В овощном магазине я, стыдясь самого себя — чем гостей потчую? — приобрел килограммов пять сморщенной, гнилой картошки по бросовым ценам. А что делать, если на базаре нормальный картофель стоит почти как датская ветчина? Хотел купить еще и капусты, но борщ варить я не умел, поэтому махнул рукой и направился домой.
Тихонько открыв дверь квартиры, я бесшумно проскользнул в прихожую и, кажется, правильно сделал. Дверь в комнату была плотно закрыта, и в квартире стояла тишина. Отсыпаются мои гости… Сняв куртку и разувшись, я невольно отметил, что против обыкновения Шипуша у порога меня не встретила. Видно, сильно на нее подействовала ночная стрессовая ситуация. Впрочем, зайдя на кухню, я понял, что утром кошка заработала еще одно нервное потрясение — вермишель и обе банки консервов исчезли, как исчез из холодильника и обветренный кусок колбасы. Я сунул купленную колбасу и яйца в холодильник, хлеб водрузил на стол, сумку с картошкой бросил под стол, а сам быстренько юркнул в ванную комнату, чтобы хоть как-то отмыться от вони бомжа.
И здесь уже я испытал нечто вроде шока. Женщины есть женщины — на леске над ванной были развешены выстиранные предметы их нижнего туалета. Со времен семейной жизни моя квартира не видела такого. Особенно поражал бюстгальтер Елены: вот уж, действительно, не обидел бог дочь Татьяны — просто гамак какой-то! Стараясь не обращать на него внимания, я закрыл дверь, стащил с себя одежду и, сцепив зубы, стал обмываться холодной водой. А куда денешься, если горячую давали только по субботам, да и то всего на час.
Когда я уже заканчивал мыться, выбив-таки из ноздрей ледяной водой въедливый запах отбросов, из кухни до моего слуха донеслось тихое звяканье посуды.
«Татьяна», — с надеждой подумал я, одеваясь. Встречаться с Еленой почему-то не хотелось. То ли я действительно постарел и разучился находить общий язык с молодежью, то ли мы с Еленой, как это говорят, «не сошлись характерами».
К счастью, на кухне действительно была Татьяна.
— Привет, — шепотом сказала она.
— Привет, — так же шепотом отозвался я. — Дочка спит?
— Да, — кивнула Татьяна, чистя картошку. — И где ты только такой дряни купил?
Я покраснел и развел руками. Кажется, Татьяна поняла меня.
— Извини, — стушевалась она. — Я как-то не привыкла к такому. Даже сейчас у нас со снабжением было лучше, чем у всех. Сам понимаешь — армия…
— Я тоже к такому еще не привык, — кивнул я. — Всего год назад на моем столе такой пищи не было.
— Тебе картошку пожарить? — спросила Татьяна.
— На чем? — хмыкнул я. — Масла у меня нет…
— Тогда поставь на плиту кастрюлю с водой. Надеюсь, хоть соль-то у тебя есть?
Я включил конфорку, налил в кастрюлю воды и поставил на огонь.
— Посолить?
Татьяна фыркнула.
— Послушай, у меня создается впечатление, что ты живешь двойной жизнью. Сам обедаешь где-то в ресторане, а нас кормишь черт знает чем!
— Почему? — глупо спросил я.
— А что — правда? Потому, что картошку солят, когда вода закипит!
— Да? Не знал… — только и нашелся, что сказать. Не объяснять же Татьяне, что последние полгода я ничего кроме хлеба и кефира не ел. А картошку не то что варить — чистить как забыл.
— Что, у тебя сейчас действительно так трудно с деньгами? — тихо спросила она.
— Именно сейчас нет, — как можно более беспечно сказал я и уселся на табурет. — Видишь, колбасу купил, яйца… Недели на две хватит, а там еще что-нибудь придумаем.
Татьяна помыла начищенный картофель и высыпала его в кастрюлю.
— Слушай, — спросила она, — в городе есть где-нибудь обменный пункт? У нас осталось немного наших купонов…
— Нашла у кого спрашивать, — пожал я плечами. — Впрочем, вряд ли. Год назад ваши фантики еще пользовались спросом, когда через границу все, кому не лень, возили товары. Сейчас даже проезд не окупается.
Татьяна села рядом и положила руки на стол.
— Ты уж извини, что мы к тебе так — как снег на голову… Надеюсь, долго стеснять не будем. Завтра пойдем в Центр по делам беженцев — у нас и направление есть, — где-нибудь устроимся.
— Насчет работы — не знаю, а вот с жильем помогут вряд ли, — разочаровал я ее. — Но не переживай и не бери дурного в голову — не выгоню, — пошутил я. — Как-нибудь разместимся.
