– Иди, иди, – добродушно сказал дядя Миша. – И не плачь боле. Другой кавалер найдется. Особенно теперь…

Ольга ушла, провожаемая взглядами. Ей было не по себе: а ну как догонят и отберут! Но никто даже не пошевелился, чтобы встать и пойти следом.

И вдруг ей стало так тепло и хорошо! Это было ее место на земле – место, где все ее знали, где о ней заботились, где, может быть, и жили злые люди, но не было незнакомцев… Ей не хотелось сейчас думать о том, что когда-то таким местом был ее родной городок. И тогда тоже казалось, будто и мельница, и сад, и самый городок с его жителями всегда будут защищать Рахиль, младшую дочку мельника, всегда будут для нее убежищем и надежным укрытием от любой беды; а повернулось все иначе… Она тряхнула головой, отгоняя воспоминание о том, как отец выл над искалеченной матерью, и о том, как старший брат Моисей уезжал из дома на войну, такой красивый и строгий. Теперь и сама Ольга уехала, и у нее новая жизнь. И здесь, на Лиговке, все останется как было, здесь не произойдет ничего такого, о чем страшно будет вспомнить потом. Здесь ее дом, и она на удивление хорошо себя чувствовала.

Алеша не придавал большого значения их размолвке и потому как ни в чем не бывало пришел к Ольге в общежитие на следующий же день, чтобы потом вместе идти в клуб на репетицию.

Он постучал в дверь.

Девочки, которые уже были в курсе всех происходящих событий, бесшумно хихикая, собрались поближе – слушали. Ольга подошла и строго спросила:

– Кто там?

– Мне бы Ольгу, – сказал голос Алеши.

– Ольгу? – переспросила Ольга. – Но ее нет.

– Как это – нет? – удивился Алеша.

– Так – нет дома. Ни для кого нет.

Алеша помолчал немного, видимо осознавая наконец серьезность ситуации. Потом спросил:

– А не она ли сама это говорит?

– Считайте как хотите, – ответила Ольга и отошла от двери.

Она залилась горькими-горькими слезами, но к Алеше все-таки не вышла.

На следующий день к Ольге явился Фима. Неизвестно, кто рассказал Ефиму Захаровичу историю про разрыв Ольги с Алешей, только Фима сиял и был с Олей вдвойне предупредителен. Несколько раз он, попивая добытый у комендантши чай, позволял себе реплики насчет русских мужчин и их непонятливого характера касательно общей чувствительности женщин, делал замечания о пьянстве русских мужей, их неумении воспитывать детей и вообще об очень большой их ненадежности в плане создания и поддержания семьи. Но в основном Фима рассказывал о том, как завязал кой-какие знакомства на киностудии и уже даже дважды пил чай с одной родственницей одного кинорежиссера. Точнее, помощника кинорежиссера, зато самого главного помощника – того, что отвечает за подбор актеров.

Ольга прониклась к Фиме таким искренним интересом, что показала ему подарок дяди Миши.

– Если мне придется играть принцессу, то реквизит есть! – сказала она возбужденно.

Фима осторожно, как к гремучей змее, прикоснулся к ожерелью.

– Ты где это взяла, Роха? – спросил он с неподдельным ужасом.

Ольга пока еще не замечала надвигающейся грозы.

– Подарили, – ответила она немного загадочно.

Фима слегка отодвинулся и пристально посмотрел на нее, как бы требуя – на правах родственника – дальнейших объяснений. Ольга вдруг залилась горячей краской:

– Перестань называть меня Рохой, я не люблю этого. Меня и мамочка так не звала, а звала Рахиль…

– Кто подарил? – спросил Фима сдавленно.

– Знакомый. Дядя Миша.

– Дядя Миша? А что ты с ним делала, с этим дядей?

– Да ничего не делала, разговаривала! В чем ты меня подозреваешь?..

Она чуть не плакала и вдруг, недолго поразмыслив, взяла себя в руки. А в самом деле, подумала Ольга, что он сует свой нос в мою жизнь? Ему-то какое дело, как я себя соблюдаю?

– У тебя нет надо мной власти меня подозревать, – сказала Ольга с неожиданным спокойствием. – Ты сперва женись.

– Да я бы хоть завтра… – опрометчиво начал Фима.

