Он понял, что остальные ждут от него какого-то ответа.
— Мне казалось, сэр, что на службе СВ все равны. Хартманн пожал плечами.
— Теоретически — да. На практике — генералы и адмиралы, даже капитаны, командующие судами, почему-то всегда американцы или советские. Но это не решение офицерского корпуса, мистер. Между собой мы не различаем страну происхождения, и у нас нет политики. Никогда. Наша родина — Флот. Это наша единственная родина. — Он взглянул на свой стакан. — Мистер Бейтс, нам нужна еще выпивка и стакан для нового товарища. Принесите.
— Есть, сэр.
Коротышка гардемарин направился в угол, к стойке, за которой не было бармена. Немного погодя он вернулся с бутылкой американского виски и пустым стаканом.
Хартманн доверху наполнил стакан и толчком отправил его Джону.
— Флот научит вас многому, гардемарин Джон Кристиан Фалькенберг. В том числе и умению пить. Мы все слишком много пьем. И мы еще вам покажем почему, но прежде чем понять почему, вы должны научиться — как.
Он поднял стакан. Когда Джон лишь пригубил свою порцию, Хартманн нахмурился.
— Еще, — сказал он. Он произнес это как приказ.
Джон отпил половину виски. Он уже несколько лет пил пиво, но отец не часто разрешал ему выпить спиртного. Не очень вкусно и жжет в горле и в животе.
— А теперь расскажите, почему вы присоединились к нашей благородной братской шайке, — попросил Хартманн. В голосе его звучало предостережение: за шутливыми словами крылось что-то серьезное. Может, он не смеялся над Службой, называя ее братской шайкой.
Джон надеялся на это. У него никогда не было братьев. Не было друзей. Не было дома, а отец был строгим учителем. Он научил его многому, но никогда не проявлял любви… или дружбы.
— Я…
— Только честно, — предупредил Хартманн. — Открою вам одну тайну, тайну нашего Флота. Мы никогда не лжем своим. — Он взглянул на гардемаринов, и те кивнули, Роль-ников с легкой улыбкой, Бейтс серьезно, как в церкви.
— Там, — продолжал Хартманн, — там лгут, мошенничают, используют друг друга. Но у нас не так. Нас используют, это верно. Но мы знаем, что нас используют, и мы честны друг с другом. Поэтому наши люди всегда нам верны. И поэтому мы сами верны Флоту.
И это имеет какое-то важное значение, подумал Джон: ведь Хартманн взглянул на флаг Совладения на стене, но ни слова не сказал о СВ. Только о Флоте.
— Я здесь потому, что отец хотел убрать меня из дома и сумел получить для меня назначение, — выпалил Джон.
— Вам придется найти другую причину. Или вы с нами не останетесь, — сказал Хартманн. — Пейте.
— Да, сэр.
— Правильный ответ: есть, сэр.
— Есть, сэр.
Джон осушил свой стакан. Хартманн улыбнулся.
— Прекрасно. — Он снова наполнил свой стакан, потом налил остальным. — Какова миссия Вооруженных Сил Совладения, мистер Фалькенберг?
— Сэр? Выполнять волю Большого Сената…
— Нет. Их цель — существовать. И своим существованием поддерживать определенную степень мира и порядка в этом углу нашей галактики. Выиграть время для людей, чтобы те могли убраться достаточно далеко от Земли. И когда эти проклятые придурки перебьют друг друга, они не смогут уничтожить все человечество. Такова наша единственная миссия.
— Сэр? — гардемарин Рольников говорил негромко и настойчиво. — Лейтенант, сэр, стоит ли вам столько пить?
— Да, стоит, — ответил Хартманн. — Спасибо за заботу, мистер Рольников. Но, как видите, в настоящее время я пассажир. Служба не запрещает выпивку. Совсем нет, мистер Фалькенберг. Строго запрещено быть непригодным к исполнению обязанностей. Но выпить — нет. А у меня в данный момент нет никаких обязанностей. — Он поднял стакан. — Кроме одной. Поговорить с вами, мистер Фалькенберг, и рассказать вам правду, чтобы вы либо сбежали от нас, либо до конца жизни были прокляты вместе с нами, потому что мы никогда не лжем друг другу.
