В 1821 г. в Стамбуле турки убили греческого патриарха. Тело привезли хоронить в Одессу. Греки - местные соперники евреев и прибывшие матросы - пустили слух, будто стамбульские евреи подстрекали тамошних турок против христиан. В ответ похороны патриарха завершились погромом одесских евреев. Начали греки, к ним присоединились русские казаки и солдаты. Грабили еврейские дома и лавки, громили синагогу. Зачинщиков не обнаружили, наказанных не было. Погром, согласно последовавшей легенде, прекратился благодаря заступничеству перед властями местной еврейки Бейли - одесский вариант библейской Эстер.

Тот погром 1821 года - исторический для России: первый. А. С. Пушкин, тогда свидетель местной жизни, зорко отметил в дневнике пристойное поведение евреев при похоронах патриарха, но о погроме ни слова не уронил. То ли внимание гения отвлекали светские похождения, то ли евреи были ещё недостаточно заметны. Но с годами их роль в городе росла, греки рвались в драку почти на каждую Пасху, а евреи щетинились всё жёстче, уже и в театре споры о спектакле перехлёстывали в рукопашный скандал - любой повод годится, когда сердце печёт... В 1859 году греки повторили опыт еврейского погрома. Позднее греческий запев подхватил славянский хор.

В середине 70-х годов благополучие Одессы нарушили недород зерна, соперничество других портовых городов, а особенно американцы, сбившие мировые цены на хлеб. Стихал порт, в городе закрывались банки. На смену хиреющей торговле одесситы, кто порасторопней, разворачивали промышленность - прибавлялось в городе рабочей массы, обездоленной и взрывчатой. До борьбы с эксплуататорами-хозяевами эти люди ещё не дозрели, зато евреи, извечные злодеи христианского мира, всегда под рукой.

В 1871 г. разразилось. Накануне православной пасхи, с утра обнаружилось исчезновение креста с ограды греческой церкви. Крест снял для ремонта служитель церкви, но то выяснится позднее, а пока: “Кому украсть, кроме евреев?” И на следующий день толпа погромщиков ринулась праведной местью отмечать Светлое Воскресение Христово. За 4 дня было убито шестеро евреев, 21 ранен, разгромлено больше тысячи домов и магазинов. Из газетного отчёта: “В первый день Пасхи после обеда избили многих евреев на улице и разбили стёкла во многихдомах... На другой день с утра нападение возобновилось ...

На двух главных базарах - Старом и Новом... разбиты все еврейские лавки, уничтожены или растащены. Половина Ришельевской улицы покрыта подстилкой из пуха от подушек и перин... Были и убийства...

...Дома русских тоже не все пощажены, особенно где живут евреи... Тысячи семейств проводили ночь в смертельном страхе, на голом полу, в домах без стёкол и ставней, иногда и без дверей, не имея чем укрыться, слыша свист и шум несущейся по улице толпы, звон стёкол, разбиваемых в окнах соседей”

.

Бушевали без оглядки - власти укротили толпу только на четвёртый день, до того их в городе словно не было. Евреев, помнивших защитную руку губернатора Строганова при погроме 1859 года, это поразило. А появление среди громил “чистой публики” - сытых, благополучных сограждан? А отклики в прессе? Либералы, свободолюбцы - в их числе, как водится, евреи-самобичеватели - нашли оправдание погромщикам в еврейском притеснении христиан, в завидном успехе еврейских богачей. Революционеры, пробудившиеся в семидесятых годах, ещё зорче мягкотелых журналистов высмотрели в погромах справедливую борьбу с эксплуататорами трудящихся. Куда ни кинь - всюду клин. Евреям всегда грезилась спасительная роль всеобщего просвещения и слияния евреев с русской культурой, но евреи сливались, общество просвещалось, а погромы шли своим чередом. И когда революционеры в 1881 г. убили царя Александра Второго, потрясённый народ в Одессе отозвался очередным еврейским погромом 3-5 мая того же года.

