Бели бы он был профессиональным музыкантом, то постарался бы запомнить её, зная, что по возвращении в Мир его известность возрастёт. Но так как он не был музыкантом, то просто привалился к забору. Острые камни, впившиеся в кожу, несли ему скорее облегчение, чем боль.

Вскоре женщина и её отец вырыли яму глубиной около метра. «Достаточно», — решил Терман. Они повернулись к трупу Беллы, но он жестом отстранил их.

Он любил эту женщину недолго — лишь тогда, когда они вместе боролись с бушующим океаном. Но тогда это казалось вечностью. Может быть, они с Беллой возненавидели бы друг друга, если бы оба выжили после шторма.

Терман с трудом оторвал спину от острых камней — опустить Беллу в могилу он считал своим долгом.

Её кожа была серой и холодной. Он встал и поднял тело, качаясь, как пьяный. Пройдя несколько шагов до могилы, он попытался осторожно опустить туда Беллу. Это ему не удалось. Труп соскользнул и тяжело рухнул вниз, при этом правая рука зацепилась за край могилы и осталась в вертикальном положении. Если бы не страшная рана на лбу, могло показаться, что Белла пытается выбраться обратно. Отец женщины небрежно пнул руку ногой, и она упала ей на живот.

«Как будто спит, — подумал Терман. — Если не обращать внимания на запёкшуюся кровь, кажется, что ей там даже удобно».

Первый ком земли упал на её грудь.

Он почувствовал, что должен сказать что-то — например, несколько строк какой-нибудь молитвы. Он чувствовал, что это необходимо — просто как знак уважения. Затем ему показалось, что неискренность обидела бы её. Он опустил голову, закрыл глаза и сконцентрировался на пожелании ей счастья в загробной жизни, если таковая существовала, надеясь, что боги, существуют они или нет, услышат его мысли.

Он мало знал её при жизни, и всё же…

В его глазах снопа появились слёзы.

Женщина и её отец дали ему время успокоиться, взяв на себя работу по засыпке могилы землёй. Это не отняло у них много времени, к тому же они исполнили ещё одну песню.

Закопав могилу, они бросили лопаты рядом, чтобы подобрать их в другой раз, если это поле окажется на прежнем месте, положили руки Термана себе на плечи и осторожно пошли вместе с ним домой.

* * *

— Ты знаешь, а ты совсем другой.

Последние несколько дней он был в забытьи и сначала не узнал её, когда она зашла в освещённую солнцем комнату. Он наблюдал за тем, как она закрывала единственное окно грубой старой занавеской.

— Как давно я здесь? — спросил он.

— Давно.

— А точнее?

— Несколько периодов сна.

Она подошла, поправила одеяла, затем подняла его голову, чтобы взбить подушки. Они были обтянуты какой-то грубой тканью, от которой чесались уши. Ворочаясь в полусне, он постоянно чувствовал, что его новое положение хуже, чем предыдущее. Он попытался объяснить ей, что не нуждается в подушках вообще, но она проигнорировала его замечание.

— Что значит «другой»? — спросил он.

— Тут всё изменилось. Теперь поля всегда остаются такими же, как раньше. А я вижу, как мы принесли тебя сюда, как копали яму, чтобы положить туда это… Всё это вижу не только я, но и мой отец.

Она поднесла к его губам чашку с водой, и он взглядом поблагодарил её. Сквозняк колыхнул занавеску, и по покрытым побелкой стенам побежали тени. Ветерок высушил испарину у него на лбу. Её лицо казалось ему бесконечно красивым, как лицо ангела из загробной жизни, в которую верили жрецы.

Он с трудом вспомнил события, о которых она говорила, сказал ей об этом, чувствуя, что язык и губы не слушаются его.

— Я помню, — сказала она, выбрав слово, которое он использовал, — не помня.

Он захлебнулся водой и закашлялся в её ладонь. Откашлявшись, он сказал:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, ты говоришь загадками.

Голос его был хриплым, и распухший язык с трудом поворачивался во рту.

Она отошла и поставила чашку на подоконник. Солнечный луч осветил её волосы, превратившись в яркий нимб вокруг головы. На ней было всё то же шерстяное платье, что и в первый раз, когда он увидел её. Она неожиданно повернулась и посмотрела на него. Её серые глаза были живыми и сердитыми, зрачки стали маленькими точками.