Ольга демонически рассмеялась. У нее было неподвижное лицо, как ее учили в студии, только изо рта вылетало отрывистое «ха, ха, ха». Оттого ненатуральный Ольгин смех казался просто ужасным. Фима побелел.

– Ты, Оля, меня не так все время понимаешь… В конце концов, какая разница, что там у тебя с этим дядей Мишей, в самом деле… Ожерелье очень дорогое.

– Точно, – сказала Ольга весело. Ей нравилось, что она победила.

– Откуда оно у этого твоего дяди Миши?

– Говорит, Ленька подарил.

– Какой Ленька?

– Тот, про которого «Красная газета» пишет.

– Пантелеев, что ли?

– Вроде того.

– Олечка, но ведь он бандит. И про это тоже газета пишет. Почитай сама, если мне не веришь.

– Может, он и бандит, но он – за справедливость, – запальчиво произнесла Ольга. – Он у богатых забирает и бедным отдает. Как Робин Гуд, например. А про Робин Гуда даже кино снимают. Что, разве у нас такого не может быть? По-твоему, все хорошее – оно только в Америке?

– Робин Гуд не в Америке, – зачем-то сказал Ефим Захарович.

– Я про кино.

– Оля! Эту вещь надо немедленно сдать милиции. Ты не можешь хранить у себя такие ценности.

– Почему? – Ольга не верила своим ушам. – Почему это я не могу?

– Потому что тебя сочтут соучастницей. Вещь-то наверняка краденая и где-нибудь числится в розыске… – Фима схватился за голову. – Роха, ты всех нас погубить хочешь.

– Подумаешь, а гиц ин паровоз,[4] просто блескучая цацка, – сказала Ольга в сердцах. – Будто они вообще заметили, что у них там пропало. Да у них там мильен таких, и ничего, живут как-то, а мне и одной иметь нельзя?

Ольга проплакала всю ночь, но утром благоразумный Фима снова пришел и сообщил, что уже звонил в милицию и что Ольгу там ждут.

– Ты мне сама потом скажешь очень большое спасибо, – прибавил Фима, – потому что с такими ожерельями всегда бывают очень большие неприятности.

Иван Васильевич с интересом смотрел на девушку с заплаканным лицом. Фиме он сказал:

– Вы можете подождать в коридоре.

– Я ее родственник! – заявил Фима. – Я привел ее, между прочим.

– С вас снимут показания, – успокоил его Иван Васильевич и позвал Дзюбу.

Дзюба сказал Фиме:

– Прошу.

И увел в другую комнату.

Дзюба Фиме очень не понравился.

Ольга после ухода Фимы уселась свободнее, тяжко вздохнула и попросила платок или воды, а лучше – и то, и другое. Иван Васильевич подал ей свой чай, предупредив:

– Горячий.

Она отпила и сказала:

– Я думала, здесь лучше чай подают. Мы однажды в общежитии очень хороший чай пили. Комендантша достала. А ваш еще хуже, чем наш, столовский.

– Потому что мы служим народу, а не обкрадываем его, – сказал Иван Васильевич. – Впрочем, насчет чая я с вами полностью согласен. Предпочел бы получше. Иногда, кстати, мы тоже достаем.

Он улыбнулся Ольге, и она немного осмелела.

Иван Васильевич осторожно вытряхнул из бумажного кулька ожерелье. Ольга посмотрела на блескучую змею с прощальной тоской, как будто всегда знала, что это дикое существо от нее уползет.

– Ваш родственник настоял на том, чтобы вы избавились от этой вещи?

– Да, – вздохнула Ольга и повернулась в сторону двери, за которой исчез Фима.

– Вы не должны на него сердиться, – мягко произнес Иван Васильевич. – Он совершенно правильно поступил. Сейчас могут убить за пачку чая, за новые туфли, а вы рискнули держать у себя ожерелье стоимостью несколько миллиардов рублей.

Ольга вздрогнула и сжалась:

– Такое дорогое!

– А что вы думали? Это ведь настоящие бриллианты. Кстати, товарищ Гольдзингер и в другом прав: оно действительно проходит у нас как улика по делу о грабеже. Мы предполагаем, что это ожерелье из квартиры доктора Левина. Последний бандитский налет Леньки Пантелеева. Вы читаете «Красную газету»?

– Там погибла моя подруга, – сказала Ольга, широко раскрывая глаза. – При том налете. Маруся Гринберг.