Он замолчал, и Джон задумался о том, насколько пьян Хартманн на самом деле. Офицер подбирал слова гораздо тщательней, чем отец, когда выпивал.
— Что вы знаете об истории Флота Совладения, мистер Фалькенберг? — спросил Хартманн.
Вероятно, больше тебя, подумал Джон. Лекции отца по истории создания Совладения пользовались большой известностью.
Все началось с разрядки. Она рухнула, но была восстановлена, и вскоре был заключен целый ряд формальных договоров между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Договоры не покончили с враждой этих великих держав, но их общие интересы оказались значительнее различий; очевидно, лучше, чтобы было только две великие державы, а не…
— Очень немного, сэр, — ответил Джон: Хартманну совсем не нужно выслушивать лекцию профессора Фалькенберга.
— Мы созданы на основе Французского иностранного легиона, — сказал Хартманн. — Мы легион чужаков, который должен защищать искусственный союз двух государств, ненавидящих друг друга. Как человек может посвятить такой цели свою жизнь и душу, мистер Фалькенберг? На чем основан союз? Что обеспечивает верность солдат?
— Не знаю, сэр.
— Они тоже не знают, — Хартманн взмахом руки указал на двух гардемаринов, которые откинулись в креслах и вели себя так, словно то ли слушают, то ли нет — Джон не мог точно сказать.
Может, решили, что Хартманн слишком пьян? Хороший вопрос.
— Не знаю, — повторил Джон.
— Ага. И никто не знает, потому, что ответа нет. Человек не может умирать за союз. Но мы сражаемся. И умираем.
— По приказу Сената, — негромко сказал гардемарин Рольников.
— Но мы не любим Сенат, — возразил Хартманн. — Вы любите Большой Сенат, мистер Рольников? А вы, мистер Бейтс? Мы знаем, что такое Большой Сенат. Продажные политики, которые лгут друг другу и используют нас, чтобы разбогатеть, чтобы урвать большую власть для своей группы. Если могут. Нас они используют не так часто, как раньше. Пейте, джентльмены. Пейте.
Виски начал действовать, и в голове у Джона зашумело. Он чувствовал, как на висках и под мышками выступил пот. Живот протестовал, но Джон поднял стакан и снова выпил вместе с Рольниковым и Бейтсом, и никогда еще в совместном пьянстве не было столько смысла. Он попытался спросить себя, почему, но никаких мыслей не было — только чувства. Его место здесь, с этим человеком, с этими людьми, и он единое целое с ними.
И, словно прочитав его мысли, лейтенант Хартманн обнял за плечи юношей: двоих слева от себя и одного, Джона, справа. И негромко сказал им:
— Нет. Мы здесь потому, что Флот — наша единственная родина, а братство службы — единственная семья. И если Флот когда-нибудь потребует наши жизни, мы отдадим их, потому что больше идти нам некуда.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГОДЫ СОВЛАДЕНИЯ
I
Принстон, Нью-Джерси, Соединенные Штаты Америки
В студенческой столовой, как всегда, было шумно. Студенты в ярких костюмах пили кофе, за который заплатили их родители-налогоплательщики, и говорили о правах человека и гражданина. Некоторые делали вид, что читают, а сами тем временем поглядывали, не найдется ли что интересное.
В углу трое молодых людей и девушка — она терпеть не могла, когда ее называли «молодой леди», — играли в бридж. Типичные студенты, дети налогоплательщиков, хорошо одетые; одежда приглушенных тонов, по последней моде. Зубы ровные, фигуры хорошие. У двух парней контактные линзы. Девушка в соответствии с модой — в больших ярко окрашенных очках с маленькими изумрудами на дужках. В остатках их ланча, вероятно, столько калорий, сколько обычный гражданин не получает за целый день.
— Тройка без козырей, итого четыре. Партия, — сказал Дональд Этеридж. Он что-то написал на листке бумаги со счетом. — Посмотрим. Я должен двадцать два пятьдесят. Мойше, с тебя одиннадцать и четвертак. Ричи выиграл девять баксов. Остальное — Бонни.
— Ты всегда выигрываешь! — обвиняюще сказал Ричард Ларкин.