— Морской зверь, — сказала она. — Ты говоришь, что пришёл откуда-то из-за стены тумана, из места, которое ты называешь Мир. Ты много говорил в бреду. Всю свою жизнь я знала, что там, за туманом, ничего нет, но я поверила тебе потому, что, честно говоря, мне наплевать, откуда ты пришёл. Ты здесь, и это всё, что меня интересует. Ты находишься в нашей стране и мог бы, по крайней мере, попытаться понять её. Мой отец, моя мать и я — мы все ухаживали за тобой, когда ты кричал нам всякие мерзости, гадил в постель и рассказывал о своём Мире. Мы с трудом кормили тебя. Тебя несколько раз вырвало на платье матери — к счастью, у неё их два. Ты ударил моего отца по голове. Ты… На моей груди остались синяки после того, как ты схватил её, и мой отец чуть не убил тебя за то, что ты при этом сказал. Он точно убил бы, если бы ты не принёс с собой этот дар.

У Термана сохранились какие-то смутные воспоминания об этих постыдных поступках. Они неким причудливым образом перемешались с тем, что он видел во сне. Он не мог тогда отличить явь от необычно ярких снов, проносившихся перед его глазами. Может, она лгала, пытаясь таким образом сделать его должником своей семьи.

Нет. Похоже, она говорила правду.

— Извини, — пробормотал он.

— Принимаю твоё извинение, — сказала она, явно не придавая значения своим словам. — Я понимаю, что ты не можешь быть в ответе за все эти выходки потому, что был болен. Кроме того, я благодарю тебя от нашей семьи и от всех соседей за тот дар, который ты принёс нам.

— Дар? — казалось, он снова начал проваливаться в свой кошмарный сон. — Какой дар? Я пришёл сюда голым и не приносил никакого дара.

— Я как раз об этом и говорю тебе, — спокойно объяснила она, усевшись на кровать и проведя пальцем по его лбу и мокрым от пота волосам. — Ты принёс нам то, чего у нас раньше не было. Ты принёс нам способность помнить. Ты так жутко выглядел, когда кричал, что все мои знания находятся прямо вот здесь, во мне, — она сначала неуверенно показала себе на грудь, а потом на лицо. — До того, как ты появился, я бы этого не запомнила.

Она смущённо засмеялась.

— До того, как ты здесь появился, я не могла думать о времени, которое было до тебя. Ты дал нам всем какую-то способность, очень приятную… до боли приятную, в некотором смысле.

Её голос унесло куда-то в сторону, как пёрышко на ветру.

Он вспоминал встречу на пляже. Кошки… Собаки… Жители Альбиона. Её отрешённые и удивлённые глаза… Она сказала тогда, что не знает, чем было раньше тело Беллы, говорила, что поля ежедневно меняются… Он посмотрел на её лицо и с облегчением заметил, что её губы зажили. Это снимало с него маленькую часть вины.

— Если можно, пожалуйста, ещё воды, — попросил он. Она направилась к неуклюжей деревянной двери, он добавил:

— Когда вернёшься, расскажи мне ещё немного об этой стране. Я не хотел причинить тебе боль — так получилось. Я рад, что смог тебе дать хоть что-то взамен.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Если бы ты не дал мне этот дар, — сказала она, улыбнувшись, — то я бы уже не помнила о боли, причинённой тобой.

* * *

— Как тебя зовут? — спросил он, когда она вернулась с глиняной чашкой, наполненной чистой холодной водой.

— Не знаю. — В её голосе была беззаботность — как будто это была игра. — Ты дашь мне имя. Ты всем нам дашь имена.

Он назвал её Майной, её отца — Ланцем, а мать — Гред: эти имена ничего не значили, но их звучание, как ему казалось, каким-то образом описывало этих людей.

Майна поцеловала его в лоб, и он снова начал погружаться в некое подобие сна.

— Расскажи мне об этой стране, — попросил он, глядя, как солнце освещает тыльную сторону её ладони, когда она поправляла волосы.

В последующие несколько недель он дал имена многим другим людям. Затем прошли годы, и он передал свой дар многим сотням людей, но самое первое имя он помнил всю свою жизнь.