Страсти подогрела антисемитская пресса, загодя убедив: сверху дозволяют “бить евреев”. Правда, власти на этот раз оперативно подавили беспорядки. 600 погромщиков загнали на баржу и отбуксировали в море. Заодно прихватили в кутузку полторы сотни членов еврейской самообороны (между ними студента В. Хавкина, будущего спасителя мира от чумы и холеры). Самооборона, несмотря на полицейские преследования, спасла от разбоя часть городских кварталов. А начали вооружённое сопротивление погромам одесситы ещё в 1871 году, в России опять же первыми.

За погромом 1881 года последовал погром в 1886-м, затем в 1905-м.

Тогда, после проигранной японцам войны и расстрела царской властью рабочей демонстрации в Петербурге, по стране полыхнул огонь революции. Опалило и Одессу.

Одессу кормил порт. Не видный сверху от театральной площади, где храмом и знаменем города возвышался оперный театр, порт весело сверкал огнями из-под Николаевского бульвара и там, внизу, таил тёмные страсти неимущих трудяг.

“Город соединялся с портом узкими, крутыми, коленчатыми улицами, по которым порядочные люди избегали ходить ночью. На каждом шагу здесь попадались ночлежные дома с грязными забранными решёткой окнами, с мрачным светом одинокой лампы внутри... Было много пивных, таверн, кухмистерских и трактиров с выразительными вывесками на всех языках и немало тайных и явных публичных домов, с порогов которых по ночам грубо размалёванные женщины зазывали сиплыми голосами матросов... Где-то на чердаках и в подвалах... ютились игорные притоны, в которых штосс и баккара часто кончались распоротым животом или проломленным черепом...

Здешние буйные обитатели редко подымались наверх в нарядный, всегда праздничный город с его зеркальными стёклами, гордыми памятниками, сиянием электричества, асфальтовыми тротуарами, аллеями белой акации, величественными полицейскими, со всей его показной чистотой и благоустройством” (А. Куприн. “Гамбринус”).

В Одессе 1905-го года бастовали рабочие, громоздили баррикады, на Пересыпи казаки стреляли в бунтовщиков. В июне к городу подошёл восставший броненосец Черноморского флота “Князь Потёмкин-Таврический”, в порту бурно митинговали, социал-демократы и евреи из партии “Бунд” звали команду сойти на берег и примкнуть к рабочим, моряки не решились, но дважды бабахнули из пушки по Оперному театру, к счастью, мимо.

“Вечером... решили пойти в парк и оттуда с обрыва глядеть, что будет твориться в порту...

Толпы...зрителей сидели всюду вдоль обрыва... Ночь была горячая и тёмная...

... Вдруг толпа кругом загудела, сотни рук протянулись куда-то вниз: там понемногу расплывалось огневое пятно, и оттуда же, спустя мгновение, поднялся... ликующий рёв.

- Это они склады у элеватора подожгли, - резко проговорил Алексей Дмитриевич, - а радуются... Я вам ещё днём сказал... что вся шпана перепьётся и станет безобразничать. Освободители...

... подошёл Серёжа, только что снизу... Он подтвердил, что в порту ещё с захода солнца шибко текёт монополька [водка]; уже давно, махнув рукою, подались обратно в город обманувшиеся агитаторы, “а то уж ихних барышень хотели попробовать вприкуску”; нет уж и матросов ни с “Потёмкина”, ни с торговых судов и дубков - все поховались на палубы. Склады подожгли при нём и радостно, с кликами “вира помалу”; и ещё поджигают. Уверены, что скоро начнётся пальба... но что ж - нехай, за то хочь побаловались.

Силуэт позади вдруг меня тронул за плечо и поманил пальцем: Мотя Банабак... Помня меня ещё с самообороны [её одесские евреи организовывали после Кишинёвского погрома в 1903 г.], он, очевидно, решил именно со мной поделиться самым, что его, человека бывалого, горше всего задело:

- Скажите вашим: зекс [тревога!]. Чтоб опять раздавали трещотки [оружие]; бу оны там, вы знаете, что галдят? За жидов галдят, холера на ихние кишки” (З. Жаботинский. “Пятеро”)

Гася революционный пыл, царь издал манифест о новых правах народа. Прокатились торжествующие демонстрации. И в Одессе - городе портовом и торговом - взбаламученная толпа приветствовала дарованные свободы. Среди них свобода разбоя. Галдёж “за жидов” крепчал.