Остаётся мстить?.. Да, его ещё сильнее зауважают… пока не убьют, а потом назовут дураком. А если не убьют, есть шанс стать вечным мстителем – фудаином, да, так и не отомстить до конца, а постепенно всё спустить, превратиться в нищего фудаина-профессионала и, чтобы жить и мстить, идти в наёмники к состоятельным фудаинам.

Правда, при хорошем исходе, он сможет даже нажиться за счёт имущества Биркули и выкупов; сможет сделать Лийлу своей женой, конечно, если убьёт или огютюшит всех, кто оскорбил или мог оскорбить прикосновением его невесту, хотя теперь при любых обстоятельствах, она уже не может считаться незамаранной… Нужна ли такая жена?

Надо думать. Разведать всё о Биркули, посоветоваться с родственниками и друзьями, прощупать настроение возможных союзников (как далеко они смогут с ним пойти) и лишь потом решать. А сейчас – молчать. Молчать и действовать.

17157 год, 34 пертсхама, 8 часов утра, аул Кельчули, махаля Юримана-птичника.

На небольшом дуване, на самом краю, тяжело дыша, неспокойно спал Херим Еги Матаран. Сзади, подпирая и обнимая, закинув на него ногу, спала местная бордель-кысы Халя-Неугомонный живот, крупная толстая женщина средних лет.

Разбудил Матарана стук. Непрестанный стук, настойчивость которого вызывала тревогу. Стучали попеременно то в дверь, то в ставни. Матаран локтём грубо толкнул тихо похрапывающую Халю, что не возымело никаких последствий – она вчера мертвецки напилась, и Матарану пришлось приложить немалые усилия, чтобы вырваться из двойных объятий. Оказавшись на свободе, Матаран подхватил алем и подошёл к занавесу, отделяющий комнату от залы прихожей. Стучали в дверь. Матаран дулом алема осторожно отвёл в сторону одну из портьер занавеса и заглянул в прихожую. Двоюродные братья – его телохранители уже стояли у двери, держа её под прицелами алемов. Братья вопрошающе посмотрели на него. Что-то зашуршало сбоку, Матаран резко обернулся и буквально нос в нос столкнулся с Махкатом.

– Отойди, – прошипел Матаран и, повернувшись к братьям, прошептал, – Спросите, чего надо?

Ишан спросил.

– А, Ишан, чё так долго спишь? Я с восхода стучусь! О-о! Ха-ха-ха, наверное, наша Халя-Неугомонный живот для вас городских чересчур горячей оказалась? Да?

– Кончай болтать, чобан, – разозлился Матаран, – если ты разбудил нас напрасно, ты будешь об этом долго помнить! – и приказал братьям. – Откройте.

Все, хотя и успокоились, но оружие держали наготове. Мартан отбросил засов, открыл дверь и в дом хлынул свет и свежий воздух. У двери, уважительно склонившись, стоял Хахтияр, местный голодранец, принятый новобранцем в отряд Матарана. Под чутой, позади Хахтияра, на почтительном расстоянии переминались ещё несколько безоружных дехкан. Вслед за братьями Матаран осторожно вышел за дверь и внимательно оглядел уже знакомый большой пустой двор, огороженный покосившейся изгородью, местами поломанной и упавшей. И кроме дехкан под деревом, во дворе и за оградой, вплоть до крайних халуп аула, никого не было. Матаран кивком приказал братьям обойти дом.

Хахтияр распрямился, открыл было рот, но тут же испуганно заткнулся и ещё ниже склонился, увидев зверское лицо Матарана и его кулак у своего носа. Голодранцы замерли, не смея дышать – фудаин-ага гневался…

Было по-утреннему прохладно и тихо – лишь успокаивающе шелестела листвой чута, да пташки щебетали. День обещался быть спокойным и ясным: хорошо, без дымки, просматривались снежные верхушки далёких гор. Голубеющее небо разбавляла лишь парочка тающих облачков. Матаран взбодрился, и малость опьянел от свежего деревенского воздуха и перехода от опасности к безмятежности.

Подошли братья. Ничего тревожного и стоящего внимания они не заметили.

– Что случилось, Хахтияр?

