– Идем.

– Как знаешь.

Они подошли к двери. Лисицкий нажал кнопку звонка. Дверь отворилась, на пороге появился сержант милиции. Шеф показал ему какую-то книжечку. Тот сверил фотографию с оригиналом. Вопросительно взглянул на Черноусова.

– Со мной, – буркнул Степаныч. – К Василенко, – и повернувшись ко Виктору, хмуро спросил: – Надеюсь, корреспондентские корочки у тебя с собой.

Никогда еще черноусовские документы не проверялись так часто, как в эти последние дни.

Вернув документы, сержант посторонился, пропуская посетителей, и закрыл входную дверь. Во внутреннем дворике им пришлось постоять еще какое-то время, пока он по телефону докладывал о визитерах.

Их впустили. Они поднялись по мраморной лестнице, устеленной красной ковровой дорожкой, на второй этаж и пошли по длинному и совершенно пустому коридору. Специальное покрытие гасило звук шагов.

Подойдя к дубовой двустворчатой двери в конце коридора, Николай Степанович коротко постучал. Из-за двери донеслось неразборчивое восклицание. Лисицкий толкнул дверь, и они оказались в просторной гостинной.

Помещение скорее походило на музей, чем на гостиничный номер, пусть даже и обкомовский. Завертев по-идиотски головой на окружавшее великолепие, Черноусов не сразу обратил внимание на присутствовавших.

А они были здесь – все заинтересованные лица (исключая, конечно, похитителей): Светлана, нервно потиравшая тонкие пальцы, лениво развалившийся в бархатном кресле картежник Леня и, наконец, сам товарищ Василенко Г.Н., стоявший посередине, под огромной хрустальной люстрой.

Он недовольно посмотрел на Черноусова, перевел взгляд на оставшегося у двери Николая Степановича. Снова посмотрел на корреспондента.

– В чем дело? – спросил он. – Что вам здесь нужно? Я вас не вызывал.

Прежде чем ответить, Виктор внимательно посмотрел на друга-картежника. Тот очень изменился. Сейчас его лицо казалось отвердевшим, а взгляд холодно-равнодушным. Наряд он тоже сменил – белая выглаженная рубашечка, темные брюки со стрелками. «Комсомольский мальчик, – подумал Черноусов. – Разве что чуть староват.»

Девушка тоже изменилась. Глубоко декольтированное вечернее платье, золотые украшения в уложенных волосах и на шее. Юная львица из приличной семьи. Виктор любезно улыбнулся ей. Она отвернулась. Это его нисколько не обескуражило. Он набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и сказал:

– Здравствуйте, Светлана Григорьевна.

Она не отреагировала. Виктор крепко сжал зубы и изо всех сил постарался изобразить заговорщически-ироническую улыбку. Напротив не было зеркала, и он не знал, получилось ли. Леонид сидел с безразличным выражением лица; что же до Василенко, то высокопоставленный папаша недавней подопечной Черноусова явно собирался оторвать голову (или еще что-нибудь) провинциальному нахалу. О чем не замедлил сообщить вслух кратко и выразительно.

Странно, но после этого у Черноусова вдруг прекратился внутренний мандраж. Он даже не стал анализировать это удивительное обстоятельства, снова повернулся к девушке:

– Ничего, что я называю вас Светланой? Я бы и рад обращаться к вам по-другому, но как вас зовут? Я имею в виду настоящее имя, – и обернувшись к Лисицкому, пояснил: – Я все думаю: как же так? Человек отпускает единственную дочку одну, без сопровождающих в чужой город, за тридевять земель, дает опасное поручение – и это после полугодового пребывания в клинике.

Василенко промолчал, но заливавшая его лица краска стала гуще.

– Мне кажется, – сказал Виктор, – мать Семена Левина раньше никогда не видела вашу дочь. И я думаю, что она от меня сбежала в первый же вечер вовсе не потому, что хотела сохранить свой визит втайне. И не потому, что он мог показаться мне подозрительным. Какие подозрения – нормальное посещение матери погибшего друга, получение последнего письма… Она просто боялась выдать себя в разговоре с Левиной. И боялась, что я замечу это.

Светлана сделала движение, словно хотела его прервать. Виктор усмехнулся.

