего не имею. Как правило, мое «эго» в сновидении — это абсолютно другой человек, зачастую даже отдаленно не напоминающий меня не только внешним обликом, но и внутренним миром.

В этот раз произошло вообще что-то из ряда вон выходящее, чего никогда прежде со мной не было. Я не только проник в свой сон как личность (изредка такое случалось и ранее), но и слился воедино с Жилбылом. Впрочем, слился — это не совсем верно. Произошло как бы «содвоение» сознаний: персонажа Жилбыла Летописца и писателя Валентина Бескровного — в одном теле. При этом, сосуществуя, проникая друг в друга, личности, тем не менее, не объединялись в единое целое.

— Ты что пишешь? — снова прошипела над ухом Черная Государыня.

Жилбыл испуганно оглянулся. Но ответил за него я:

— Что хочу, то и пишу.

Я раздраженно швырнул перо на стол и встал. И увидел, как сгорбилась, стушевалась, узнав в Жилбыле МЕНЯ, Черная Государыня. Лик же Светлой Государыни смотрел на меня с болью и страданием. Впервые со времени слияния двух некогда разрозненных половинок Волшебной Страны она возобладала в теле Государыни.

— Зачем ты это сделал, Кудесник? — тихо спросила она.

— Я сделал? — Я рассмеялся, но тут же жестко отрезал: — Вы сами этого хотели.

И тут только понял, насколько близок наш мир миру Волшебной Страны. Мы тоже хотели перемен. И тогда наш «кудесник» такого натворил…

Я шагнул из беседки, и оплетшая колонны паутина, непреодолимая для Жилбыла, легко лопнула с сухим треском. Из-под ног испуганно шарахнулся Лет, но я на него не обратил внимания. Для меня он был букашкой — впрочем, как и все живое в этом мире. Твердой поступью Повелителя я зашагал по ступенькам на вершину холма, а за мной бестелесной тенью следовала Государыня. Наконец-то единая в двух лицах, ибо в моем присутствии она была никем.

Бесконечную лестницу, по которой Летописец никогда не мог подняться до конца, я одолел в несколько шагов, словно лестничный пролет в подъезде своего дома, — на то я и Кудесник. Но на вершине холма на трон не сел — настоящему Повелителю показуха ни к чему. Лишь оперся рукой о спинку трона и оглядел созданный мною мир. Бесстрастно, как и полагается Создателю.

Безобразный шрам рассекал холм и всю Волшебную Страну с востока на запад. По правую сторону раскинулись бесконечные непроходимые леса с редкими проплешинами гнилых болот Темной половины, а по левую — изумрудные луга с островками березовых рощ Светлой. И объединяло их небо со стремительно несущимися с севера на юг грозовыми облаками. Справа на горизонте у самого Ледяного моря клубился мглистый туман, формируя в своем киселе воинство Черной Государыни. В сполохах молний, раздирающих чернильные клубы, то и дело мелькали клыкастые морды вампиров, троллей, чешуя драконов, кожистые крылья нетопырей, белые саваны призраков. На противоположном горизонте у берегов Теплого моря в молочной пелене и в мягких отблесках зарниц рождалась рать Белой Государыни: зеленоликие смешливые дриады, прекрасные феи со стрекозиными крылышками, лучезарные фениксы…