Я накрыл ладонью ее руку и пожал. Хотел подбодрить, хотя сам не представлял, как мы будем выкручиваться. В Центр по делам беженцев я не верил.
Ее рука под моей ладонью неожиданно оказалась холодной и каменной. Я поднял взгляд и увидел, что Татьяна напряглась. Глаза ее смотрели в сторону и в никуда, а лицо медленно заливала краска. У меня екнуло сердце, и руки тоже стали холодными. Совсем как когда-то. Словно юность вернулась, и не было между нами двадцати пяти годов.
Дверь на кухню отворилась, и вплыла Елена, закутанная до пят в мой халат.
— Воркуете, — безразлично констатировала она и зевнула. Была она заспанной и нечесаной. — Что у вас тут варится? — сунула она нос в кастрюлю.
Татьяна окончательно покраснела и высвободила свою ладонь из-под моей.
— Нам есть что вспомнить, дочка, — глухо проговорила она.
— Даже? — В равнодушных глаза Елены отразилось удивление. — А отец в курсе?
— Картошку есть будешь? — вместо ответа спросила Татьяна.
— Буду. А с чем?
— С хлебом и солью, — сказал я.
Елена поджала губы. Кажется, я был прав в своем первоначальном определении — на нюх она меня не переносила.
— Если будешь — иди умойся, — приказала Татьяна, и Елена молча ретировалась в ванную комнату.
Татьяна встала и, открыв сушильный шкаф, начала выставлять на стол тарелки.
— Сейчас мы поедим, — не глядя на меня, проговорила она, — а потом ты сходи, пожалуйста, и купи капусту, лук, свеклу и подсолнечное масло. Я борщ сварю.
Но я прекрасно понял, что не только это она хотела сказать.
— Лучше сходим вдвоем, — наперекор ее желанию возразил я. — Как видишь по картошке, я не очень-то в овощах разбираюсь.
Я достал из кармана деньги и положил на стол.
— Это у тебя все?
— Пока да, — беспечно ответил я, ставя на огонь чайник. Елена была права — без масла вареной картошкой можно подавиться.
Татьяна нарезала колбасу, разложила по тарелкам сваренную картошку и позвала Елену.
И мы сели есть. Гости ели с трудом — сразу видно, что не по ним такая пища, зато я проглотил свою порцию с превеликим удовольствием. И осоловел, словно принял сто граммов.
Татьяна заметила мое состояние.
— Спасибо, — поблагодарила она, забирая деньги со стола. — Сейчас мы с Еленой сходим в магазин, а ты, уж будь добр, помой посуду.
«Вот так вот, — подумал я. — Впрочем, ведь ты другого и не ожидал…»
Проводив Татьяну с дочкой, я помыл посуду и притащил из комнаты на кухню надувной матрас. Кошка, почувствовав отсутствие гостей, выбралась из-за холодильника и неотступно ходила за мной, постоянно путаясь под ногами.
— Понял, — наконец сообразил я, вытащил из-под мойки ящик с мокрым песком, вынес его в коридор и вытряхнул в мусоропровод. Затем набрал из ведра на лоджии сухого.
Шипуша встретила мои действия одобрительным мурканьем. Что-что, а поесть, поспать и пос… она любила. И к последнему относилась весьма капризно. Словно философ, раз и навсегда усвоивший, что дважды в одну воду не войдешь, она дважды на один и тот же песок не садилась. Говорят, что домашние животные перенимают у своих хозяев не только их привычки, но и психологию. Поэтому я, подтрунивая над собой и Шипушей, объяснял ее «философский» подход к проблемам туалета не моей чистоплотностью, а заумными exercices exegesis*, которые частенько вводил в свои произведения. *exercices (фр.) exegesis (лат.) — упражнениями в объяснении и толковании литературных текстов.
Накормив кошку колбасой, я снова сменил ей песок и, не найдя другого занятия, сел за стол и стал ждать возвращения гостей. Но послеобеденная осоловелость куда-то подевалась, и уже через пять минут я не находил себе места. Не получалась у меня бездеятельность — настолько привык загружать голову работой, что бездумное ожидание выводило из себя. Тогда я прошел в комнату и попытался воспользоваться привычным наркотиком — телевизором. Но и его хватило ровно на пять минут. По «ящику» шла реклама собачьих консервов, и мне сразу вспомнилось, как на моих глазах один уличный торговец-краснобай расхваливал сухой корм для собак «peddygree pal». Причем самым весомым аргументом было то, что эти сухарики чрезвычайно хороши с пивом!