– Кстати о письме вашего покойного приятеля, – сказал он. – Именно оно содержало ту информацию, за которой вы охотитесь.

После этих слов тишина в музейно обставленной гостиной превратилась в кладбищенскую, и Виктор тут же испугался по-настоящему.

Первым ее нарушил Леонид.

– Хочешь сказать, что в письме были какие-то намеки? – недоверчиво спросил он.

– Может быть, намеки, – ответил Виктор уклончиво – теперь ему большого труда стоило разыгрывать лихого разведчика во вражеском логове. – Может быть, намеки, – повторил он чуть громче, – а может – точные инструкции, – он обратился к Светлане. – Когда день рождения Семена?

– Не помню, – механически ответила она.

– Такие близкие друзья, – укоризненно заметил Черноусов, – даже могилу не забыли посетить. Цветы привезли. А день рождения не запомнили… – он немного помолчал. – Вы даже на памятник смотрели невнимательно. Там-то уж могли бы заметить. Я, например, заметил. И запомнил. Знаете, журналисту приходится тренировать память. Особенно на даты.

– Даты? Числовой код? – догадался Леонид. И посмотрел на девушку с плохо скрытым презрением.

– И означает он номер ячейки в автоматической камере хранения, а также ее код, – сообщил Черноусов.

Леня сорвался с места и бросился к двери. Но сообразив что к чему, он остановился и снова повернулся к непрошеному посетителю.

– Да, – сказал тот в ответ на немой вопрос «шулера-наперсточника». В его голосе зазвучал отчаянный вызов. – Естественно, я воспользовался указанием покойного, что мне оставалось делать? Я, в конце концов, хочу остаться в живых!

– Спокойнее, спокойнее, – буркнул Василенко, отводя взгляд. – Никто тебе, молокосос, ничем и не угрожает. Прятаться вот только не надо было. Сразу надо было рассказать – что и как.

Виктора не стал высказывать вслух своих сомнений, повернулся к Леониду.

– Как же это вы не захватили письмо – там, в избушке? Вещи прихватили, а письмо нет? – спросил он неестественно-напряженным голосом.

Василенко судорожно вздохнул. Черноусов повернулся к нему, но московский начальник не произнес ни слова. Его бывшая подопечная поднялась. Виктор полюбовался ее фигурой. Да уж, следовало бы ему раньше понять, что у Василенко не могло быть такой дочери. И выглядела она сейчас куда старше – наверное, из-за прически.

– Я устала, – сказала она. – Если я больше не нужна, пойду спать.

– Да-да, – рассеянно промолвил Василенко. – Конечно, Милена, иди, девочка. Отдыхай, совсем тебя загоняли.

Значит, ее зовут Милена. Красивое имя.

Девушка вышла, бросив на бывшего опекуна уничтожающий взгляд. Виктор с огорчением подумал, что чем-то все-таки заслужил ее немилость. Видимо, историей с письмом. «Жаль, конечно, – подумал он. – Плохо, когда красивая женщина тебя ненавидит. Ведь теоретически, мы могли бы с ней еще встретиться – совсем в другой обстановке…»

Виктор посмотрел на Леню, все еще стоявшего у входной двери. Шулер смотрел на него с определенным уважением, окрашенным легкой иронией. Это приободрило Черноусова. Все же он долго колебался, прежде чем сказать:

– Я… В общем, я согласен… – у него в самый неподходящий момент пересохло в горле. Он откашлялся и сказал громко и с максимальной уверенностью: – Я вам все принесу.

Лисицкий хмыкнул. Леня отвернулся. Василенко некоторое время смотрел на Виктора с неприязненным интересом, потом кивнул. И это казалось неожиданным.

– Только не стой там, – сказал Василенко. – Слава Богу, есть где сесть. Проходи. Расскажешь нам кое-что.

– Там посмотрим, – хорохористо ответил Черноусов и сел на маленький диванчик в некотором отдалении от письменного стола, за которым устроился хозяин номера.

Тому ответ не понравился.

– Что было в камере? – глухо спросил он после небольшой паузы.

– Проверяете? – Виктор понимающе улыбнулся (на самом деле было ему не до улыбок)… – Каталог. По-моему, это так называется. Список картин. Тридцать две картины. Автор, название, холст-масло, и прочее.