Хахтияр с видимым облегчением выпрямился:

– Хозяин, прости за беспокойство. Мы думали, ты уже давно встал, хаш поел, выпил, закусил, с Халей всё, что надо, сделал и теперь тебе надо новости слышать. Глупые, совсем забыли, что вы городские совсем по-другому живёте. Всё делаете не так, медленно… Медленней ложитесь, медленней встаёте. Я не хотел спешить, Матаран-ага, они меня толкали. Халлах свидетель! Э-э-э… совсем-совсем горные, сельские – ничего не знают, не понимают. Говорят, фудаин-ага гневаться будет, если новость поздно узнает. Я им говорю, такую новость лучше поздно узнать – после обеда, а то аппетит можно испортить. Не слушают, слушай… Совсем-совсем чобаны… Хе-х-хе… Только баранов и ищщаков хорошо знают… Хе-х-хе… От такой новости точно аппетит сломать можно, особенно если увидеть и понюхать. Не понимают… Городские не то, что сельские… Они не-эжные… непривыкшие. Совсем не понимают, слушай… Я очень крепкий, все это знают, и то вчера… В-ва-ах! Чуть совсем свой аппетит не поломал из-за этой новости…

Матаран стал злиться, но молчал и не прерывал, зная по тяжёлому опыту, что лучше дослушать до конца, а то выйдет хуже: бестолковая деревенщина начнёт путаться, сбиваться, тупеть на глазах – и времени на разбирательство уйдёт много больше.

– Мы тут вчера интересного нищего поймали, весь побитый, гнилой. К тебе хотел. Сильно хотел. Ты гулял, мы тебя беспокоить не могли. Он глупый, наверное, городской, ничего не понимал. Наши всё понимают. Кто не понимает – того бьют. Почему-то сразу лучше понимать начинают, даже если по голове сильно бьют. Мы его тоже немножко побили, заперли. Замолчал. Сейчас, дурак, опять орёт. В-ва! Собака от него лает… Всем мешает, вчера спать не давал, сегодня… отдыхать не даёт и эти… ну… которые… не-эрви… рвёт. Мне рвёт, семье моей рвёт, соседям рвёт, вашим нукерам рвёт. В-ва! Даже моей собаке рвёт! Мы вчера его к моей собаке в нору положили и закрыли. Теперь вместе кричат, воют, лают. В-ва! Я уже не понимаю, где моя собака кричит, где этот городской лает! Что делать, господин? Я один туда лезть не хочу. Никто не хочет. Слушай! Жалко! Собаку спасать надо. В-ва-а!

Прислушавшись, Матаран в действительности услышал какие-то странные звуки, доносившиеся издалёка.

– Мартан, иди и притащи этого нищего, узнаем, чего он хочет. Собаку, если будет мешать, пристрели.

Бордель-кысы продолжала сладко храпеть, крепко обнимая дуван. Ночная рубашка задралась ей под грудь и большая жирная задница сияла во всей красе. До Матарана вдруг дошло, что кроме алема на нём ничего нет. Он один даже штанов не натянул. Матаран почувствовал стыд, а затем злость на себя и на всех, кто видел его промашку, и в первую очередь на голодранцев: «Гютюши, припёрлись ни свет, ни заря…»

«Совсем с ума схожу, – думал он, одеваясь. – Постоянно в напряжении… Когда всё это кончится?! Знал бы – не начинал». Матаран невольно задумался – и мысли, которые пришли к нему, были не из самых приятных…

Додумать Матарану не дали: раздался шум в дверях. Он откинул занавес и увидел, что Мартан руководит дехканами, которые вводят или, скорее, втаскивают в дверь кого-то. «Тот самый нищий», – принюхавшись и приглядевшись, догадался Матаран, и пожалел, что приказал привести его сюда. Одежда на нищем была порвана и изгажена до последней степени, длинные волосы свалялись на голове в комок дерьма и густыми потёками локонов-соплей падали на уши и щёки. Лицо и оголённые части тела нищего были украшены разноцветными кровоподтёками, воспалёнными царапинами и порезами, вздувшимися укусами, чирьями и другими прелестями гниющей плоти. От него густо несло сложной комбинацией вони. Дехкане бросили нищего на лавку и, держа руки на весу, поспешно бросились вон – срочно отмываться.

Нищий, непрестанно что-то бормоча, судорожно водил головой, останавливая взгляд дурных чёрных очей попеременно на всех, кто обступил его. И так не один раз. Никому не хотелось ему мешать, всех держал на почтительном расстоянии его вид и запах, быстро густеющий при приближении. Наконец, нищий выделил Матарана, затормошился на скамье, оторвался от неё и сделал шаг вперёд. Все отпрянули. Но нищего на большее не хватило: ноги у него подкосились, он упал на колени, и сразу странно обмяк, сложившись грудой тряпья на полу.