Слим ничего никому не сказал. Он больше не проявлял любопытства к этому делу. Он в ту же ночь прикрыл дыру в шкафу, а на следующий день, прочитав статью в газете, он воспользовался этой газетой, чтобы завернуть в нее предмет из ящика с рубашками. От него уже пованивало и, хотя времени прошло так мало, разворачивать его уже не стоило. Он бросил пакет в мусорный бак на пути в кабинет юриста в среду.

Он заключил мировое соглашение и в тот же день переехал.

Конец.

Встретив его, она не знала, кто он, да, впрочем, и немногие знали это. Он бродил по высоко расположенному саду вокруг груши, и земля пахла поздним летом и ветром.

Он поднял взгляд на стройную девушку лет двадцати пяти, на ее смелое лицо, глаза и волосы одного цвета, что необычайно пленяло, потому что волосы были золотисто-рыжими. А она посмотрела на загорелого мужчину лет сорока, на лепестковый электроскоп в его руке, и почувствовала себя нежеланным гостем.

— Ax, — сказала она, подходящим к ситуации голосом, однако мужчина кивнул и произнес:

— Подержите, пожалуйста, — тоном, исключавшим какую-нибудь мысль о назойливости.

Она присела рядом, держа прибор точно так, как он поместил его в ее руку, а мужчина немного отступил и постучал по колену камертоном.

— Показывает?

Голос у него был приятный, из тех, что охотно слушают.

Девушка разглядывала хрупкие золотые листочки на стеклянном диске электроскопа.

— Расходятся.

Он снова постучал, и листочки разошлись шире.

— Сколько?

— Около сорока пяти градусов, когда вы стучите камертоном.

— Отлично, это почти максимум того, чего можно добиться. — Он вытащил из кармана пиджака мешочек с мелкой пылью и сыпанул немного на землю. — Теперь я отойду, а вы останетесь на месте и будете сообщать о поведении лепестков.

Он принялся кружить вокруг груши, раз за разом стуча вилкой камертона, и девушка считывала результаты: десять градусов, тридцать, двадцать, ноль. Когда золотистые листочки расходились максимально — до 40 или даже больше градусов, мужчина сыпал еще меловой пыли. Когда он закончил, вокруг дерева возник неправильный овал белых точек. Мужчина вынул блокнот, нарисовал дерево и контуры овала, после чего взял у девушки электроскоп.

— Вы что-то искали здесь?

— Нет, — ответила она. — То есть да.

Он улыбнулся, и, хотя это длилось долю секунды, девушка решила, что для его лица это странное выражение.

— На языке юристов это трудно назвать однозначным ответом.

Она взглянула на холм, металлически сверкавший в свете заходящего солнца; на нем было немногое: скалы, трава, оставшаяся с лета, несколько деревьев, сад. Каждый пришедший сюда оставлял за спиной дальнюю дорогу.

— Вопрос был непрост, — ответила девушка, пытаясь улыбнуться, но вместо этого разрыдалась.

Это было глупо, и она сказала ему об том.

— Почему? — спросил он.

Впервые она столкнулась с такой характерной его чертой непрерывным потоком вопросов — и это ее обеспокоило. Это всегда беспокоит, а иногда становится невыносимо.

— Нельзя позволять себе такое публичное проявление чувств. Другие этого не делают.

— Вам можно. Я не знаю «других», о которых вы говорите.

— Я, пожалуй, тоже не знаю… но поняла это только сейчас, когда вы сказали.

— Тогда говорите правду. Нет смысла повторять: «Он подумает, что я…» — и тому подобное. Что бы я ни подумал, это не будет зависеть от ваших слов. Или просто уходите и не говорите больше ничего. — Она не шевельнулась, и он добавил: Постарайтесь решиться на откровенность. Если это важно значит, становится простым, а если просто — признаться в этом легко.

— Я умру! — выкрикнула девушка.

— Я тоже.

— У меня опухоль на груди.

— Пойдемте в дом, что-нибудь придумаем.

Сказав это, он повернулся и пошел через сад. Полуживая от страха, обиженная и вместе с тем полная абсурдных надежд, с коротким спазмом сдавленного смеха, она мгновение стояла, глядя, как он уходит, потом вдруг поняла (интересно, когда это я решилась?), что идет за ним следом.

С мужчиной она поравнялась на уходящем вверх краю сада.

— Вы врач?

Могло показаться, что он не заметил ни ее колебания, ни момента, когда она пошла за ним.

— Нет, — ответил он, не останавливаясь, по-прежнему словно не замечая, что девушка замирает на месте, покусывая нижнюю губу, и снова торопится за ним.

— Я, наверное, сошла с ума, — сказала она, догоняя его на садовой тропинке.

Девушка говорила сама с собой, и мужчина, видимо, это почувствовал, потому что ничего не ответил. Сад оживляли взъерошенные хризантемы и пруд, где она заметила пару мерцающих золотых рыбок — самых больших, которых когда-либо встречала. И наконец — дом.

Это была часть сада, окаймленная колоннадой, соединяющейся с каменными стенами. Дом находился на склоне холма и одновременно внутри него; горизонтальная крыша частично опиралась на вертикальную скальную стену. Дверь из брусьев, утыканная гвоздями, с двумя щелями, наподобие амбразур, была открыта, а когда захлопнулась, тишина и ощущение изоляции от внешнего мира были гораздо глубже, чем мог вызвать это лязг засова.

Девушка прислонилась спиной к двери и стояла, разглядывая хозяина через небольшое патио или, по крайней мере, его часть. Это был небольшой внутренний двор, посреди которого находился атриум с пятью застекленными стенами, открытыми сверху. Внутри росло карликовое дерево, кипарис или можжевельник, сучковатое и изогнутое, похожее на японское бонсаи.

— Дальше вы не пойдете? — спросил он, стоя у открытой двери по другую сторону атриума.

— Бонсаи не может быть пятнадцати футов высотой, — заметила она.

— Мой может.

Она медленно прошла мимо, разглядывая дерево.

— Давно вы его растите?

— Половину своей жизни.

Тон его выражал глубокое удовлетворение. Расспросы хозяина бонсаи, сколько лет его деревцу, нетактичны, поскольку намекают на желание узнать: ему ли принадлежит это творение или он принял и продолжил чужое дело. Невольно возникает соблазн чью-то идею и кропотливую работу записать на собственный счет. Зато вопрос «давно ли вы его растите?» тактичен, сдержан и чрезвычайно вежлив.

Девушка снова взглянула на бонсаи. Порой можно встретить подобные деревца полузаброшенными, полузабытыми, растущими в ржавых банках в какой-нибудь не слишком процветающей школе, не проданные только из-за слишком странной формы, некоторого количества мертвых ветвей или, наконец, слишком медленного роста целого или отдельных частей. Эти экземпляры отличаются интересной формой ствола и сопротивляемостью превратностям судьбы, которая позволяет им расцвести, найдя малейшую возможность для жизни. Возраст этого деревца был гораздо больше половины и даже всей жизни мужчины. Внезапно девушку поразила мысль, что эта красота могла бы быть необратимо уничтожена огнем, белками, личинками или термитами, чем-то, находящимся вне всяких понятий порядочности, справедливости или уважения.

Она посмотрела на деревце, потом на мужчину.

— Идемте?

— Да, — ответила она, и они вошли в мастерскую.

— Садитесь вон там и расслабьтесь. Это может немного затянуться.

«Там» означало большое кожаное кресло возле стеллажа. Книги оказались в пределах ее поля зрения — работы из области медицины, техники, ядерной физики, химии, биологии, психиатрии. Затем теннис, гимнастика, шахматы, восточная игра «го» и гольф. Далее драматургия, искусство письма, «Modern English Usage», «The American Language» с дополнением, «Rhyming Dictionaries» Вула и Уолкера, и ряд других словарей и энциклопедий. Длинную полку целиком заполняли биографии.

— У вас неплохая библиотека.

Он ответил достаточно лаконично, поскольку в эту минуту был поглощен работой и явно не проявлял желания разговаривать.

— Точно. Может, как-нибудь посмотрите ее. — Эти несколько слов заставили ее задуматься, что он хотел этим сказать.